Журнал «Кольцо А» № 158
Сергей БАТАЛОВ
Родился в 1982. Лауреат «Илья-премии» (2011), шорт-лист Волошинского конкурса (критика, 2014 год), лауреат премии «Пристальное прочтение поэзии» журнала «Prosōdia» (2018, 2021), победитель конкурса эссе к 125-летию Г. Иванова («Новый мир», 2019). Публиковался в «Литературной газете», «НГ»-«EX-Libris», в журналах «Арион», «Новый мир», «Кольцо А», «Вопросы литературы», «Homo Legends», «Волга», «Prosōdia», «Лиterraтура», «Формаслов», в альманахе «Илья» и др. Участник Совещаний молодых писателей СП Москвы. Живет в Ярославле.
ГЕНИИ МЕСТА
Статья
Тревожит меня одна загадка, касающаяся ремесла критика, которым я по мере сил занимаюсь. Она проста. Вот есть несколько поэтов, которые в силу тех или иных причин привлекли моё внимание как читателя. И есть одна концепция или, скажем так, литературное направление, которым, как мне кажется, можно их объединить.
Загадка в том, что я не знаю, действительно ли это направление имеет право на существование? Действительно ли все они имеют нечто общее в своей поэтической природе, или это я, из-за неистребимой привычки к классификации и систематизации, в них это общее высматриваю?
Не знаю. Предлагаю ответить на этот вопрос вместе.
Поэт Тихон Синицын живёт в Крыму. И не просто живёт. Те, кто читают блог Тихона Синицына, знают, что он объездил вдоль и поперёк весь полуостров и изучил его как мало кто из местных. Крым же является и главной темой его стихов.
В Неаполе Скифском синдром Вавилона.
Торгует гранатовым соком Дамир.
Трехцветные стяги свисают с балконов.
В густом ивняке утопает Салгир.
Советский вокзал украшают куранты.
Цыгане свистят. И мелькают мигранты.
Везут из окрестных степей молоко,
Ореховый мёд и букеты ромашки.
Здесь чтят сочиненья Ивана Франко
И лечат недуги в больнице Семашко.
(«В Неаполе Скифском синдром Вавилона»)
Даже из этой цитаты видно, что в поэзии Тихона Синицына реалии дня сегодняшнего существуют в рамках не изменившейся за столетия исторической географии. Тот же Неаполь Скифский, как известно, находился на территории современного Симферополя, а в мире поэта – это он самый и есть, существующий в новом обличье по настоящее время.
Стихи Тихона Синицына красочные и звучные, что вполне соответствует той полной красок и звуков земле, о которой он пишет. Но земля эта не просто красива. В творчестве Тихона Синицына она предстаёт как пространство мифов и культуры, где встречаются античные кентавры, а городской холм кажется библейской горой Фавор. Даже сама природа становится у него частью культуры, хотя вроде должно было бы быть наоборот.
Мир этот столь притягателен, что естественным кажется регулярно возникающий у Тихона Синицына мотив возвращения: из внешнего мира – в его мир, мир Таврики.
Он слышал птицу Рух в Поволжье,
Запоминал зимы приметы,
Когда в степи по бездорожью
Его катал таксист «с приветом».
Синдбад почти что год здесь не был.
Весь двор решил: он из Багдада.
А он соскучился по небу,
По небу цвета винограда…
(Синдбад)
Синдбада, конечно, можно понять. Но отметим вот это вот противопоставление тёплого, красочного, культурного пространства Таврики жесткому, холодному и иррациональному миру за её пределами. Отметим, пока ничего не комментируя.
Тема провинциальной жизни далеко не вчера появилась в нашей поэзии. Некогда автору настоящей статьи доводилось писать о целом поколении «новых провинциалов» (1). Напомню, что в тот период многие поэты, среди которых можно вспомнить, например, Алексея Дьячкова или Нату Сучкову, писали о провинции, и в их поэзии провинция выглядела обретённым раем, не меняющимся с течением времени, бессмертным, погружённым в вечность миром.
