Елена САФРОНОВА

 

Постоянный автор литературных журналов «Знамя», «Октябрь», «Урал», «Вопросы литературы», «Бельские просторы» и др. Редактор рубрики «Проза, критика, публицистика» журнала «Кольцо «А». Автор двух книг критико-публицистических статей – «Все жанры, кроме скучного» и «Диагноз: Поэт», романа «Жители ноосферы» (2014), книги рассказов «Портвейн меланхоличной художницы» (2017). Лауреат Астафьевской премии (2006), премий журнала «Урал» (2006), «Кольцо А», «Венец» (2013), «Антоновка 40+» (2020). Член Русского ПЕН-центра, СП Москвы, СРП.

 

 

ЛЮБОВЬ И ДЕНЬГИ

(Леонид Подольский. Четырехугольник.  – М.: Издательство «У Никитских ворот», 2022. – 416 с.)

 

В музыкальном спектакле Георгия Товстоногова «Ханума» (Ленинградский БДТ) по мотивам одноименного водевиля Авксентия Цагарели дуэт Соны и Котэ поет:

 

«Есть любовь, так нету денег,

Деньги есть, так нет любви».

 

Афоризм пошел в народ и стал мемом. Мне хочется применить эту фразу к новой книге Леонида Подольского «Четырехугольник». На мой взгляд, книгу определяет тема любви и ее «несоответствия» различным внешним обстоятельствам. 

Книга – не роман, какие в основном пишет Подольский, а сборник малой прозы. Её составляют восемь повестей и рассказов (больших, как повести), созданных в последние годы: «Четырехугольник», «Фифочка», «Эльмира», «Амнезия», «Пленум ЦК», «Вялотекущая шизофрения», «Воспоминание», «Посвященный». Также в этом сборнике Подольский предстает в новом для себя амплуа драматурга, предлагая на суд читателя три пьесы: «История театра»,  «О, жизнь моя!» и «Четырехугольник».

 «Четырехугольник» существует сразу в двух жанрах, и его название стало заглавием сборника, что говорит о смысловой и нравственной доминанте этой вещи для автора. И я согласна с ним. Это история о «странностях любви» в литературных кругах, о тех неестественных, а то и монструозных формах, которые принимает светлое чувство, когда оно осеняет представителей творческой элиты – казалось бы, заведомо тонко чувствующих, благородных, совести и гордости нации. Но в преломлении взгляда Подольского эта страта превращается в редкостный балаган, не более чем в «тусовку», участники которой не способны на искренность. Любить и жертвовать собой ради любимого готовы только  жители дальней провинции. В этом убеждается не без сарказма выведенный главный герой повести и пьесы: «Юрий Матвеевич Новиков, главный редактор московского литературного журнала, много лет не читал стихи». Он женился на модной писательнице Ольге Варвариной в возрасте далеко за сорок из безразличия. В молодости студент Литинститута Новиков пережил бурный роман с однокашницей Лилей, но Лиля уехала за рубеж из-за несогласия с советской властью и там погибла в результате несчастного случая. В случайность Новиков не верит, но и доказательств преступления не имеет, но с тех пор им овладело равнодушие: «И вот на склоне лет и вспомнить нечего – все промелькнули. Ни любви, ни привязанности особой. Имена и те не всегда удавалось вспомнить. Богема…» Отсутствие привязанностей побудило Новикова сойтись с чуждой ему Варвариной, а затем он много лет тащил лямку постылого брака, который ему не принес ни радости, ни выгод. И только у последней черты, прочитав стихи, присланные в журнал поэтессой из Сызрани Юлией Савченко, был потрясен не только художественным словом, но и душой этой женщины и даже хотел бы бросить все ради нее. Но Юлия замужем за безнадежно больным Дмитрием и не в силах его оставить – а Новиков слишком стар, чтобы ждать. И единственная встреча, долгожданное знакомство этих двоих, влюбившихся друг в друга по переписке, оказывается прощанием… Звучит пронзительно.

Стихи Юлии в повести и пьесе – это стихи Наталии Кравченко – красивая и трогательная поэзия:

 

Любовь – не когда прожигает огнем,

когда проживают подолгу вдвоем,

когда унимается то, что трясло,

когда понимается все с полусло…

Любовь – когда тапочки, чай и очки,

когда близко-близко родные зрачки.

Когда не срывают одежд, не крадут –

Во сне укрывают теплей от простуд.

