Вадим ЖУК
Петербуржец, живущий в Москве. Автор 14 стихотворных сборников, печатался во многих журналах. Спектакли по его произведениям идут в театрах Москвы, Петербурга. Сотрудничал с композиторами А. Журбиным, В. Дашкевичем, С. Никитиным, М. Дунаевским. Создатель и единственный автор Театра-студии «Четвёртая стена». Член СП Москвы, Союза журналистов и Союза театральных деятелей.
ТЫ ВЕРНЁШЬСЯ…
* * *
Сбрасывали с Красного крыльца.
Тоже ведь задача для стрельца
Не такая лёгкая – шалишь –
На копье принять или бердыш
Тело дворянина либо дьяка,
Каждый, чай, по семь пудов, собака.
Да на самое крыльцо взволочь,
Да потом ногами истолочь
В прах сырой и алый, и багровый.
Этот кончен – на подходе новый.
А на красной площади Соборной,
Дух стоит отхожий и уборный.
По лодыжки чёрная кровища
И хватают за одежду нищие.
Но крыльцо стоит неколебимо,
В клочьях власти, в мутных пятнах дыма,
Вход в чертог, пойми какого, Рима.
* * *
Уснула лодка на воде,
Уснула в трубке искра,
Уснула вошка в бороде
У герра бургомистра.
Зачем же, Рембрандт, ты не спишь,
Как должно человеку,
А всё глядишь, cо мной сидишь
С семнадцатого века.
Мне эта участь тяжела,
Твой взгляд – моя хвороба.
Стоит кувшин, стоят дела,
И мы устали оба.
У жизни суетных примет
Прибавилось немало
Но неизменным создан свет,
И стол, и одеяло.
И этот свет твой – полусвет,
И губы, и надбровья,
На что смотрю я много лет
С тоскою и любовью.
И взял бы кто-нибудь ко рту
Поднёс ладонь и крикнул:
Зачем ты смотришь в темноту,
Зачем душой поникнул?
Проходит ночь, и для ночи
Мы ничего не значим.
И всё напрасней труд свечи.
Но видишь – мы не плачем.
СТИХИ С ОСТРОВА ПАФОС
Товарищ! Они не всесильны,
Со всей своей дикой ордой,
И с ложью своей семимильной,
И с нефтью своей золотой.
Мертвы их инициативы,
И взгляды тусклей и мрачней,
Из рук вырываются гривы
Их апоплексичных коней.
Их ходики, сейки, брегеты,
Кричат им о близости тьмы.
Их самое жаркое лето
Морозом обдаст Колымы.
В них вирус безумья упрочен,
В них ужас немыслимый скрыт.
За ними гоняется ночью
Сошедший с ума алфавит.
Любовь недоступна им вовсе,
Распроданы оптом друзья.
Не бойся, товарищ, не бойся,
Нельзя их бояться, нельзя.
* * *
Идёт в Москве большое утро
Средь бурых и кремлевских стен,
И сделался весь мир, как будто
Безмерный метрополитен.
Закрылись двери осторожно,
Как властный голос им велит.
И я по линиям подкожным
Потек во все края земли.
Опоры, переходы, тропы,
Сиянье рельсов, блеск огня,
Как бы подземные окопы
И в них вагонов солдатня.
Куда я, сирый, путь направлю
Средь сталактитов черноты,
Движеньем суетным отравлен,
Прибит отсутствием мечты?
На «Мариупольскую» страшно,
На «Лондонской» никто не ждёт.
Я бы поехал на «Вчерашнюю»,
Но поезд задом не идет.
Вокруг, как я, таких же, тыщи,
И нечто гнется и скрипит.
И счастия никто не ищет,
Но от несчастия бежит.
Столпившиеся на платформе,
Пред бездной стали на карниз.
А Зверь Багряный хочет корма
И тащит вниз.
В ЛЕТНЕМ САДУ
В Летнем саду есть фигура Сатурна.
Рядом кусты и газон, неприметная урна.
А за спиною культурная катит Нева.
Он ест детей. Дети – части скульптуры.
Воображаемой кровью залита трава.
Он поедает своих малолеток,
Явленных в свет из его же сатурновых клеток,
Значит, хранящих его же – отцовы – черты.
Если вглядеться, кровь капает с веток,
И несмываемым красным покрыты листы.
Это не то, чтоб античность такая.
Это сейчас – ненасытная, злая,
Собственных чад, обезумев, страна пожирает.
Цербер цепной и невидимый лает
В созданном ей рукотворном аду.
Век свой грядущий страна пожирает
В вечном и сказочном Летнем саду.
