Елена КАНТОР

 

Кантор Елена Львовна, родилась в Москве, закончила Московский институт химического машиностроения, работает техническим редактором.
Автор пяти книг стихов и одной - прозы. Член Союза писателей Москвы.
Имеет ряд публикаций в литературных и культурно-просветительских альманахах и журналах, среди них - "Юность", "Литературная учеба", "Слово писателя", "Город гротеска", "Студенческий меридиан", "У", "Истоки", "Литературные знакомства, газета "Информпространство".

 

 

«Я – МАУГЛИ, КОТОРЫЙ НЕ В ЛЕСУ…»

 

 

* * *

 

Мы говорили, лгали, верили,

Стонали, плакали, смеялись.

Боялись, хвастались, влюблялись,

Терпели, мучились и спорили,

Мы обещали, брали, вторили,

Роптали, каялись, терялись…

Надеялись, искали, ждали.

Мы расцветали, спали, таяли…

Сплетались, маялись и мялись,

Рвались, боролись … Получалось.

Мы просто жили… Так случилось.

 

 

* * *

 

Мой мир рассыпался на множество кусков

Неряшливых, уродливых,  безвкусных.

И что же если мой рассвет таков,

И день прожить покажется искусством.

 

Да что Вы, лапушка, бросайте горевать…

А ввечеру не так страшны предметы.

Вновь плечи тяжелы, и, жаль,  узка кровать.

А где уста? Их не было  и нету.

 

 

* * *

 

Я – Маугли, который не в лесу,

А в страшном городе, размытом под копейку.

А где-то нарисует  мне  лису

Вид  женщины, забытой на скамейке.

А где-то лев, не мальчик, но амбал,

Спешит, даруя доброе и злое.

Мне видится, что он меня искал.

И голод в его каждом тёплом слове,

И рык, и рёв. А вот она − змея…

Опять мне грезится верёвка…

За  ниточку подёргать  и, смеясь,

Себя, пустяк, застать за тренировкой.

Как много птиц, и певчих, и цветных…

И где ж еще мне раздобыть конфеты…

Я вглядываюсь в лица душ слепых,

Молчащих, хищных и полураздетых.

И каждый глаз у города в слезе,

Мороз и солнце, плётка или  пряник.

Я  Маугли, попавший в Колизей,

Я в каждой новой битве ранен, ранен…

Как будто вот уже и мне пора
Пробраться   в толщу страшного, мирского.

Да, я ребёнок возле топора,
Верчусь  и нахожу спасенье словом.

 

 

* * *

 

                                   Алле Семёновой

 

То, кажется, зима, а видится, что лето…

К слепым снегам особый горький счёт.

Растает, свет запамятует  −  где ты?

Да то не  снег, меж рук вода течёт…

И  яркие цветы в траве как детский лепет,

Да  ты сорви хоть синий, хоть седой…

И  в радуге цветов от слёз дыханье слепнет…

А ты не плачь, залей лицо водой…

Жара и горе, холод и отрава,

Зима, прелюдия зимы…

А в рукава, не рви, уже забились травы…

Но мы остались, траурные мы,

Не видящие лета, только Лета

Уносит  наше страшное «Прости».

От солнца сохнут слёзы без ответа.

А сад в душе опять начнет цвести…

 

 

* * *

 

И девочка, красивая, ждёт ночи,

А ночь  −  слепая чернь  −  не настаёт…

И  к девочке идёт   чернорабочий,

Усталый вид, и форма  −  анекдот…

И девочка  −  не белоснежка тоже,

Ни ночь, ни день, всё стёртое вокруг…

И серый час, и в серости ты можешь

Уснуть, но сердце  −  не улыбка, не испуг…

А что-то страшное, страшнее штиля,

Когда цвета уснули, это тень…

И девочка, которая ждёт чёрной ночи Чили,

Уже не встретит скандинавский день…

Чернорабочий взял её  бы руку,

Но медлит, медлит,  скука  −  не бытьё…

О господи, от жизни нету проку.

Да ладно, ну сгодимся на житьё…

Да ладно, чтоб вот так шагать по кругу,

Без дрессировки, белкой в колесе…

Под серым флагом жить и спать под серым плугом…

И ложкой чёрно-белое глясе

Размешивать,  слеза мертва без бури…

 О ней мечтать, о Боже, a priori.

 

 

* * *

 

В полях, и на полях  −  тетрадных, за полями…

Я брал её, «Ты сильная»,   −  я говорил ей,

Что там под полами? Бог весть,

Какие мысли держат под полой…

Она кричала, что её знобило

От мысли, что я был, что это было…

Мне нравилось, когда была юлой.

И вот, она по дому, руки по три

Бросала на несмывшееся   «вытри»,

В грязи нет Бога, Бог повсюду есть…

И даже вот сейчас, когда её не  стало,

Я достаю заправочное сало,

Я пиво бы достал, но, жаль, от мысли выпить

В глазах такая нежность, жалость, похоть…

Хоть всё не так, хоть сам не свой, и дрожь

Рождает чувство сломанного душа…

Я отпустил её, куда?

Верх дном маячит груша, что

Лампочка и солнце наших дней.

Я говорил ей: «Был бы я смелее,

Теплее», и сейчас я не умею

Желать и дорожить…

А жить, дружить придётся и, быть может,

Я женщину, как лампочку, найду дороже…

И растопчу свой сломанный бюджет…

Как чувство, что размокло и погасло…

Мне снится сон, какой  была прекрасной,

И зажигалась быстро  −  раз, два, три…

Что ж был герой  −  с подтекстом  «I am sorry»,

Теперь меня как лоха в антресоли…

Найдёшь меня, отыщешь… Знаю, нет.

