Евгений МИРМОВИЧ

 

Родился в С.-Петербурге (тогда – Ленинград) в 1973 г. По образованию юрист. Финалист национальной премии «Писатель года – 2021», лауреат конкурса, посвящённого 80-летию С. Довлатова. Печатался в сборниках «Писатель года», «Художественное слово», «Антология русской прозы» и др. В журнале «Кольцо А» публикуется впервые.

 

АМНИСТИЯ

Рассказ

 

В зияющих чёрной пустотой разбитых окнах старого коровника потоки ветра кружили сухую солому. Жизнь в деревне медленно увядала. Большинство сельчан перебрались в райцентр, а молодёжь старалась уехать ещё дальше. Особенно тоскливо было в деревне теперь, в середине марта, когда сама природа, погрузив весь мир в раскисшее бездорожье, ещё больше замедляла ход человеческой деятельности. Стихия разливала вширь все ручьи и речушки, покрывала огромными лужами и без того плохо проходимые дороги, старалась размыть и стереть с лица земли всё, что некогда было сделано здесь человеческими руками.

Единственным, что пока не поддавалось природе, была выложенная бетонными плитами дорога к бывшему овощехранилищу. Само же хранилище с недавних пор вернулось к своему первому предназначению и вновь стало храмом Преображения Господня, как и задумывалось сто пятьдесят лет назад купцом первой гильдии Кушаковым, на чьи средства строилась церковь. В своём нынешнем виде храм мало походил на прежнее великолепное белоснежное строение с устремлённой в небо колокольней, увенчанной шатром и золочёным луковичным куполом. Вид его напоминал старого калеку, лишившегося глаз и рук, измождённого и покрытого как морщинами фасадными трещинами. Неизменными оставались лишь толстые кирпичные стены, пережившие две мировые войны. Они, словно широкая кость сгорбленного старика, говорили о его прежней силе и стати. Эта сырая и покосившаяся кирпичная кладка была согрета искренней верой простых людей в то, что именно такие стены спасут душу от тяжкой боли утрат и помогут пережить бесконечную череду тягот и лишений. Вера эта, как тлеющий в погасшем костре огонёк, оберегалась и поддерживалась служившими в разные годы в храме настоятелями.

Последние два года настоятелем здесь был иерей Михаил Гречухин. После окончания духовной семинарии и непродолжительной службы в одном из питерских храмов он вместе с супругой приехал сюда, мечтая о восстановлении этого бедного прихода. Все бытовые неудобства, связанные с переездом из Петербурга в сырой сельский барак, молодой настоятель воспринимал как некий квест, или, скорее, тренажёрный зал для собственной души, укрепляющейся в вере. Всю прошлую зиму он проходил в летних ботинках с постепенно отрывающейся подошвой, мечтая о хорошей обуви.

С тех пор, как в райцентр перестал ходить автобус, Гречухину не единожды приходилось преодолевать пешком этот путь в восемь километров. Каждый раз в дороге он надеялся вернуться назад в новой обувке, но всегда возвращался в старой, так как находились и более важные покупки.

Зато душа его была необыкновенно светла, а круглое лицо, с короткой чёрной бородкой и живыми жизнерадостными глазами, всегда сияло добродушной улыбкой. Местные прихожанки между собой звали отца Михаила – наше солнышко. «Посмотреть в его глаза, как причаститься, сразу душа парит», – говорили многие.

Отец Михаил искренне любил свой приход. Ему было невыносимо жаль вымирающее село. С тех пор, как стало известно, что в будущем году по территории деревни проложат скоростную автомагистраль и снесут большую часть домов, последние жители начали разъезжаться. Гречухину было обидно за бестолковые действия местных властей, за разбегающуюся по городам молодёжь, за пьющих стариков, заросшие чертополохом поля и безжалостно вырубаемые леса. Но всё же он безмерно любил этих людей. Простых, открытых; порою слабых и порочных, но всё ещё готовых к состраданию, бескорыстных и житейски мудрых. Он любил молиться за них, оставаясь один в пустом храме после службы. В такие минуты ему казалось, что он обнимает своими большими, сильными руками всю деревню. Укрывает её и оберегает от новых бед и потрясений.

 Где-то высоко в окне под самым куполом дребезжало от ветра стекло, а слева от Михаила потрескивал огарок свечи. Всё село медленно погружалось в тёмную и сырую весеннюю ночь.

Служба давно закончилась, в храме было пусто, и в полумраке догорающих свечей лишь одинокая фигура настоятеля медленно отвешивала поклоны перед аналоем. Погруженный в молитву, священнослужитель не слышал, как хлопнула входная дверь при появлении непрошеных гостей. Внезапно выросший перед ним человек в тёмном спортивном костюме заставил его вздрогнуть.

 – На пол! Руки за голову! Я псих, стреляю без предупреждения! – заорал высоким юношеским голосом человек, тыча в лицо настоятелю обрез двуствольного охотничьего ружья.

Молча повинуясь, священник опустился на холодный, пахнущий многовековой сыростью, каменный пол. В этот момент Михаил заметил фигуру второго бандита, который уже снимал со стены иконы.

 – Кто ещё здесь есть?! – продолжал кричать нападавший, пытаясь придать своему голосу как можно более устрашающий тон.

В это же время из алтаря с перепуганным лицом выскочил высокий юноша, алтарник Никита, в длинном светло-бежевом стихаре с широкими рукавами. Увидев лежащего на полу настоятеля, он бросился к нему, но в этот момент нервы нападавшего не выдержали, и прогремел выстрел. Алтарник, как сбитая на лету птица, взмахнул руками и повалился на пол.

– Слышишь, Кривой, давай без мокрухи! – выкрикнул хриплым голосом второй нападавший, который был явно старше стрелка, вооружённого обрезом. Он уже успел снять со стены несколько икон и сейчас высматривал ещё какой-то нужный ему образ, но никак не мог его найти.

– Я спрашиваю, кто здесь ещё есть?! – снова заорал, уже срываясь на визг, ещё более нервным и дрожащим голосом Кривой.

 – Здесь больше никого нет, – тихо ответил настоятель, не поднимая глаз на бандита.

– Ваха, давай живее, что ты возишься? – чуть спокойней произнёс Кривой.

Отец Михаил не раз слышал о нападениях на храмы и даже помнил один случай убийства священника из-за церковной кассы. Как человек глубокой и искренней веры, он в принципе был готов пострадать и даже пожертвовать жизнью ради своего служения, но почему-то исключительно в этот момент ужасно не хотелось умирать. Михаил не ожидал, что такое может произойти именно с ним, потому что приход его был очень беден. Все средства уходили на реставрацию почти аварийного здания храма, о стоимости же старых икон Михаил никогда не задумывался.

Сейчас, лёжа на холодном каменном полу, Михаил понимал, что его земная жизнь и служение Богу могут с минуты на минуту закончиться. В один момент весь пройденный им жизненный путь, на который было потрачено столько сил, показался ему чудовищной нелепостью. Раньше, когда Михаил смотрел на свою жизнь как на процесс незавершённый, она казалась ему развивающейся в собственном совершенстве миссией. Вектором, направленным на необычайно благие, возвышенные цели. Теперь же, оценивая её как законченную историю, он ужаснулся той бессмысленной пустоте, ставшей результатом тридцати пяти лет его существования.

