Владимир САЛИМОН

 

Родился в 1952 г. в Москве. Автор многих книг стихотворений. Главный редактор журнала «Золотой век» в 1991-2001 гг. Лауреат литературных премий, в том числе Европейской поэтической премии Римской Академии (1995), Новой Пушкинской премии (2012), премии «Венец» (2017) и др.

 

 

ДОЖДЬ СО СНЕГОМ…

 

 

*  *  *

 

В первый день от Рождества Христова

с любопытством выглянул в окно –

не случилось ли чего такого,

что мы в тайне ждем давным-давно.

 

Может, стены рухнули темницы

и оковы пали, ведь в груди

просто так не станет сердце биться,

все равно, как птица взаперти.

 

Может, сквозь метель в морозной дымке

я увидел, как за стариком

ковыляет ослик по тропинке

с всадницей, сидящею верхом.

 

Если бы она сидела боком,

то легко могла бы соскользнуть,

уронить младенца ненароком,

испугать случайно как-нибудь.

 

Голые в кровопотёках ноги

ослику впиваются в бока.

Кажется, что нет конца дороги.

Путь не близок.

Ноша нелегка.

 

 

*  *  *

 

Из открытой настежь фортки,

на кушетку взгромоздясь,

нам мальчишка веткой елки

машет, весело смеясь.

 

С нами хочет поделиться

счастьем, выпавшем ему,

как же тут не подивиться

щедрым сердцем и уму.

 

Расточительности редкой –

зимним днем окно открыть

и, маша зеленой веткой,

все жалеть и всех любить.

 

Нужно очень быть богатым,

чтоб такое вытворять –

в угол загнанным, зажатым

в рамки – людям помогать.

 

 

*  *  *

 

С елки сыпались иголки,

стоило ее тряхнуть,

и по ним могли мы елки

отследить последний путь.

 

Через комнату большую,

через длинный коридор

по ступенькам вниз, втихую,

пронесли ее на двор.

 

Словно мумию в пелёнах,

чтоб зарыть ее в песке,

в землях крайне отдаленных,

в самом темном уголке.

 

Словно статую тирана,

что изрядно всех достал,

личная его охрана

с глаз долой снесла в подвал.

 

 

*  *  *

 

Время зверя.

Чертенята

потому-то так и прут,

как по осени опята.

Лесовик и Водокрут.

 

Вындрик, Шпендрик – валят валом,

так и лезут на кровать,

а, укрывшись одеялом,

не желают вылезать.

 

Но не бойся, я в обиду

ни за что тебя не дам

омерзительнийшим с виду

этим наглым господам.

 

Разбегутся черти в страхе

от рождественской свчи,

что затеплю я во мраке

в черной, аспидной ночи.

 

Разбегутся врассыпную,

испугавшись не меня

и не свечку восковую,

но небесного огня.

 

 

*  *  *

 

Тыквой сделалась карета.

Кучер – крысой.

Боже мой,

иль привиделось мне это

под часов настенных бой?

 

Наша жизнь совсем не сказка,

так себе – житье-бытье,

но не может быть развязка

столь печальной у нее.

 

Должен быть конец счастливый.

Должен, чтоб не предвещал

нам кудесник прозорливый,

как бы кто нас не стращал.

 

Взявши бережно в ладошку,

как румяный пирожок,

на твою надену ножку

я хрустальный башмачок.

 

 

*  *  *

 

Триста лет продлится иго?

Больше? Меньше?

Дни считать

надоест, поскольку лиха

дна не видно-не видать.

 

Сыплет снег, но он не может

кривизны пространства скрыть,

раны наши не поможет

подлатать и подлечить.

 

Лихорадит то и дело –

словно болен ты насквозь.

Слег, лежишь белее мела,

ноги вместе, руки врозь.

 

Залезая под простынку,

пялишься на белый свет

через крохотную дырку,

черную, как пули след.

 

К ней, прильнув губам, пышешь

жаром, выпускаешь пар,

тяжело со свистом дышишь,

как в котельной кочегар.

 

 

*  *  *

 

Дождь со снегом. Ветер стылый.

Чтобы власть в России брать

в октябре, недюжей силой

духа нужно обладать.

 

А когда распить не можем

поллитровку на троих,

о каких-таких хлопочем

мы проблемах мировых?

 

Ноги – спички. Руки – крюки.

глаз давно не ватерпас.

Но по счастью смертной скуки

не завелся вирус в нас.

 

Разойдутся гости, выну

я отцовскую шинель,

на плечи ее накину

и поду в пургу, в метель

 

прогулять шинель, покуда,

хоть морозно и темно,

не побила моль-паскуда

офицерское сукно.