Тебя не стало  на полях тетрадных,

В шелках атласных . Под полом  −  бардак,

А я дышу, хотя не хлеб  −  черствею,

Я без тебя наверно, не сумею,

На раз, два, три, ты веришь,  −  это так..

 

 

* * *

 

Весь мир рассрочен, серый кадиллак

Меня уносит в дебри, а не в дали…

И я опять не при каких  делах,

Да вы меня в делах  −  видали?

Да вы меня хоть видели вообще,

А вы, увы, хоть что-нибудь хотели?

Не о постели я, о ветре и плаще,

О нежной, мягкой, светлой колыбели…

Да, впала в детство, это ль не родство?

Наш  кадиллак сгорает в пробках, я в летах – сгораю…

Ну, просто жизнь  −  такое естество,

Что  руль доверить  −  вам?.... Не доверяю…

Боже сохрани…

Меня, машину, вас за истукана

Я принимаю.   Но  вы так ранимы,

И кадиллак рычит: «Останови барана!»

Срочно?…  Как сказать?

Куда вы? Это только шутка…

И я прошу мне дрянь не наливать.

Она  глупа для моего желудка…

И это   − жаль.   Такая чепуха…

Конечно  − солнечно. А по пути  −   огрехи.

Я о делах.  И сыплется труха…

Наверное, вам надоели страхи.

Мои. Куда? С собой везу…

И это вам доверить мне не просто.

Остановите жизнь. Махнёмся по ферзю…

Простите, если   вас я  выше ростом.

 

 

* * *

 

Он сам не свой, он будет-будет-будет,

Руками вопрошай, он станет танцевать,

На кафельном полу или посуде,

Он будет вызывать

Движеньем кротким хрупкое начало…

А ты уже застыла, сердцу  полегчало,

И ты уже влюбилась в естество

Ребёнка-старика-игрушки-чародея,

Какие в нём мытарства лицедея?

Какое счастье танца и родство

С насмешницей-юдолью, плачем и аскезой!

И глубоки рассказ и мастерство

В полёте небо целовать, очами его  резать,

Тебе лишь созерцать, не более того…

 

 

* * *

 

Я остаюсь жива, потому что мама слышит каждый мой стон,

Потому что любая моя слеза у  неё на руках…

И неважно кто с ней  −  Будда или Аллах,

Иешуа иль  его Отец −  мать на моих губах.

Любовь через плоть и выше, да будет вдох…

Мама, ты слышишь мой выдох, ведь  ты  −  мой   дух…

И будет вечно духовная наша любовь,

Если в делах мирских я слепну, приподними мне бровь…

Если дурнею уже, и мельница в голове,

Дай домолоть любое зерно пути…

Мама,  ты скажешь, ты всё за собой проверь,

Пока что открыта дверь,

Дающая право войти….

Я даже иду еще, только мой ропот тих,

Только топот мой глуп, а разум  −  глух.

Я помолюсь за тебя, и ты услышишь  мой поцелуй, что стих…

И ты поможешь расти мне. Вот  я пишу: «Прости».

 

 

* * *

 

Что за сложная брань, черновик, и ошибки, вручную?

Так и есть, этот самый «невестин дневник».

Где так много «люблю», и не меньше «горжусь» и «ревную»,

И где каждый учитель, а в чем-то и мой ученик.

Да, мы учимся здесь, в этой жизни, как в хижине-школе,

Вот каникулы, он не поедет со мной?

Он вернулся опять, потому что я  «чудо такое»,

Потому что скучать не придется, ну, заплачь, ну, посмейся, какой

Интересный подход к этой жизни. Встречали?

Вы видали такую, он ждет, надкусивши живца.

Я как будто иду, как живу, я брожу  вдоль причала.

И ловлю, и встречаю любовника-брата-отца.

Только удочка, что ей, ну, старая, гнется,

И блесной не заменишь, а если и плавать-нырять?

Коль оно прожилось, увы, на устах остается.

Сколько ждать приходилось, ну, вилкой в душе ковырять.

 

 

* * *

 

                                   Татьяне Бориневич

 

Ты мешаешь часто сахар и горечь,

Горя боишься и хочешь - гору с плеч,

Но несёшь на себе эту гору.

И никак не соберёшься дыры залатать на платье…

По циферблату бегают мухи, будят тебя.

Ты всем говоришь  - «вставайте»!

А циферблат, он бежит к закату…

И ты не рада, ищешь попутчика или брата.

Всё время просишь у Бога восхода,

Но назад  - нет ходу…

Тебе кажется, что путь потерян,

А Бог, ты просишь, спасает тебя

Из грязных рек и истерик.

 

 

* * *

 

Всё будет так, исхода нет иного,

Солома ­ − жизнь, в соломе и уснёшь.

Но хочется поверить в зелень снова…

Слова словами, где же ты живешь?

Где крыша? Где плечо? А где же счастье,

Чтоб, голову сломив, соломку подстелить…

Ты падаешь и  сетуешь отчасти

На  веники…   Плети,  не стоит воду лить

На мусор.  И так  пуста солома,

Которая, дай Боже, не трава.

А ты всё ждёшь и звон металлолома,

И кто-то завтра принесет дрова…

Дрова и печь, тепло и случай,

Твой случай, детка, не простой.

Сожги соломку и себя не мучай.

Не стоит  разрушаться пустотой.

Не стоит ныть, не стоит напрягаться.

А жизнь подскажет, в чем была права.

Ты просто ветер, что же с ним ругаться?

Соломенные горькие слова  −

«Я жить хочу, пока еще жива».