Тщетно пытаясь утешить себя фактами своих благих дел, Михаил не мог избавиться от невыносимо щемящего в груди чувства упущенного попусту драгоценного времени. «Ах, если бы знать, что всё так кончится в тридцать пять… – мелькнуло у него в голове, – вся жизнь была бы прожита совсем иначе».

 В этот момент он заметил перед собой маленькую лужицу крови, медленно ползущую в его сторону. Вдруг ощущение обиды за не реализованную до конца жизнь пересилило чувство страха. Приподнявшись на одном локте, Михаил увидел лежащего рядом алтарника Никиту. Бледный как полотно, с застывшим в огромных голубых глазах ужасом, парень двумя руками держался за окровавленное бедро. Чуть поодаль, сжимая в ладонях деревянный приклад ружья и стараясь не глядеть в их сторону, стоял Кривой. Он был немногим старше Никиты, его угреватое лицо действительно отличалось какой-то асимметричностью и несло на себе характерный отпечаток неблагополучного детства. Ваха, бритый наголо бандит с откровенно уголовным лицом, уже увязывал в пачку полтора десятка икон, снятых со стен храма.

– Разрешите мне оказать помощь раненому, – обратился Михаил к налётчикам.

 – Валяй, – ответил Ваха, не отрываясь от своего дела.

Кривой, опустив обрез, уставился в пол с напряжённо страдальческим лицом. Казалось, что в нём происходила какая-то совсем нехарактерная для его примитивного облика внутренняя борьба.

Настоятель присел на корточки возле Никиты и, оторвав кусок подола своей рясы, туго перетянул ему бедро.

– Держись, Никитка, телесные раны – это пустяки, куда страшнее раны духовные, – подбодрил Михаил своего алтарника. – Ты ведь за веру пострадал. Такие страдания очищают душу, и не от каждого Господь примет такую жертву. Гораздо хуже ему, – Гречухин осторожно указал глазами на Кривого, – он уничтожает себя, загоняя свою душу в ад и подвергая несоизмеримо большим страданиям, чем страдания телесные. Помолись за него, ему нужна твоя помощь, ведь ты жив, а он погибает.

 Никита оторвал окровавленную руку от своей раны и, крестясь ею, начал тихо молиться. Отец Михаил присоединился к Никите.

– Да, я погибаю, – вдруг неожиданно спокойно произнёс Кривой, – но вы-то что можете сделать своей болтовнёй? Меня никто уже не спасёт.

– Никто, кроме Господа, – с хладнокровной уверенностью ответил Михаил,    – если он простит тебя, то ты спасён.

– То, что я делал, нельзя простить.

 – Искреннее раскаяние искупит любые грехи, – уверенно ответил настоятель, – Господь создал нас, Он знает о нас всё, Он ждёт каждого из нас с самого нашего рождения. А главное – любит и будет любить, несмотря ни на что. Очень важно – ответить взаимностью.

– Расскажи это прокурору, – усмехнулся Кривой.

Тем временем Ваха, упаковавший добычу, направился к выходу, Кривой тут же последовал за ним. С улицы донёсся удаляющийся гул мотора. Михаил отволок Никиту в стоявший неподалёку от храма барак, третий год служивший ему домом. Рана юноши, к счастью, оказалась неглубокой, и Михаил сам промыл её и перевязал. Дождавшись, когда Никита уснёт, настоятель решил наутро отправить его с кем-нибудь из трактористов в райцентр, а сам вернулся в храм, чтобы вымыть окровавленный пол и убрать осколки разбитых Вахой стёкол.

Когда Михаил вышел на улицу, было уже совсем темно. Знакомой тропинкой по чавкающему под ногами мокрому снегу он вернулся к храму. Почти все свечи уже погасли, светилось лишь несколько лампад, и в полумраке настоятель не сразу заметил стоящую посередине храма фигуру человека. Это был Кривой.

Первое, что промелькнуло в мыслях Михаила – бежать. Но скрываться было поздно, потому что бандит наверняка слышал, как открывалась дверь. Зачем он вернулся? Он же мог бы убрать свидетелей сразу. Он сумасшедший? Что он хочет сделать? Священник замер в ожидании.

 – Вы сказали, что раскаяние искупит любые грехи, это правда? – необычно вежливо заговорил Кривой, в первый раз употребив обращение на «вы».

 – Я в этом убеждён, и это познали тысячи людей, вставших на путь примирения с Богом, – ответил Михаил, понемногу приходя в себя.

 – Всю жизнь грешить, а потом взять за пять минут покаяться и заслужить прощение? Разве это честно?

 – Покаяться – не значит перечислить все свои грехи и попросить прощения. Покаяться – это значит каждой клеткой ощутить душевную боль за содеянный грех, каждой клеткой воспротивиться греху и не желать его повторения, – ответил Гречухин.

 – Но кто определит степень моего раскаяния? – с недоверием спросил Кривой.

 – Бог, – тихо произнёс Михаил. – Он ведь не слова твои слышит, а сердце твоё видит, здесь некого обманывать, кроме самого себя.

 – Но ведь даже люди, которые сами грешны, не всегда прощают друг друга, вдруг Он не простит? – Кривой повернулся к настоятелю. Его слегка детское лицо было напряжено и сосредоточено.

 – Люди ещё очень несовершенны, поэтому они не прощают друг друга. Господь же милосерден. Один кающийся грешник ему дороже ста праведников, потому что приумножение правды, а не сохранение существующего равновесия – Его главная цель, – ответил Михаил.

 – А если, ну, допустим, Он простит меня, значит, меня уже незачем наказывать?

 – Покаявшийся человек становится другим. Того старого уже нет, а нового за что судить?

 – Так что же это выходит? Своего рода амнистия, что ли?

– Ну, можешь считать это амнистией, если хочешь.

 Такой ответ, видимо, очень заинтересовал Кривого и на какое-то время он задумался. Михаил на мгновение отошёл в сторону, чтобы зажечь несколько свечей, так как он в полумраке уже переставал видеть лицо собеседника.

 Вдруг что-то как будто рвануло Кривого за руку, он дёрнул вниз плечом и, глядя на священника ещё более чем обычно искривлённым лицом, устало опустился на пол.

 – А люди? – прошептал он. – Люди всё равно никогда не простят. Ведь это несправедливо. Если сам Господь простил, как могут они продолжать преследовать человека, оправданного Богом?

– Они не смогут причинить душевных страданий человеку, находящемуся в согласии с Богом. Сейчас тебе трудно это представить, но потом, если ты почувствуешь свою связь с Ним, ты поймёшь это. Физические же страдания, причиняемые людьми, – ничто, по сравнению с радостью жизни в правде.

Отец Михаил опустился на пол рядом со своим собеседником. Порванная ради спасения Никиты ряса стала короче. Из-под неё показались стоптанные старые ботинки и сильно потёртые джинсы.

– Я хочу изменить свою жизнь или закончить её прямо сейчас, – уверенно заявил Кривой, пристально глядя в глаза настоятелю.

– Глупо заканчивать жизнь, даже не попытавшись её изменить, правда? Желание закончить земной путь – признак отчаянья, оно же, в свою очередь, тяжкий грех, так как является отрицанием Бога. Если Господь с нами, у нас не может быть поводов для отчаянья.