Как мы видим, у того же Тихона Синицына это уже не совсем так. И его Крым погружён в историю, приметы которой постоянно встречаются в его стихах, но не в вечность. Он долгожитель, но он не бессмертен. Иная, высшая реальность просвечивает сквозь него, но сам он – ещё не она. И эта та разница, которая очень четко отличает «новейших» провинциалов от «новых».
В нашем городе
пьют допоздна мохито,
переходят улицы босиком,
продают катрана.
Боясь бронхита,
лечат горло маслом и коньяком.
По привычке прячут глаза от жажды
впечатлений, отпуска, новых лиц…
Мы под этим небом живем однажды.
Мы не хуже малых господних птиц.
(В новом Зурбагане)
Мир Таврики очень похож на рай. Но это – земной мир.
Поэт Майка Луневская живёт в селе в Тамбовской области. В той самой среднерусской провинции, которая давно уже стала стереотипом провинции как таковой.
кажется здесь ещё можно купить кассеты
так далеко от новшеств и от излишеств
дед с костылём торгует возьми газету
рыночный день и путь по рядам извилист
много чего но денюжки пожалеем
тапки трусы носки чехлы для мобильных
ярко растёт в картоне оранжерея
справа ряды с цветами для клумб могильных
(«кажется здесь ещё можно купить кассеты…»)
Опять же, вроде бы похоже на «новых провинциалов» – застывшее время, приметы разных эпох… Но мир провинции в стихах Майки Луневской не похож на рай. Прежде всего, он не бессмертен. И даже не долговечен. Этот мир полон проблем, и внешние проблемы словно бы отражаются в проблемах внутренних. Очень проницательно показал такую связь поэт Григорий Медведев в своей рецензии: «Гораздо убедительней оставить себя за кадром. Показать пересохшую речку, показать надломленную ветку. У поэта такая оптика – он замечает то, что похоже на него самого» (2).
А замечает поэтесса прежде всего пейзаж – не райский, не яркий, неброский, очень простой. Даже стих Майки Луневской: лёгкий, мерцающий, максимально близкий – как лексически, так и интонационно – к обычной разговорной речи, с естественными для неё лёгкими синтаксическими сбоями (чем-то напоминающий манеру Евгения Карасёва) – сродни этому пейзажу. Но и эта речь, и эта жизнь – максимально – как в бытовом, так и в метафизическом смысле – правдивы. И противопоставляются в этом плане –
в том числе и неправде больших городов.
если видеться редко
раз в год приезжать на фест
из нездешних мест
вечным провинциалом
с возможным потенциалом
бог не выдаст москва не съест
а насколько спокойней вечер ходить по полю
никого тут нет деревья на водопое
подошли к ольшанке близко остались ивы
можно честно перед собою
и так красиво
(«я избежала людей и сижу не ною…»)
Эта честность – природы перед поэтом и поэта перед самим собою – уже является достаточным основанием для того, чтобы сохранять верность месту своего обитания. И вообще, простота и бренность этого мира приобретают в стихах Луневской своего рода духовное измерение, становятся своего рода проявлением практически христианского смирения».
Когда эта статья была уже практически написана и готовилась к публикации, вышла рецензия Михаила Рантовича на поэзию Майки Луневской, в которой он пришел к схожим выводам (3). В частности, Михаил Рантович, с одной стороны, совершенно справедливо увидел родство поэтики Луневской с плеядой «провинциальных метафизиков», с другой – не менее справедливо обозначил и внутренние различия: в отличие от них, задача Луневской – найти «метафизическое оправдание» распаду окружающего мира. И она его находит! «Однако некоторая растерянность перед стихиями – как социальными, так и природными или метафизическими – в лучших стихах Лунёвской оборачивается не пассивным пессимизмом, но активной опекой над самым хрупким и беззащитным».
Поэт Варвара Заборцева родом из Архангельской области. И главный герой её стихов, соответственно, Север.
Дома и пожни, двор и поле
– одно большое бело море.