 

В основном тексты Кравченко – так называемая женская лирика (любовь, семья, эмоции). Но есть среди них надрывная баллада о том, как молодая журналистка написала репортаж о матери Героя Советского Союза, и его не приняли в редакции, ибо он был человечным, а не бравурным. Она звучит в пьесе «Четырехугольник». Здесь больше, чем в повести, действующих лиц из круга богемы, и их «портреты» намеренно карикатурны. Подольский не питает иллюзий относительно творческого цеха – как и относительно прочих сторон общественной жизни и вообще бытия. Автор апеллирует  социуму во всех повестях и пьесах. Осмысление прошлого и настоящего нашей страны – магистральная тема писателя. В новой книге рассматриваются разные страницы истории советской и современной России. «Эльмира» – повесть о депортации крымских татар и самой политике переселения наций. «Пленум ЦК» – о хрущевском состязании с Америкой по производству мяса и молока. «Вялотекущая шизофрения» – о карательной психиатрии в СССР. «Амнезия» – о диком бизнесе «лихих девяностых» глазами риэлтора. «Посвященный» – о новом Мессии, воплотившемся в юродивом художнике Зайцеве, и о «мафии» в сфере искусства. Еще более страшные темы поднимают пьесы. «История театра» – воспоминания бывшей актрисы ГОСЕТа Берты Михайловны Коган о закрытии Еврейского театра, где она служила, превратившиеся в масштабное повествование о гонениях на все еврейское искусство и деятелей еврейской культуры. «О, жизнь моя!» – о бывшем студенте истфака МГУ и несостоявшемся диссиденте Андрее Зорине, который никогда не смог никому донести свои знания по неприглядным страницам прошлого России. В концепции Подольского беды новой России закономерно вырастают из «наследия» Советского Союза, так как в нём под лакировкой действительности были скрыты многие неразрешенные противоречия и проблемы, которые не могли не сказаться на судьбе государства-преемника. Его мнение об истории (как науке, так и процессе) далеко от идеализации. «Копаться в истории – что копаться в грязном белье», – говорит в пьесе «История театра» Софья Максимовна. Похоже, она выражает мнение автора. Тем не менее, Подольский продолжает «копаться», надеясь, что знание трагического минувшего сослужит добрую службу будущему.

На фоне этих тяжелых повествований, давящих обилием порой невыносимых реалий, точно лучи света две вещи. Повесть «Фифочка» – пронизанный эротизмом портрет Леночки, в которую нельзя не влюбиться. Исторические эпохи и смена строя скрываются за не такой уж широкой спиной прелестной героини, не поддающейся описанию, точно яркий закат или полет бабочки: «Было в ней что-то такое, особенное, невозможное, недосягаемое…» Правда, к «Фифочке» особенно подходит афоризм из «Ханумы»: герой-рассказчик Левин не удержался подле возлюбленной, так как она всегда выбирала мужчин побогаче и в итоге перебралась в США (через Южную Африку). А он не забыл и не разлюбил её до седых волос – но при запоздалой встрече понимает, что «другого раза не будет. Никогда не будет. Что прошлая жизнь не повторится. Что ему не хватило авантюризма, да, именно, легкомыслия и авантюризма, которых с избытком имелось у Фифочки». И рассказ «Воспоминание»: нежная, освещенная солнцем память о бродячем цирке, прибывшем в маленький захолустный среднеазиатский городок, и о первой любви мальчика к циркачке Тане. Они расстались навсегда еще детьми, но чувства главного героя свежи: «…когда я со своими детьми иду в цирк, я иногда ловлю себя на мысли, что мне все еще хочется встретить Таню». Несмотря на грустный исход, рассказ оставляет читателю доброе «послевкусие».

Напоследок несколько слов о драматургии Подольского. По мне, это не произведения для сцены: они слишком пространны, многословны и «малодейственны», наполнены гигантскими монологами персонажей, куда вплетены энциклопедические познания автора. Кроме того, в этих пьесах почти отсутствует конфликт, на котором строится арка героя: все думают одно и то же и обмениваются репликами, а не спорят. Конфликт у Подольского в драмах не между персонажами, а у них с социумом. Поэтому я восприняла драмы Подольского как продолжение его же прозы (что особенно видно в «Четырехугольнике»). Форма пьесы, полагаю, нужна затем, чтобы в уста персонажей вложить слишком смелые высказывания и передать не объективные факты, а позицию той или иной общественной страты (еврейской интеллигенции, советских диссидентов и пр.). Как литературный эксперимент это неплохо; но если иметь в виду продвижение пьес на сцену (почему бы и нет?), то автору придется много работать, чтобы довести их до «постановочного» вида. По содержанию, по высказываемым автором мыслям они явно того стоят. Желаю ему успеха на этом пути.