 – Я очень хочу всё изменить, ненавижу свою жизнь от самого начала до этой минуты. Я из соседней области. Мою мать лишили родительских прав, когда я был ещё пацаном. Я детдомовский. Воровал с детства. Меня за это били, я ненавидел тех, кто бил, и воровал ещё больше. В четырнадцать лет я получил условный срок за грабёж, в шестнадцать – два года общего режима за кражу. Вышел и снова сел. Я вор, меня нельзя простить. Меня ненавидят, и я ненавижу. Почему всё так несправедливо? Почему кому-то всё, а мне – ничего? Зачем твой Бог сделал так? У меня нет ни профессии, ни жилья, ни близких людей, куда мне ещё как не в воры? В детдоме у меня была одна воспитательница. Она жалела меня. Читала мне Пушкина, рассказывала об истории и литературе. Говорила, что я могу стать человеком. Приучала читать. Мне нравилось читать. А все вокруг бухали. Я не верил ей, но хорошо помню её слова.

В мерцающем свете лампад казалось, что все лики святых внимательно разглядывали сейчас сидевших на полу настоятеля и вора. Они как будто прислушивались к их диалогу.

– Недавно в городе я проходил возле какого-то института, – продолжал Кривой, – у входа толпились студенты, среди них было много девушек. Я некоторое время стоял рядом с ними и слушал их разговоры. Они говорили о какой-то новой музыке, о походах в горы, о работе за границей и компьютерных новинках, все они показались мне такими увлечёнными, такими счастливыми, я завидовал им. Казалось, что все девушки вокруг влюблены в них, а у меня никогда не было своей девушки. Они выглядели хозяевами этой жизни, а я в мире лишний, преследуемый людьми и неуважаемый даже среди воров. Я ненавидел себя за то, что не стал таким же, и ненавидел их за то, что они такие. Я выследил одного из них на безлюдной улице, избил и отнял деньги.

За окнами загудел ветер, высоко под куполом продолжало дребезжать плохо закреплённое стекло.

 – Мне кажется, что я могу помочь, – предложил осторожно Михаил, стараясь не казаться навязчивым, – тебе необходимо исповедоваться, покаяться в грехах, затем причаститься и постараться жить в служении Господу, принять истинную веру и не отступать от неё, а об остальном позаботится Всевышний. Он даст тебе средства к честному пропитанию, пошлёт нужных людей и нужные обстоятельства, чтобы помочь тебе, вот увидишь.

– Я вас совсем не знаю, как я могу перед вами исповедоваться? Вдруг вы сдадите меня мусорам, чтобы вернуть свои иконы?

– Во-первых, исповедь происходит не передо мной, а между тобой и Богом, священник здесь лишь свидетель.

 – Свидетель? – перебил Кривой. – Свидетели всегда врут по указке следователя.

– Свидетели бывают и со стороны защиты. Впрочем, если тебе не нравится это слово, пусть будет поручитель. Просто человек, подтверждающий искренность твоих намерений. Во-вторых, я не собираюсь тебя сдавать, потому что для меня, как священнослужителя, возврат к Богу заблудшей души гораздо важнее любых ценностей. В-третьих, существует тайна исповеди, признаваемая даже нашим уголовным правом, ты наверняка слышал об этом.

– Хорошо, – согласился Кривой, – я чувствую, что вы честный человек и я, правда, очень хотел бы вернуть вам похищенное, но дело в том, что с Вахой я познакомился всего несколько дней назад и проиграл ему приличную сумму в карты. Чтобы отработать долг, я согласился пойти с ним на это дело. Теперь я с ним в расчёте. Но я не сдам его. В таких случаях вору не удаётся прожить долго.

 – А я этого и не прошу. Просто скажи мне, как тебя зовут? – спросил Михаил.

– Андрей.

– Ты твёрдо решил покаяться и изменить свою жизнь?

– Твёрже некуда, это последний мой шанс.

Михаил взял Андрея за руку и подвёл к аналою.

 – Соберись с мыслями, подумай и постарайся сейчас вспомнить всё, в чём ты согрешил, желательно ничего не упустить, а я сейчас вернусь.

Через минуту настоятель вернулся и, положив на аналой Евангелие, обратился к Андрею.

– Начни со слов «я раб божий Андрей грешен», и далее перечисляй всё, от чего ты хотел бы избавиться, помни, что ты разговариваешь не со мной, а с Богом, постарайся открыть ему своё сердце.

 – Мне хочется встать на колени, – произнёс Андрей.

– Вовсе не обязательно. Впрочем, если тебе хочется, давай сделаем это, – согласился Михаил и встал на колени рядом с Андреем.

– Я прожил ужасную жизнь, – начал Андрей медленно почти без эмоций, – Господи, мне стыдно за себя, прости меня и помоги мне! Я не хочу быть тем, кто я есть сейчас!

Сначала грехи, о которых он рассказывал, были больше похожи на детские шалости, но он перечислял всё до мельчайших подробностей. Настоятелю даже показалось это утомительным, но он не стал прерывать Андрея. С каждой минутой нервозность Андрея возрастала, и священник заметил, что парень начинает заикаться. Андрей называл имена людей, которым он наносил жестокие побои, а когда не знал имён, называл приметы и обстоятельства, при которых совершал свои поступки. Стоя на коленях и раскачиваясь всем телом то вперёд, то назад, сильно заикаясь, дрожащим голосом, Андрей рассказывал о кражах, грабежах, разбойных нападениях. Глаза его были закрыты. Иногда он не мог произнести какое-то слово, и сдавленный крик вырывался из его груди, при этом все его тело выгибалось, словно в мучительной ломке и только после вышедшего наружу крика он мог продолжать говорить. Поставив на пол сжатые кулаки, он дрожал всем телом, но продолжал говорить, выдавливая из себя мучительные фразы. Со стороны это больше походило на страшный болезненный приступ. Когда он замолкал и начинал извиваться всем телом, казалось, что его сейчас вытошнит, но из его горла вместо тошноты с криком вырывался воздух, после чего он снова некоторое время мог говорить. Отцу Михаилу не раз приходилось исповедовать, но ещё никогда он не видел такой страшной картины. Наблюдая за исповедью Андрея, настоятель вдруг подумал, что тот уже не владеет собой и какой-то необратимый процесс, запущенный ими обоими, всё больше и больше набирает силу. Внезапно священнику показалось, что Андрей – сумасшедший или только что помутился рассудком. Но тут же это сменилось ощущением почти осязаемого присутствия здесь кого-то третьего, обладающего нечеловеческой силой и управляющего процессом. Мороз пробежал по коже Гречухина. Интуитивно он начал молиться, взывая о помощи. Ощущение времени потерялось, и, лишь когда под куполом храма показался утренний свет, настоятель заметил, что Андрей неподвижно стоит на коленях возле него и что-то тихо шепчет.

 Михаил поднялся с пола и прочитал над Андреем разрешительную молитву.

– Благословляю тебя на борьбу с грехом, благословляю к новой жизни, – священник трижды перекрестил Андрея и, подав ему руку, поднял с пола. Бледный, пошатывающийся Андрей улыбнулся в ответ. Гречухин впервые увидел его улыбку и был поражён произошедшему чуду. В лице Андрея почти не осталось кривизны, так искажавшей его облик. На Михаила смотрели совсем другие, очень усталые, но полные умиротворения глаза.

