Григорий МЕДВЕДЕВ

 

Родился в 1983 г. в Петрозаводске. По образованию журналист. Публиковался в журналах «Знамя», «Новый мир», «Октябрь», «Юность» и др. Автор книги «Нож-бабочка» («Воймега», 2019). Лауреат премий «Лицей» и «Звездный билет». Живет в подмосковных Мытищах.

 

 

ПОСМОТРИМ ТУДА ОТСЮДА

 

*  *  *

 

Помнишь, в родном городе у нас ватой

с блёстками, серебряным дождиком и т. д.

для красоты рождественской бедноватой

между стекол зазоры выстилали везде?

 

На Красноармейской особенно, помнишь, в этих

домиках старых, сносу наперекор,

в полуподвалах тамошних и подклетях

с окнами в землю – любили такой декор.

 

А что было вокруг? – А то и было,

что известно и так: в одёже с чужого плеча

долго ходила тогда (и потом подзабыла)

родина, оправдания лепеча.

 

Предвкушение счастья – такая осталась причуда

от тех, ватой проложенных, предновогодних дней,

мало сбылось, что загадывал по дороге оттуда.

Но тем-то оно и желаннее, чем солоней.

 

 

*  *  *

                          Конечно, умер и за них

                                      Георгий Иванов

 

Дыша то амброй, то цукатами,

идем по набережной мы,

сопровождаемы цикадами,

как будто не было зимы.

 

Заполнены кафе, гостиницы.

От музыки, что не нова

и от неоновой латиницы

побаливает голова.

 

А по утрам вдали над кортами

взмывают легкие мячи,

и облака плывут когортами

в просторы дальние ничьи.

 

Цветы, похожие на кисточки,

сплелись на стенах, грунт нагрет,

где молодые теннисисточки

ведут ожесточенный сет.

 

Ни нашей нет, ни их виновности

в том, что проходит стороной

пока и, попадая в новости,

не называется. Двойной

 

отпить эспрессо из картонного

стакана по смешной цене,

чтобы избавиться от сонного

оцепенения вполне.

 

 

*  *  *

 

Сочиняет Гоголь

свой хохлацкий хоррор

уж не для пожога ль?

Малоросский говор,

суржик маломальский

далеко заводит.

Гоголь на москальский

гладко переводит.

А столичный гулкий

ливень сеет вялость.

Жаль, что нету люльки,

где-то затерялась.

Тесно, душновато,

дождь гремит по цинку.

Голова куда-то

закатилась, сынку.

 

 

*  *  *

 

Первый голос твердил: ударь, ударь его, не

жалей. Второй повторял: не нужно, оставь, не нужно...

Оба звучали секунду, оба звучали во мне,

что в пересказе теперь выглядит малость натужно.

 

Посмотрим туда отсюда – из наших лет.

Сентябрь, школьный двор, залитый ветхим светом,

мальчик, не смогший ударить в ответ,

и против него другой, заранее знавший об этом…

 

Закончить бы здесь. Всё, что было потом, –

лишь итог того выбора, развёрнутый комментарий.

Но раз уж ты начал – договори виноватым ртом,

доскажи историю, гуманитарий.

 

Тот отучился на сварщика, до двадцати пяти

погулял, женщину взял с довеском,

своего смастерил, дом достроил почти

и остался лежать в мокром снегу донецком.

 

А когда о себе последнюю крайнюю весть

призрак его принёс, мы сценку сыграли по новой.

Так и стою перед ним, как тогда, как всегда, как есть –

не ударивший и судьбу принять не готовый.

 

 

*  *  *

 

Мопса Бетти больше нет.

Было ей пятнадцать лет.

Вынесли её под утро, 

тихо погасили свет.

 

Бог её не воскресит.

Дождь холодный моросит,

на крючке теперь ненужный

синий поводок висит.

 

Как была щенком взята

неуклюжа и толста,

посидим, повспоминаем

и подступит пустота.

 

Для чего – такой вопрос –

был улиткой скручен хвост

и бугристый лоб наморщен,

и дышал короткий нос?

 

Бог, поскольку он велик,

не являет нам свой лик,

но нет-нет, да и оставит

несколько примет, улик.

 

Например, любовь. Она

меньше ли воплощена

в маленькой душе собачьей?

Равная на всех дана.

 

Наступило Рождество.

Что ж, родное существо,

спи себе. Пусть шепчет море

у приюта твоего.

 

 

*  *  *

 

Я ль не лавливал голавля,

не вываживал на блесну;

не ко мне ли благоволя,

он нагуливал толщину;

я ль тройной у него крючок

не выщипывал из-за щек?

 

Но приблизились холода –

обдало уже холодком –

всё темней, тяжелей вода,

мне с пустым уходить садком,

и оборванная блесна

серебристо блестит со дна.