* * *
Как на левом стоит берегу светлоглазая рать
Как на правом стоит берегу светлоглазая рать
А костей по полям по оврагам по разбитым домам не собрать
И дымят недожжённым окурком несытые танки
Посредине Днепра долетевшая птица плывёт
И болванкою бронзовой следом за нею плывёт
В вышиванке разодранной царь Мавритании Пушкин
* * *
Нет ни Новой, ни Эха.
Ни страны и ни нации.
Расчехлю-ка я Чехова –
Как там жил девятнадцатый.
Вот Европа, вот Азия.
Вот родная история.
Изучают в гимназии
Куликову викторию.
Ничего не поломано.
С калачами-баранками
Работяги и клоуны
Пьют какао с Каштанками.
Не лютует полиция,
Сам писатель великий,
То в пути к сахалинцам,
То ля-ля с сахалинками.
Никаких безобразиев,
У низов и верхушки,
То Ходынское празднество,
То столетие Пушкина.
Будет времечко вешнее,
Будет всяко и разно.
В человеке, конечно же,
Всё должно быть прекрасно.
Век двадцатый отмучился.
Нам осталось, дружок,
Чайки пыльное чучело
Да вишнёвый пенёк.
ЖЕНЩИНА
Ты говоришь мне – ядерная зима.
У меня всё закручено в банки, от пищевой моли.
Гречка, булгур, пшёнки тьмущая тьма.
Надо подумать об алкоголе.
Хорошо, что не выбросили книжки,
Наконец-то я прочту Бёме и Кьеркегора
Я связала тебе свитер, маленькому штанишки,
Где отступается солнце, там согревает ангора.
Под тяжким каменным льдом наших привычных рек,
Подплывая глянуть на мир через окошки трещин,
Сохранится рыба, говорящая как человек,
И она будет говорить умные вещи.
Время разогнётся, гибкое, cловно лоза,
Запахнет ядерною весною.
Интернета не будет. Зато отдохнут глаза,
Чтобы видеть тебя, склонившегося надо мною.
* * *
Люди со спящим разумом,
Люди с отсутствующим разумом,
Люди с мятущимся разумом,
Между пяти огней.
Но люди со сломанным разумом,
Или сломавшимся разумом,
С переодевшимся разумом
Всех остальных страшней.
КРОВЬ
Задумчивый всадник под снежной горой
На папиной пачке «Казбека».
Я смалу усвоил, я знаю, что кровь
Должна быть внутри человека.
Задумчивый всадник, печальный абрек
Посланец паров никотина,
Печальной лошадки стремительный бег
По злому ребру серпантина.
И красный с горы низвергается снег,
И красного моря прибои,
Как будто бесстыдный решил человек
Всю землю окрасить собою.
АНАМНЕЗ
Нам на всё хватало, на все хватало,
На поехать в Крым.
На колечки желтого металла,
На раз в месяц напиться в дым.
Мы знали разницу между Эдмоном Дантесом
И Фаней Каплан.
Мы плевали на надои и привесы
И по чего-то выплавки план.
Наши дети подрастали
И тоже клали на и на.
В это время в Афганистане
Шла война.
К 70-ЛЕТИЮ
Не зову, не плачу, не жалею,
Не желаю зелена вина.
Это нам подарок к юбилею –
Вами разорённая страна.
Ей самой пока ещё масштабы
Своего разора не видны.
По платформам плачущие бабы,
Треснувшее зеркало войны.
Это наши жёны отражёны,
В чёрных стёклах с рамой золотой.
Это наши дети заражёны
Ненавистью, ложью, пустотой.
Кто вам юбилейный и шампанский,
Ваш бокал искрящийся нальёт?
Как по предсказаниям шаманским,
Наша жизнь безногая пойдёт?
Как пойдёт! Да будто я не знаю.
Будто я родился в первый раз.
И себя, как прежде проклинаю,
Потому что бесполезно – вас.
* * *
Ты вернёшься. А на старом замке новый код.
А по улице ходит тебе незнакомый народ.
Только прежняя вмятина на водосточной трубе, от глыбы ледовой.
Твой от бабки доставшийся пыльный комод
Напиши на нём пальцем: «я знала, что время придёт,
Мы увидимся снова».
Твои верные книги на полках стыдятся чуть-чуть,
Потому что они пребывали в покое и холе.
Твоё зеркало видит поникшие плечи и грудь.
Врёт: да всё у тебя, как было у девочки в школе.
Ты вернулась. И синие чашки летят к тебе вскачь
Погляди – говорят – ничего не побилось!
И тахта задышала, где вволю любилось,
Фотография мамы слегка покосилась,
Вот и водка нашлась – сохранилась – скажите на милость!
Жизнь, конечно, прошла. А чего б ты хотела? Не плачь.