 – Тебе нужно несколько часов поспать, – сказал настоятель, чувствуя, как его собственная душа переполняется радостью от сознания причастности к произошедшим переменам. – Сегодня воскресенье, я разбужу тебя к утренней службе, постарайся немного отдохнуть.

Он отвёл Андрея в свой барак и уложил спать.

 С утра Гречухин успел договориться об отправке Никиты в райцентр, навести порядок в храме и в начале утренней службы послал внука одной из прихожанок сбегать в свой барак за Андреем.

Спустя несколько минут Гречухин увидел высокого Андрея, стоящего позади всех. Они не встретились глазами, Андрей смотрел куда-то под самый купол, и был весь поглощён звуками хора. Только после службы, когда все разошлись Андрей подошёл к Гречухину.

– Вы разрешите мне на некоторое время остаться у вас? Я хотел бы оказывать помощь тому парню, которого я подстрелил.

– Конечно, как только он вернётся из больницы, я познакомлю тебя с ним. Он очень хороший, добрый парень.

– Скажите, ведь он не сдаст меня? – Андрей хотел сказать мусорам, но оборвал себя на полуслове.

– Конечно, нет, ведь он простил тебя, – ответил Михаил и впервые задумался о том, что ему не избежать доклада начальству о произошедшем инциденте.

– Вы в этом уверены?

– Послушай, мы поступим вот как, – предложил настоятель. – Храм грабил один неизвестный, он же стрелял, и мы его не запомнили. Это скажу я, и Никита это подтвердит. А сейчас пойдём в мой дом завтракать, я расскажу тебе о причастье, это очень важно понимать.

Полностью удовлетворившись принятым планом и надеясь на промысел Божий, Гречухин, как и было положено в таких случаях по должностной инструкции, сообщил о разбойном нападении в правоохранительные органы и епархию. Реакция на заявление отца Михаила последовала достаточно вялая. Лишь к вечеру приехал из райцентра на своём потрёпанном «бобике» местный участковый, который привёз следователя.

 Щупленький старичок – следователь, с невозмутимо скучающим лицом изучал голые стены на месте пропавших икон, выковыривал что-то из стены и оконной рамы и даже зачем-то фотографировал сугробы напротив храма. Затем с ещё большей скукой на лице он записал всё, что, волнуясь, поведал ему Гречухин и, заставив расписаться в нескольких местах, уехал.

Весна стремительно ворвалась в село. После сильного дождя, шедшего пару дней подряд, всё разом растаяло. Наступили очень тёплые и солнечные дни. В бараке отца Михаила было полно свободных комнат, оставленных сбежавшими в город сельчанами, и Андрей облюбовал себе одну из них. Никита, вернувшийся из райцентра, был уже совсем здоров, и Андрей даже сдружился с ним.

Воспользовавшись наступлением хорошей погоды, Гречухин задумал продолжить в храме фасадные работы, начатые в прошлом году, и Никита с Андреем целыми днями, сидя на деревянных лесах, штукатурили стены храма.

 Андрею нравилось ходить на церковные службы.

Как ни старался, он не мог понять ни одного слова из церковных песнопений, но звучание хора производило на него очень глубокое и волнующее впечатление. Отец Михаил всё время опекал Андрея и утверждал, что со временем для него не останется в храме ничего не понятного. Андрея же это непонятное совсем не смущало, его завораживала одухотворённая атмосфера, царившая в храме. Уже спустя несколько дней Андрей не мог себе представить, как он жил без этого раньше. Все его прошлое, казалось, было не с ним, и даже татуировка «один в четырёх стенах» на левой руке вызывала у него лёгкое недоумение. Гречухин же не уставал повторять, что сейчас Господь, как никогда, близок к его душе.

Однажды во время службы, стоя, как всегда, позади всех прихожан, Андрей заметил впереди себя фигуру девушки. Когда она крестилась, слегка наклоняясь вперёд, в её движениях чувствовалась такая лёгкость и грация, что можно было усомниться в том, что люди всё-таки не умеют летать.

Андрею очень захотелось увидеть лицо девушки, и он потихоньку начал обходить толпу слева, пытаясь хотя бы в профиль посмотреть на незнакомку. Наконец, обойдя ещё и мешавшую ему колонну, Андрей увидел её. В свете косо падающих из восточного окна лучей утреннего солнца её красота поразила Андрея. Несколько минут он, не отрываясь, глядел на неё, как заворожённый.

Почувствовав боковым зрением, что на неё смотрят, девушка повернулась и бросила на Андрея полный недовольства и возмущения взгляд. Смутившись, Андрей спрятался за колонну. Старое, такое знакомое и неприятное чувство обиды на весь мир промелькнуло где-то в глубине души.

На следующий день, сидя вместе с Никитой на самом верхнем ярусе строительных лесов, Андрей помогал штукатурить фасад. Случайно оглянувшись, он заметил внизу вчерашнюю незнакомку. Задрав голову, она наблюдала за их работой. На миг, встретившись с Андреем взглядом, незнакомка улыбнулась ему и, весело помахав рукой, ушла.

 Следующим утром они снова увиделись на службе. Андрей уже не прятался за колонной и умышленно встал в самых первых рядах, чтобы она была уверена, что Андрей за ней не подсматривает. Решив познакомиться с девушкой после служения, уже на ступенях храма он поравнялся с ней, но забыл всё, что собирался сказать ей в этот момент.

– Хорошо сегодня пели, правда? – обратилась она к Андрею, чувствуя его замешательство.

– Да, мне особенно понравилось в конце, я не знаю, как это называется.

– Это тропарь. А ты работаешь реставратором? Ты из города?

– Нет, я из соседней области и вовсе не реставратор. Просто я помогаю здешнему настоятелю, он спас меня от большой беды, и мне теперь хочется во всём помогать ему.

– Как интересно. И ты совсем ничего не получаешь за такую тяжёлую работу?

– Она не такая уж и тяжёлая, да мне, собственно, ничего и не надо, кроме радости находиться здесь.

 – Мне тоже здесь очень нравится. У меня в этой деревне старенькая бабушка, мы с родителями никак не можем забрать её в город, она наотрез отказывается. Вот я и приехала на каникулы помогать ей. Может быть, уговорю переехать.

 – У тебя каникулы, а где ты учишься?

– В политехническом институте. Меня Даша зовут, а тебя?

 Они прошли вместе по пыльной дороге через всё село и остановились около покосившейся избы Дашиной бабушки. Сердце Андрея забилось чаще, когда она протянула ему на прощанье руку.

– Ты придёшь завтра утром в храм? – спросил он, не выпуская её руки.

 – А ты больше не будешь за мной подглядывать во время службы? – улыбнулась Даша и её глаза засветились лукавым огоньком.

 – Можно я тогда буду подглядывать за тобой после службы? – ответил Андрей, и они оба рассмеялись.

На обратном пути Андрею хотелось подпрыгивать и махать руками от внезапно охватившей его радости. Не в силах сдержать свой порыв, он со всех ног побежал к дому.

