Виктор КУЛЛЭ

 

Поэт, переводчик, литературовед, сценарист. Окончил Литинститут и аспирантуру, кандидат филологических наук. Доцент Литинститута, руководитель семинара поэзии. Автор книг «Палимпсест» (2001); «Всё всерьёз» (2011), «Стойкость и Свет. Избранные стихотворения и переводы 1977–2017», «Благодарность» (2020). Лауреат премий «Нового мира» (2006), «Иностранной литературы» (2013), «Lerici Pea Mosca» (2009), «Пушкинской премии» (2016), «Венец» (2017). Член СП Москвы и Русского ПЕН-центра.

 

 

«Я НЕ ПОМНЮ, КАКОГО ЦВЕТА ТВОИ ГЛАЗА…»

 

*  *  *

 

              Памяти Валентина Яковлевича Курбатова

 

В речной воде двоится Псковский Кром,

и мы его обходим впятером

на фоне сумасшедшего заката.

Какой-то дивный, праздничный маршрут.

Сжимает горло. Вирши не идут.

Поэзия должна быть языката.

 

Неимоверно мощная стена

и башни, что в иные времена

«кострами» звали. Вновь они пылают

на солнце – эти самые «костры».

Над ними островерхие шатры,

что известняк от хлябей укрывают.

 

Так властвуй, красота! Двоись в воде!

Но город полупуст, лишь кое-где

клубятся тени павших супостатов.

Садится солнце, подступает мгла

и кажется: вот-вот из-за угла

с улыбкой светлой вынырнет Курбатов.

 

 

*  *  *

 

Человек, прикинувшийся мной,

трезво констатирует: «Не ной.

Ты расслабился – и сам повинен».

Где-то там блестит кремнистый путь.

В комнате от книг не продохнуть.

Быт однообразен и рутинен.

 

Есть надежда не сойти с ума:

кофеёк с утра. Глядишь: зима,

в сущности, уже не за горами.

А зимой безумство не грозит:

зябковато, из окна сквозит,

мгла клубится в индевелой раме –

 

и сходить с ума, по сути, лень…

Так и жить: бытуя целый день,

а ночами превращаясь в птицу.

Жду, когда настанет выходной.

Человек, прикинувшийся мной,

открывает новую страницу.

 

 

КАНДИД, ИЛИ ОПТИМИЗМ

 

Припоминаю разговор колючий

двух несколько нетрезвых образин.

 

– А может, этот мир – совсем не лучший,

и стоит поискать ещё один?

 

– Упился? Отцепись ты, Бога ради!

Дай подремать хоть несколько минут…

 

Когда же это было? В стройотряде.

Каком отряде? Столько не живут…

 

В тот день мы вместе волокли носилки

с раствором для строительных работ.

Мы оба были молоды и пылки.

Мы верили, что каждого вот-вот

одарит благосклонностью Фортуна…

 

(Когда тела крепки, а души – юны,

обычно всё совсем наоборот.)

 

Уж не упомню, сколько натаскали.

Шли на рекорд? Наверное. Потом

он таки сверзился с лесов вначале…

А мне компрессионный перелом

двух позвонков – почти полгода отнял.

(На вытяжке лежать – считай, ГУЛАГ.)

 

Куда ушёл красивый, беззаботный,

талантливейший молодой дурак?

 

Надеюсь, вправду – в мир чуток получше,

или хотя бы попросту другой.

 

Пускай хранит тебя Счастливый Случай!

Я помню. Обымаю, дорогой.

 

 

*  *  *

 

О буква «б» меж двух нежнейших «лю»,

способная сподвигнуть на спиртное!

Послушай, я действительно люблю,

но для тебя любовь – совсем иное.

 

Все женщины, любившие меня,

беспечно утекали на бумагу,

став топливом душевного огня.

Хотя стремились к правильному браку.

 

Слова, что о любви я произнёс,

в итоге превращались в небылицу.

У Буратины отрастает нос,

чтобы проткнуть бумажную страницу.

 

 

*  *  *

 

Я не помню, какого цвета твои глаза.

Впрочем, это без надобы: цвет их всегда переменчив.

Тут уж по настроению: то распаля, то гася.

Ну а я в изощрённом лукавстве незапримечен.

 

Так случается лишь у любимых: посмотрит вскользь –

и сжимается горло, аж не напишешь виршик.

Сколько лет, не упомню, я вижу тебя насквозь,

но бессилен, когда они цвета вишен.

 

А когда начинает отсвечивать малахит

с неприметной рыжинкой – попросту крышу сносит.

Взгляд, похоже, отделен. Тебе не принадлежит.

То – в упор, то – привычно в сторону косит.

 

Сколько раз всерьёз загибался в больничках из-за

сумасшедшего взгляда. Давно позабыто тело.

Я не помню, какого цвета твои глаза –

это славно, дружок. Забывать – нелёгкое дело.

 

 

*  *  *

 

Это чистая радость

и дурацкая боль.

Если женщина рядом –

её не неволь.

 

Учишься мыть посуду,

отучаешься пить –

лишь бы хрупкое чудо

подольше продлить.

 

Радость кончилась. Боль же

не отдам никому.

Я тебе верил больше,

чем себе самому.

 

Ты мне верила меньше,

чем кому-то ещё,

кто насмешлив, успешен

и не восхищён.

 

Избегал пустословий,

ценил благодать.

Без несчастной любови

поэтом не стать.

 

Нынче это не важно,

тогда – чуть не сдох.

Строю замок бумажный.

Отучился от крох.

 

Будь сколь хочешь спесивой,

с кем хочешь темня.

Но спасибо. Спасибо

тебе за меня.

 

 

*  *  *

 

Что-то холодно стало в Москве,

или сил у меня не осталось?

Задолбали шумы в голове.

Говорят: это – старость.

 

Вот, на левом боку прикорнул,

повернувшись к окошку спиною,

а в ушах – нарастающий гул,

будто кто-то сверлит за стеною.

 

Повернёшься на правый бочок,

чтоб уснуть безмятежно, как дети –

но приходят, как серый волчок,

социальные сети.

 

Может, стал к настоящему глух,

потому что реальность сурова –

и пытается вслушаться дух

в слабый отзвук Творящего Слова?

 

Если вправду мы сотворены

по Подобью и Образу Божью –

убаюкиваться не должны

торжествующей ложью.

 

Но для тех, кто беспамятно сер –

хайп, движуха, прикол, развлеченья,

белый шум, или Музыка Сфер –

не имеет значенья.

 

 

*  *  *

 

Всё чаще подозренье гложет

в мои преклонные лета,

что красота спасти не может –

спасает только доброта.

 

Но всё одно: пленит навылет

и всё в душе перевернёт.

 

Пускай глаза почти не видят,

а скушных дел невпроворот,

шипом нечаянным ужалься –

роскошней розы нет цветка.

 

Жизнь то прекрасна, то ужасна –

но безнадежно коротка.