Заброшенная деревушка
Как одинокая старушка:
Холодный пол, пустое блюдо
И окна, залитые льдом.
Она давно не верит в чудо,
И в Бога верится с трудом.
(Колыбельная)
Север в стихах Варвары Заборцевой – это не просто география. Это определённый образ жизни, это характер, это определённая этика и мировоззрение. И поэтика, кстати, тоже. В ритмах Варвары Заборцевой заметны следы северного фольклора, его плачей и заговоров.
Не зимую на Севере,
Но поморка по вере я.
Не иконой, иконкою
Станет снимок вдогонку, и
Пусть на нем улыбается
Город в сереньком платьице.
Его улицы вышиты
Деревянными крышами
По-над речкой холодною.
Птица я перелетная.
(Птица перелётная)
Север Варвары Заборцевой прекрасен и печален. И это тоже далеко не рай – ни в прямом, ни в переносном смысле. Это вымирающие деревни и умирающие люди. Но и в такой жизни в Севере есть что-то настоящее и подлинное, что противопоставляет его «городской» жизни.
Голос моря, нервный и протяжный,
Бьётся о ряды многоэтажек.
Голос моря заслоняют крыши.
Море воет – мы его не слышим.
(Голос моря)
Так мы снова выходим на это противопоставление. Подлинного и умирающего мира провинции и неправды, глухоты мира большого, мира города.
Поэт Алексей Комаревцев – петербуржец. Казалось бы, что уж Петербург-то – точно не провинция. Но нет. В наше время Петербург – это именно что провинция. По крайней мере, в стихах Алексея Комаревцева он выглядит именно так.
Подъезды стали, в общем-то, простыми:
не видно классицизма, колоннад.
И только пандус помнит о латыни
и был бы ей сегодня очень рад,
ведь он с такой уверенностью гордой
звучит, как из античности привет,
что вряд ли должен быть обычной горкой
и по себе катить велосипед…
(«Подъезды стали, в общем-то, простыми…»)
Стих Алексея Комаревцева, к слову, чем-то напоминает этот пандус – классический, но без примет классицизма, без сложности, без отсылок к историческим, мифологическим, культурным образам, в общем, без того «большого стиля», с которым у нас привычно ассоциируется петербургская поэтическая школа.
Да и сам Питер в его стихах далёк от имперского лоска. Это тёплый, приятный, слегка затерянный во времени город, в котором так приятно гулять, думать, любить. И эта размеренная, слегка ленивая жизнь – выглядит для лирического героя единственно правильной. И эта вот правда частной жизни противопоставляется неправде большой Истории, которая, к счастью, на сегодняшний день проходит сегодня где-то вдали от Питера.
Есть «Дюшес» и «Ситро». Вечереет в Таврическом.
Мы на пледе лежим, влюблены.
И в потоке совсем не нужны историческом,
а под деревом этим нужны.
(«Как удачно, что мы не соратники Брежнева…»)
Ну, довольно. Проницательный читатель, конечно, давно уже понял, куда я клоню: противопоставление правды провинции неправде большого мира, этакий лёгкий экскапизм. Но давайте немного порассуждаем.
За этими строчками четырёх столь разных поэтов, одинаково трогательных в любви к своей малой родине, мне чудится какой-то невысказанный манифест, какой-то своего рода вызов. Возьму на себя смелость и попробую сформулировать этот манифест за них.
Во-первых, это невысказанный отказ от роли поэта-трибуна, поэта-учителя. Все авторы не осмысливают глобальные вопросы – если эти вопросы не касаются их непосредственно. Их поэзия сосредоточена на частной жизни и является частью этой самой частной жизни. Это поэзия-терапия, поэзия-дневник. Честная, но не безжалостная – ни к другим, ни к себе. Поэзия, претендующая, скорее, на достижение гармонии в жизни и в слове, чем на деконструкцию того либо другого.