 Теперь каждое утро они встречались после службы, и Андрей провожал Дашу до бабушкиной избы. Они шутили и смеялись всю дорогу, и ещё никогда в жизни Андрей не чувствовал себя так свободно и легко, как теперь. Он уже не казался себе в этой жизни лишним, по крайней мере, здесь, в этой деревне, он был явно хозяином своей судьбе. Для этого теперь совсем не требовалось ни положения в обществе, ни денег, отсутствие которых его так тяготило раньше. С каждым днём они с Дашей всё больше узнавали друг о друге, и однажды случилось то, что предвидел Андрей и чего он так опасался.

 – Расскажи мне, от какой беды тебя спас наш настоятель, и вообще, как ты с ним познакомился? – спросила Даша, когда они были уже на полпути к её дому.

– Это очень неприятные для меня воспоминания, раньше я был совсем другим. Боюсь, что моё прошлое тебе вряд ли понравится.

– Мне вряд ли понравится, если у тебя будут какие-то тайны от меня, – ответила Даша, и в один миг лицо её стало серьёзным.

– Это длинная история, а мы с тобой уже почти пришли… Мне не хватит времени.

 – Я буду слушать тебя столько, сколько необходимо, я хочу знать про тебя всё, – она ласково провела рукой по его волосам, глядя прямо в глаза.

Этот рассказ очень непросто давался Андрею. Они присели на скамейку около бабкиной избы. Андрей старался не смотреть на Дашу. Он вспомнил слова Гречухина: «Бог не слова твои слышит, он видит твоё сердце», – и сейчас, чувствуя рядом с собой Дашино дыхание, он, как на исповеди раскрыл перед ней своё сердце, предоставляя на её суд обе свои жизни. Один раз, слегка обернувшись в Дашину сторону во время рассказа, он заметил её печальное сосредоточенное лицо и почувствовал себя летящим в пропасть. Её улыбка, которая делала его таким счастливым последнее время, казалось, навсегда погасла. Когда Андрей закончил, Даша, молча поднялась со скамейки и, не попрощавшись, ушла.

Просидев ещё несколько минут в одиночестве, Андрей тяжело поднялся и пошёл в сторону барака. Его ноги как будто наполнились свинцом и не хотели отрываться от земли. Каждый шаг давался с огромным трудом, всё тело стремилось к земле, хотелось упасть и больше никогда не подниматься с этого места. В тот вечер Андрей долго молился в храме один, прося у Бога, проявившего к нему такое милосердие, успокоить душу и на этот раз. Но всё было тщетно. Радость бытия бесследно испарилась. С ужасом Андрей в какую-то минуту почувствовал, что всё, приключившееся с ним в этом храме – глупая сказка. В жизни так не бывает. Нечего тут сопли распускать. Валить надо отсюда, искать братву, на дело идти.

На следующий день Даша не пришла на утреннюю службу. Андрей подумал, что если она уехала в город, то это даже хорошо. Видеть Дашу каждый день стало бы теперь невыносимо больно.

Постаравшись занять себя работой, он, не дожидаясь Никиту, полез на самый верхний венец лесов и начал штукатурить. Истратив полностью очередное ведро раствора, Андрей обернулся и увидел Дашу, стоящую с полиэтиленовым пакетом в руках и, видимо, давно наблюдающую за его работой. Растерявшись от неожиданности, Андрей наступил на самый край незакреплённой в настиле доски, которая тут же выскользнула в сторону, и он повис в воздухе, уцепившись руками за вертикальную стойку лесов. Болтая в воздухе ногами, Андрей кое-как нащупал под собой лестницу и, тяжело дыша, спустился на землю. Даша бросилась к нему на шею и крепко прижалась к его груди.

– Господи, Андрюша, я так испугалась, что ты упадёшь, не надо больше так высоко работать, обещай мне, ладно, обещаешь?!

 – Выходи за меня замуж! – вдруг выпалил Андрей первое, что пришло в голову, и сам опешил от такой внезапной решительности.

 – Дурачок! – засмеялась Даша и поцеловала Андрея, – я тебе принесла горячих пирожков. Мы с бабушкой сегодня напекли, садись, поешь.

Она достала из пакета ещё тёплый ароматный пирог.

 – Вкусно, – промычал Андрей, улыбаясь набитым ртом.

С каждым днём становилось всё теплее. Просохли дороги. Поля наполнились стаями чёрных грачей. Всё неожиданно скоро покрылось свежей светло-зелёной листвой.

Отслужив литургию на Вознесенье, Гречухин в приподнятом праздничном настроении вышел из храма. Подойдя к воротам церковной ограды, он с удивлением увидел, что прямо за воротами, почти перегораживая выход, припаркован чёрный микроавтобус с тёмными тонированными стёклами. Когда Михаил подошёл ближе, из микроавтобуса навстречу ему вышел невысокий абсолютно лысый мужчина в тонких золотых очках и плаще из тёмно-бурой кожи.

– Следователь областного УВД Наумов, – произнёс он скороговоркой и махнул перед лицом Гречухина красной корочкой. – Вы – настоятель храма, отец Михаил?

 – Да, чем могу служить?

– Мне нужно задать вам несколько вопросов, давайте присядем в машину, – предложил Наумов и услужливо распахнул перед Гречухиным дверь микроавтобуса.

Внутри автомобиля был маленький столик, по обе стороны которого, лицом друг к другу располагались две пары сидений. Наумов указал Гречухину на одно из них, а сам присел напротив. Гречухин заметил двух дремавших на самом заднем сидении бойцов ОМОНа в полной экипировке с автоматами через плечо, и это слегка насторожило его.
– Ваша фамилия, кажется, Гречухин, но, если угодно, я буду называть вас отец Михаил – начал следователь.

– Называйте так, как вам удобнее для вашего дела, – спокойно ответил Гречухин.

– Скажите, пожалуйста, отец Михаил, когда вы давали показания нашему сотруднику в прошлый раз, вы не могли ничего перепутать? Может быть, вы тогда сильно волновались?

 – Нет, я думаю, что не мог ничего перепутать, – спокойно и твёрдо ответил Гречухин.

 – Давайте мы с вами на всякий случай уточним некоторые детали, – продолжил Наумов, доставая из кожаного портфеля какие-то бумаги, – значит, когда преступник выстрелил, вы бросились оказывать помощь пострадавшему и не заметили, как и чем орудовал преступник, и не запомнили его примет?

 – Да, для меня, как священнослужителя, человеческая жизнь важнее похищенных ценностей, даже если это наши святыни. Я думаю, на моём месте любой человек поступил бы точно так же.

 – Насколько мне известно, общий вес похищенных икон двадцать восемь килограммов. Вы не обратили внимания, как преступнику с такой ношей в руках удалось открыть тяжёлые двери храма, может быть, ему кто-то помогал?

– Нет, он был один. К сожалению, я не видел, как он открывал двери, моё внимание было сосредоточено на раненом мальчике.

 – Скажите, а почему в вашем храме до сих пор нет сигнализации?

 – Нам её не ставят, потому что у нас очень частые перебои с электричеством. Бывает, отключают на несколько дней. Да и охрана приезжает из райцентра не быстрее, чем за два часа, – ответил Гречухин, довольный тем, что следователь сменил тему.

 – Да, – вздохнул Наумов, – велика Россия. А почему вы не позвонили в полицию сразу после того, как преступник скрылся, а сделали это только под утро?

 – Я первый раз в жизни столкнулся с таким ужасным преступлением, я растерялся, да ещё раненый мальчик, я просто долго не мог прийти в себя, мне нужно было время.

– И чем же, если это не тайна, вы занимались всю ночь?

– Я молился. Может, это покажется вам странным, у нас с вами всё-таки очень разные профессии.

– Нет, почему же, я могу вас понять. Просто дело в том, что, как вы знаете, в город ведёт только одна дорога, и она проходит как раз через райцентр. Если бы вы позвонили сразу, то, возможно, как раз в райцентре преступника удалось бы перехватить. Вы невольно дали ему время вырваться на простор.

– Простите, я человек гуманитарного склада и не обладаю такой оперативной смекалкой. Мне искренне жаль, что я создал лишние сложности в поимке этого негодяя.

 – Не волнуйтесь, негодяя мы уже задержали, и у нас достаточно на него улик. К сожалению, он успел передать похищенные ценности заказчику преступления, и я пока не могу вас порадовать скорым возвращением святынь. Задержанный Вахтангов – четырежды судимый рецидивист – не собирается сотрудничать со следствием.

 – Как же вам удалось его разыскать? – с облегчением в голосе спросил Гречухин.

 – Когда преступник уезжал с места преступления, сдавая задом, при развороте, он в темноте упёрся бампером автомобиля в сугроб. Так как все автомобильные номера имеют выпуклые цифры, на мокром снегу остался оттиск, который и заметил наш сотрудник при осмотре места происшествия. Перевернув фотографию этого оттиска зеркально, мы прочитали номер автомобиля. После этого у нас не осталось сомнений, что это машина преступника. Дальнейшее его задержание было уже делом техники.

 – Поздравляю, вы очень профессионально сработали, – заметил Гречухин, чувствуя, что опасность миновала.

 – Я бы не стал раньше времени радоваться, – равнодушно продолжал Наумов, – пока заказчик на свободе, преступления будут продолжаться, и мне очень хочется выйти на его след.

 – Вы делаете благородное дело, Господь поможет вам.

 – Не сомневаюсь, – слегка цинично заявил следователь, – как я уже сказал, Ваха – профессионал и на сотрудничество со следствием пока не идёт. Мы ищем другие пути выхода на заказчика, и, я думаю, в ваших интересах нам помочь.

 – Я готов, но чем же я могу вам помочь?

– В машине преступника обнаружен обрез охотничьего ружья. Экспертиза показала, что именно из этого ружья была выпущена та крупная дробь, которую изъяли из стены и оконной рамы вашего храма. Вот она, – Наумов помахал в воздухе маленьким полиэтиленовым пакетиком, – стало быть, именно из него был ранен ваш помощник.

 – Да, да, я припоминаю, у него было такое короткое ружьё, я, к сожалению, не разбираюсь в марках ружей. Я уже говорил об этом вашему сотруднику.

– На ружье полно отпечатков пальцев. Никто не позаботился о том, чтобы их стереть, – следователь нагнулся вперёд и уставился на Гречухина поверх золотых очков.

 – И что?

– Отпечатков Вахтангова среди них нет...

Наумов продолжал пристально смотреть на Гречухина поверх очков.

– Вы понимаете меня, отец Михаил? Выстрел в храме был, а отпечатков Вахтангова нет. Ружьё прилетело по воздуху вместе с Вахтанговым, оно у него дрессированное.

– Что вы хотите этим сказать? – прошептал Гречухин, чувствуя, что прижат к стене и отчаянье стремительно овладевает им.

 – Я хочу сказать, дорогой отец Михаил, что вы мне что-то недоговариваете. Не знаю, какой мотив побуждает вас препятствовать следствию. Впрочем, я давно хотел лично ещё раз допросить вашего раненого помощника, но поскольку он ещё слишком молод, я пока не тороплюсь это делать и берегу его спокойствие. Если вы не хотите, чтобы я потратил лишнее время и вынужденно травмировал психику подростка, давайте всё-таки начнём откровенный разговор. К тому же у меня уже достаточно оснований подозревать и вас в соучастии. Думаю, что в епархии не обрадуются, узнав, что у вас подписка о невыезде.

Холодный липкий пот выступил на спине Гречухина. Он чувствовал, что сейчас должен сделать выбор, равносильный выбору между плахой и виселицей. Наумов, внимательно оглядев отца Михаила, достал из портфеля фирменный бланк и, эффектно щёлкнув авторучкой, приготовился писать.

 Спустя двадцать минут двое бойцов ОМОНа и Наумов неспешным шагом подошли к Андрею и Даше, обнимавшимся у ограды. С ловкостью фокусника Наумов защёлкнул наручники на руках Андрея.

Мгновенно поняв, что происходит, Даша обхватила шею Андрея и прижалась к нему губами. Секундой позже чёрный микроавтобус исчез за поворотом, и лишь крестящийся на ступенях храма отец Михаил да раздавленный тяжёлым полицейским сапогом Дашин пирожок с вытекшим в придорожную пыль алым вишнёвым вареньем напоминали о произошедшем.

 Дрожащими руками Гречухин с трудом открыл двери храма. Подойдя к алтарю, он попытался начать молиться, но с ужасом почувствовал, что не может произнести ни одной фразы. Его язык окаменел, и даже память начисто лишилась всех известных молитв. Образа в один миг превратились в чёрные прямоугольники и квадраты. В глазах потемнело. Ноги ослабли и согнулись в коленях. Михаил на мгновение увидел огромную медную люстру под куполом храма, и тут же почувствовал сильный удар щекой о каменный пол. Сознание покинуло настоятеля.

Открыв глаза, Михаил обнаружил перед собой тёмный потолок своего барака. В тусклом свете настольной лампы перед ним склонилась фигура фельдшера скорой помощи со шприцем в руке. Потом всё снова провалилось в темноту. Ему снился заполненный доверху водой подвал, в котором он, захлёбываясь, пытается всплыть на поверхность, но всплывая, бьётся головой о бетонный потолок и снова погружается под воду. Затем наступала полная темнота. Потом из мрака выплывал микроавтобус, тонированные стёкла, и ледяной взгляд Наумова поверх тонких золотых очков, и снова подвал с водой.

Михаил не помнил, сколько прошло времени до того момента, когда он увидел яркий луч света из окна больничной палаты. В этом луче стояла Даша с мокрым полотенцем в руках. Позади неё пожилая женщина держала тазик с водой. Гречухин встретился с Дашей взглядом и понял, что это не сон. Заметив открытые глаза Михаила, она еле заметно улыбнулась.

 – Только не шевелитесь. Мы с бабушкой помоем вас и дадим лекарство. Вы ещё слишком слабы, – Даша аккуратно поправила подушку, чтобы Михаил мог повернуть голову и видеть её.

 – Даша, это я про Андрея рассказал. Прости меня, – прошептал Михаил, с трудом шевеля губами.

 – Вам пока не надо разговаривать. Лежите тихонечко.

 – Я не выдержал, погубил его. Прости меня.

– Господь простит вас, – голос Даши задрожал.

Она отвернулась в сторону, затем резко бросила полотенце и быстрым шагом вышла из палаты.

– Я буду писать в епархию, просить помощи, я найду хорошего адвоката, мне надо поехать к Андрею и поговорить с ним, – Гречухин попытался поднять голову, но тут же бессильно уронил её на подушку.