Во-вторых, все эти стихи в каком-то смысле – утверждение индивидуальности. Не просто так чуть выше мы заговорили о пейзаже как об отражение характера. Потому что наш характер это то, что – помимо прочего! – сформировано в том числе и окружающим пейзажем. И утверждение ценности этого пейзажа является одновременным утверждением ценности собственного «я». «Я– такой, какой я есть», – словно бы говорит нам каждый из наших поэтов. «Я сформирован своим местом и иным уже не стану».
Третий пункт смыкается со вторым. Это отказ от гонки за успехом. Многие из этих стихов публикуются в социальных сетях вперемежку с обычными постами, и тогда наглядно видно, как самые простые, рутинные дела становятся предметом поэзии. По сути, поэзия принимает характер дневника. И в этом тоже есть фактор самоидентификации. «Я – не стыжусь того, чем занимаюсь, – словно бы говорят нам их лирические герои. – И мне не нужно уезжать куда-то из родных мест, чтобы ощутить себя ценным». Утверждение ценности собственного, вполне обыденного существования идет параллельно с утверждением ценности обыденного провинциального пейзажа, и одно подчеркивает и дополняет второе.
Мне кажется, вполне очевидны причины появления в нашей поэзии подобной оптики. Наше время – время глобализации – сделало всех примерно одинаковыми. Хоть и говорят о веке индивидуализма, но на самом деле все люди одного возраста примерно одинаково одеваются, слушают приблизительно одну и ту же музыку и смотрят одни и те же фильмы. Ни работа, ни хобби, ни образ жизни не делают человека по-настоящему индивидуальным. А приобщение человека к своей традиции, к своим корням – делает. В условиях, когда невозможно идентифицировать, индивидуализировать себя как-то по-другому, остаётся идентифицировать себя через культуру места, где ты родился: я – крымчанин, я – деревенская, я – с Севера, я – из Питера.
Есть и вторая причина. Слишком огромна наша страна. Слишком непредсказуема наша история. Слишком мал человек на фоне «большого мира». «И «Я» стирается в названии «Росси»// не без причины», – как написала Майка Луневская.
В этих условиях единственный вариант обрести собственную субъектность – искусственно ограничить окружающий мир. В буквальном смысле – установить ему границы, создать собственный небольшой мирок, на фоне которого ты оказываешься не таким уж и маленьким, и вполне гармонируешь с окрестностями. «Ограничь себя, чтобы понять свободу», – опять Майка Луневская, которая, судя по её творчеству, вообще много размышляет в этом направлении.
Это всё, повторюсь, понятно. Можно понять.
Но понятно и то, что слишком уж нарочито отрицается «большой мир», «большие города» и «большая история». Отрицается так, как обычно отрицают то, что втайне притягивает. Потому что молодым поэтам уже немного тесно в их уютных и прекрасных мирках. Но как сохранить собственную индивидуальность в разговоре на «большие» темы – это вопрос, на который они для себя пока не ответили.
Мы подождём. Мне кажется, все они – ещё сделают рывок в новое пространство. Слишком уж очевиден талант каждого, чтобы они ограничились одной только темой. И если уж говорить совсем правду, то именно этот талант, а не их «провинциальность» и побудил меня написать данную статью. Так что – не пропустите! Все эти поэты уже написали достаточно хороших стихов, чтобы мы уже сейчас не лишали себя удовольствия от их прочтения.
Что до моего вопроса, с которого я начал данную статью – ответ прост. Нет, это не новое поэтическое направление. Это просто жизнь, в которой люди иногда – в силу общности социальных условий – чувствуют и выражают более или менее похожие вещи. И объединяет их скорее социология, чем поэтика. Так что, пусть я поступлю не как истинный критик, но я не стану множить сущности без необходимости и привязывать наших поэтов ещё к одному литературному течению. Поэт – птица вольная. Пусть летит!
Примечания:
1. С. Баталов. Русская метафизическая поэзия: новый взгляд // «Арион», 2017. № 4
2. Г. Медведев. «Как будто распад победил»: Майка Лунёвская и травматический опыт // «Textura», 23.01.2022