 – Вам не надо сейчас волноваться, – тихо произнесла бабушка, поднимая с пола полотенце, – мы же здесь с вами. Мы с Дашей возле вас дежурим. Скоро вы поправитесь. Доктор сказал, что через недельку начнёт заниматься с вами лечебной физкультурой и будет разрабатывать вам левую руку и ногу. Вон у соседа вашего по палате тоже инсульт три недели назад случился, а он уже ходит, опираясь на стульчик. И вы пойдёте скоро. Главное – не волнуйтесь. Мы вас тут не оставим. Вон сколько прихожане для вас передач принесли, ставить некуда.

Михаил попытался шевелиться и понял, что не чувствует левую руку и ногу.

– Что же, на всё воля Господня, – прошептал Михаил, через минуту пересилив страх и взяв себя в руки, – значит, я всё-таки ещё для чего-то нужен на этой земле, а это не так уж и плохо. Стало быть, я ещё могу и должен послужить.

Все последующие дни отец Михаил обдумывал план спасения Андрея. Он понимал, что избавить Андрея от тюремного срока невозможно. Но это и не казалось ему в данной ситуации главным. Он боялся за душу Андрея. Не допустить возвращения к прошлой жизни, помочь перенести все страдания, вселить в сердце Андрея такую необходимую в его положении стойкость и веру.

Спустя три недели отец Михаил уже осторожно ходил по больничному коридору, опираясь на подаренные кем-то из прихожан ходунки, разрабатывал левую руку маленьким резиновым ёжиком и занимался лечебной физкультурой. Даша с бабушкой и супруга Гречухина по-прежнему постоянно находились при нём, поочерёдно сменяя друг друга каждые два дня.

Из больницы отец Михаил написал несколько писем своим знакомым с просьбами помочь в поисках хорошего адвоката и одно письмо в Отдел Внешнецерковных связей епархии с просьбой выступить в защиту по делу Андрея. Главное же письмо Михаил намеревался передать самому Андрею через Дашу, ездившую на свидание в следственный изолятор. Текст этого письма никак не давался Гречухину. Трижды он в отчаянье рвал и выкидывал всё написанное. Накануне Дашиной поездки в изолятор отец Михаил передал ей лишь короткую записку, в которой просил у Андрея разрешения увидеться с ним, когда обстоятельства позволят это сделать.

Даша ездила к Андрею каждый раз, как только ей разрешали. И всякий раз, возвращаясь со свидания, становилась всё печальнее. Гречухин понимал, что ответа от Андрея не будет. Ему удалось найти Андрею неплохого адвоката, заручиться письмом в суд из епархии, где просили проявить снисхождение к заблудшему юноше и даже опубликовать в областной газете небольшую статью об искалеченной судьбе преступника детдомовца, вставшего на путь исправления. Михаил очень рассчитывал, что привлечение к этому делу внимания общественности поможет смягчить суровый приговор. Гречухин понимал, что всё это, так или иначе, сработает, но главная проблема оставалась нерешённой. Душа настоятеля болела за состояние Андрея.

Из коротких бесед с Дашей трудно было сделать какие-либо выводы. С каждым днём она становилась всё молчаливее и всячески уходила от разговоров с Гречухиным об Андрее.

После выписки из больницы отца Михаила привезли в его родной барак. Опираясь на алюминиевый костыль, Гречухин остановился посередине двора. Старенький деревянный дом утопал в зелени. Михаил провёл ладонью по его шершавой коричневой стене. Непривычное чувство радости и тепла наполнило душу настоятеля. Как здорово, что можно здесь жить. Как уютно и мило в этом тихом деревенском уголке, где зреют наливные яблоки, скрипит под ногой старая ступенька, а из маленького окошка сквозь извилины некачественного стекла видна белая церковь. Здесь пахнет сушёными грибами и старыми газетами, а по вечерам воздух наполняется колокольным звоном, таким родным и щемящим душу.

Ту самую душу, которая не находит себе места, пока нет вестей от человека, стоящего сейчас лицом к стене в тюремном коридоре. Претерпевающего унижения и оскорбления. Человека раскаявшегося и прощённого, но обречённого на долгие годы страданий и несвободы.

Первое время после возвращения отец Михаил ещё не мог служить в храме. За него это делал присланный из города пожилой отец Григорий. Но в свой храм Гречухин, конечно же, приходил.

 Он по-прежнему оставался в храме один после службы и молился за односельчан. Но ощущение, что он обнимает руками всю деревню, укрывает её, оберегает от новых бед и потрясений, больше не посещало его. Напротив, он чувствовал свою беспомощность и даже бесполезность.

Похожее чувство он испытал однажды в юности. В одном из туристических походов, сплавляясь по бурной горной реке на плоту, команда, в которой был Михаил, наскочила на камень. В результате падения нескольких человек в ледяную воду были утрачены и сломаны три вёсла. В числе оставшихся без вёсел спортсменов оказался тогда и Михаил. Остальную часть пути ему пришлось лишь наблюдать за тем, как почти неуправляемый плот несётся по течению и трое наиболее опытных членов команды, выбиваясь из сил, борются за спасение всех остальных.

Сидя на скамеечке возле своего барака, Михаил думал о том, что отпущенный ему остаток жизни не может быть случайностью. Ему даётся шанс выполнить некую работу. Эта работа имела в мыслях настоятеля несколько направлений. Одним из важнейших дел представлялось ему спасение Андрея. Он думал о том, что ради этого он должен как можно скорее вернуться к активной жизни, и всё сильнее и сильнее сжимал в левой руке резиновый мячик, проделывая гимнастику, прописанную доктором. Он постоянно интересовался всем, что происходило в селе, старался внимательно и чутко поговорить с каждым, кто приходил к нему за советом. Но больше всего он, конечно, ждал новостей от Даши, уехавшей в город, чтобы добиться свидания с Андреем. Когда её хрупкая фигурка появилась в створе калитки, Михаил от волнения выронил на землю свой резиновый мяч.

Опустив голову, Даша медленно подошла к настоятелю. Опираясь на костыль, Михаил поднялся и схватил Дашу за плечи. Она молчала, стараясь не глядеть ему в глаза.

 – Ну что? – Гречухин встряхнул Дашу за плечи.

– Он хочет поговорить с вами. У него есть к вам очень серьёзный вопрос. Следствие по делу заканчивается, и от того, как он сейчас поведёт себя, многое зависит. Вы должны поехать со мной к нему.

– Да, да, конечно, давайте собираться, – забормотал Гречухин, застёгивая верхнюю пуговицу своего подрясника.

 – Не всё так просто, – устало ответила Даша, уже набравшаяся некоторого опыта, присущего жёнам заключённых, – надо успеть подать заявление с просьбой о предоставлении такого свидания. Ещё неизвестно, дадут ли. Мне несколько раз отказывали. Я же ему никто.

На лице Даши застыла горькая улыбка.

– Дайте мне ваш паспорт, я всё устрою. В этот раз наверняка дадут. Я говорила со следователем и знаю, что они от него хотят.

Через несколько дней в СИЗО состоялась их встреча. Комната свиданий была разделена на две половины зарешёченной стеклянной перегородкой, с обеих сторон которой висели телефонные трубки для переговоров. В углу, у аппарата прослушивания, виднелась тучная фигура инспектора по режиму с выражением невообразимой скуки на опухшем рябом лице. Андрея привели спустя минуту. Он похудел и был бледен, но глаза его горели почти безумной решимостью.

– Прости меня, Андрей! Прости, ради Христа! – почти закричал в трубку настоятель.

 – Я простил. Иначе бы я не стоял сейчас здесь, – спокойно ответил Андрей. – Давайте считать, что это амнистия, – его глаза ответили настоятелю доброй простодушной улыбкой.

Даша почти прижалась лицом к стеклу и во все глаза, не отрываясь, смотрела на Андрея.

– Мне очень нужен ваш совет, – продолжил Андрей, – вы изменили мою жизнь. Я искренне верю во всё, что вы успели мне рассказать за время нашего знакомства. Сейчас мне нужно сделать нелёгкий выбор.

Андрей пристально посмотрел на тучного надзирателя, уткнувшегося в свой сотовый телефон.

– Я могу пойти на сделку со следствием, – почти прошептал Андрей в трубку. – В этом случае в нашем храме скоро появятся все недостающие иконы. Вы понимаете, о чём я говорю?

Отец Михаил закивал в ответ головой.

 – Наверное, это угодно Господу, – продолжал Андрей, – но в этом случае всем станет известно о смягчении мне наказания. А значит, и причина такого смягчения будет ясна. Такое в уголовном мире не прощают. Участь моя тогда будет предрешена. Угодно ли Господу расплатиться моей жизнью за возвращение святынь в храм?

В этот момент лицо Даши, то ли услышавшей, то ли интуитивно догадавшейся, о чём идёт речь, побледнело от ужаса.

 – Не делай этого, Андрей! Ты нужен мне живым! – закричала Даша, прижимаясь всем телом к стеклу. Её ладони распластались по стеклянной перегородке в мучительном порыве обнять любимого человека.

 – Прекратите орать! Иначе я сейчас прерву свидание, – встрепенулся разбуженный инспектор.

– Пожалуйста, простите нас, – вмешался отец Михаил.

Вид священника в рясе умиротворяюще подействовал на инспектора, и тот снова уткнулся в свой телефон.

 – Не делай этого, Андрюша, – повторила Даша спокойнее, – умоляю тебя.

 Она выхватила телефонную трубку из рук Гречухина. Глаза её горели.

 – Не делай этого, Андрюша, прошу тебя. Я буду ждать тебя сколько угодно, только вернись ко мне невредимым. Ты волен распоряжаться своей жизнью, но подумай о моей.

 Даша устало опустилась на скамейку и тихо заплакала. Её искренние слова и слёзы привели Андрея в смятение. Он по-прежнему вопросительно смотрел в глаза настоятеля, ожидая от него ответа, но телефонная трубка в его руке задрожала.

– Послушай меня спокойно, Андрей, – начал настоятель, – то, что ты предлагаешь сделать для возвращения святынь, называется мученичеством за веру. Во всяком случае, этот поступок станет таковым в случае трагичного исхода. Многие мученики положили жизни ради спасения святынь. Святая София пожертвовала дочерями. В нашем обществе принято рассматривать человеческую жизнь превыше всего. Выше любых святынь. Но это было бы верно, если учитывать только земную жизнь. Душа человека существует не только в рамках земной жизни. Готов ли ты к этому подвигу? Требует ли твоя душа этого высокого поступка?

– Не слушай его! – закричала Даша, вскакивая со скамейки. – Твоя жизнь нужна здесь на земле. Здесь не хватает таких честных и смелых людей, как ты. Твоя смерть будет напрасной!

 – Я прекращаю свидание, вы вторично нарушаете дисциплину, – вмешался тучный надзиратель.

Даша уткнулась лицом в старый, застиранный до дыр фиолетовый подрясник Михаила и зарыдала. В комнате свиданий появился конвой. Глаза Андрея светились решимостью и восторгом. Он что-то прокричал вслед, но Даша и Михаил уже не смогли разобрать его слов.

Спустя несколько дней отец Михаил сидел на скамейке возле своего барака с книгой в руках. Он никак не мог сосредоточиться на чтении. Мысли всё время прыгали в его голове. Все последние дни он думал только об одном. Как поступит Андрей? Как поступил бы в таком положении он сам? И главное, какая линия поведения лучше послужит Господу?

Настоятель не заметил, как во дворе внезапно появилась Даша. Лицо её было бледным, но глаза смотрели уверенно и смело.

 – Шесть лет, – прошептала Даша и улыбнулась светлой и спокойной улыбкой, – шесть лет.

 – Ничего, ничего, мы ещё поборемся, – бормотал Михаил, поглаживая здоровой рукой Дашины волосы, – мы напишем ходатайство, – заявил Гречухин, смутно представляя, о каком именно ходатайстве он сейчас говорит.

 – Вы не поняли, – вновь улыбнулась Даша, – за сделку со следствием ему обещали снижение срока до двух или трёх лет. Он не согласился.

– Мы будем бороться за него, – продолжал Михаил, – мы должны сделать всё, чтобы облегчить его участь.

Невероятная радость внезапно охватила настоятеля. Андрей сделал свой выбор. Этот выбор – жизнь. Тяжёлое и мучительное искупление прошлых ошибок. Строительство нового чистого будущего. Счастье Даши и возрождение деревни, ставшей для Андрея новой Родиной. Конечно, а могло ли быть иначе? Как же он, Михаил, мог думать по-другому? Как странно, что ещё минуту назад его мучали сомнения. Душа настоятеля ликовала. Его настроение тут же передалось Даше.

– Я знаю, что делать, – уверенно заявила девушка, – у меня есть план.

 – Послушай, Даша. Мне говорили, что бывают случаи досрочного освобождения. Надо узнать об этом подробнее.

– У меня есть план, – повторила Даша с ещё большей уверенностью.

С этого дня Даша и Михаил сдружились ещё больше. У них было одно общее дело, одна общая забота и одна боль. Через некоторое время Даша раскрыла детали своего плана. Она ответила согласием на сделанное ей Андреем в одном из писем предложение. В конце лета в храме мордовской исправительной колонии должно было состояться их венчание, и Даша просила благословения на этот шаг у отца Михаила.

Пожалуй, впервые за долгие годы отец Михаил испытал невероятный душевный подъём, благословляя Дашу. К осени он вновь служил в храме, хотя и чувствовал себя ещё не до конца здоровым. Каждый раз во время службы он старался разглядеть маленькое обручальное колечко на Дашиной руке. Это приносило ему несказанную радость.

Как и прежде, он молился за всю деревню и чувствовал, что обнимает её своими большими сильными руками. Укрывает и оберегает от новых бед и потрясений.

Андрей часто писал Даше длинные письма, Дашина бабушка по-прежнему пекла пирожки с вишней, а храм Преображения Господня, стараниями Никиты и других прихожан, постепенно обретал свой прежний величественный вид. Лишь изнутри стены храма зияли прорехами в тех местах, где некогда были похищенные лики. Зато не было прорех в душах сельчан – они были полны верой в «амнистию» для всех нас. История Андрея объединила многих вокруг храма. Ему писали письма поддержки, отсылали передачи.

Похищенные иконы пока так и не найдены. Возможно, они сделали своё важное дело в этом месте и сейчас оказались там, где они нужнее? Кто знает? Зато к весне стало известно о решении властей перенести строительство скоростной магистрали на десять километров западнее. Деревня теперь оказалась спасена и будет жить. Амнистия?