Александр ГОВОРКОВ

 

Родился в 1956 году в Москве. Окончил 1-й Московский медицинский институт. Автор книг стихотворений «Новый свет» (1996) и «Троянова тропа» (2001), один из авторов книги поэзии «Три берега» (1998) и книги прозы «Совсем другое» (2004). Переводил англоязычную и болгарскую поэзию. Стихи и проза печатались в различных периодических изданиях России, США, Израиля, Дании, Словакии, Румынии и Болгарии. Член Союза писателей Москвы и Союза писателей ХХI века. Живет в Москве и Мемфисе (США).

 

 

МИСТИФИКАЦИЯ

 

                                                                              Гоголь: Никак об Пушкина споткнулся!

                                                                              Пушкин: Вот черт! Никак опять об Гоголя!

                                                                                                                                     Д.Хармс

 

Вышло так, что на моём столе случайно сошлись тексты трёх разных писателей. Вот первый из них: «Знаете ли вы Ивана Прокофьевича Желтопуза? Ну, вот тот самый, что укусил за ногу Прокофия Ивановича. Иван Прокофьевич человек крутого нрава, но зато редких добродетелей; напротив того, Прокофий Иванович чрезвычайно любит редьку с мёдом. Вот когда еще была с ним знакома Пелагея Антоновна... А вы знаете Пелагею Антоновну? Ну, вот та самая, которая всегда юбку надевает наизнанку».

Цитирую второй текст: «Лучше всего можно узнать характеры их из сравнения: Иван Иванович имеет необыкновенный дар говорить чрезвычайно приятно. ...Иван Никифорович, напротив, больше молчит... Иван Иванович худощав и высокого роста; Иван Никифорович немного ниже, но зато распространяется в толщину. Голова у Ивана Ивановича похожа на редьку хвостом вниз; голова Ивана Никифоровича на редьку хвостом вверх. ...Иван Иванович несколько боязливого характера. У Ивана Никифоровича, напротив того, шаровары в таких широких складках, что если бы раздуть их, то в них можно поместить весь двор с амбарами и строением. У Ивана Ивановича большие выразительные глаза табачного цвета и рот несколько похож на букву ижицу; у Ивана Никифоровича глаза маленькие, желтоватые... и нос в виде спелой сливы. ...Впрочем, несмотря на некоторые несходства, как Иван Иванович, так и Иван Никифорович прекрасные люди».

И, наконец, третий писатель: «Несмотря на несогласие, царствующее между Фаддеем Венедиктовичем и Александром Анфимовичем... попробуем сравнить между собою сии два блистательные солнца нашей словесности. Фаддей Венедиктович превышает Александра Анфимовича пленительною щеголеватостью выражений; Александр Анфимович берет преимущество над Фаддеем Венедиктовичем живостию и остротой рассказа. Романы Фаддея Венедиктовича более обдуманны... повести Александра Анфимовича более кратки, но более замысловаты и заманчивы. Фаддей Венедиктович более философ; Александр Анфимович более поэт. ...Впрочем, самые пламенные почитатели Фаддея Венедиктовича признают в нем некоторую скуку, искупленную назидательностью; а самые ревностные поклонники Александра Анфимовича осуждают в нем иногда необдуманность, извиняемую, однако ж, порывами гения. Со всем тем Александр Анфимович пользуется гораздо меньшей славой, нежели Фаддей Венедиктович».

Несомненное сходство этих текстов простым совпадением быть не может. Ясно, что один из них является исходным, первоначальным. Но какой?

Думаю, читатель без труда определит авторов двух первых отрывков. Действительно, вначале процитирован роман Достоевского «Бедные люди», в котором сознательно пародируется гоголевская «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» (второй текст). Пародия, для Достоевского не случайная. Позже Федор Михайлович окарикатурил Николая Васильевича времён «Избранной переписки» в образе Фомы Опискина. 

С третьим текстом немного сложнее. Не всякий с ходу признает в нём отрывок из статьи Пушкина «Торжество дружбы, или Оправданный Александр Анфимович Орлов». Статья была опубликована в последних числах августа 1831 года в журнале «Телескоп» под псевдонимом Феофилакт Косичкин. Написана же она была в середине июля того же года. Выходит, что  Пушкин в своих сатирических целях блестяще сымпровизировал интонацию и стиль Гоголя? Я был в этом совершенно уверен, пока мне не пришло в голову сопоставить даты публикации гоголевской «Повести» и пушкинского «Торжества дружбы».

Результат меня удивил. «Торжество дружбы» появилось в «Телескопе» в 1831 году, тогда как «Повесть» впервые была опубликована в альманахе Смирдина «Новоселье»  три года спустя с подзаголовком «Одна из неизданных былей пасичника Рудого Панька»!

Появление «Повести» в печати сопровождалось весьма странными обстоятельствами. Дело в том, что под опубликованным текстом Гоголь поставил дату написания – 1831 год. Между тем, гоголеведы сходятся на том, что «Повесть» не могла быть написана раньше лета 1833 года. Исследователи полагают, что, фальсифицировав дату, Гоголь пытался оправдать себя перед Максимовичем, который просил его дать что-нибудь в альманах «Денница».

Сам Гоголь как-то сбивчиво и неуверенно оправдывается в письме Погодину (сентябрь 1833 г.): «Где-то Смирдин выкопал повесть мою, и то в чужих руках, писанную за царя Гороха. Я даже не глядел на нее, впрочем, она не годится для альманаха на 1834-й год, я отдал ее ему». Что значит «где-то выкопал»? Что значит «не годится для альманаха на 1834-й год»? «Не годится» и поэтому «отдал ему», чтобы Смирдин опубликовал «Повесть» именно в этом году?

В письме к Максимовичу Гоголь продолжает петлять: «Смирдин из других уже рук достал одну мою старинную повесть, о которой я совсем было позабыл и которую стыжусь назвать своею; впрочем она так велика и неуклюжа, что никак не годится в ваш альманах. Не гневайтесь на меня, мой милый и от всей души и сердца любимый мною земляк». «Из других рук... о которой я... позабыл...». Невероятно! «Стыжусь назвать своею...». А зачем тогда он читал эту «халтуру» Пушкину (уже отдав её Смирдину)? «Вчера Гоголь читал мне сказку, как Ив. Ив. поссорился с Ив. Тимоф. – очень оригинально и очень смешно», - отметил в дневнике Пушкин 3 декабря 1833 года. Он допустил описку, назвав Ивана Никифоровича Иваном Тимофеевичем.

Дополнительную неразбериху вносит биограф Гоголя П.А.Кулиш: «В первый раз Гоголь был введен в круг литераторов, как автор «Вечеров на хуторе», 19 февраля 1832 года на обеде А.Ф. Смирдина, по случаю перенесения его книжного магазина от Синего моста на Невский проспект. Гости подарили хозяина разными пьесами, составившими альманах «Новоселье», в котором помещена и гоголева «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». Интересно, не эту ли пирушку запечатлел Брюллов в рисунке, известном под названием «Литературный обед в книжной лавке А.Ф.Смирдина»?

С одной стороны, из контекста вроде бы явствует, что Гоголь (в числе прочих гостей) дал Смирдину некий текст (видимо, «Повесть», потому что именно она упоминается как напечатанная в альманахе). Если это так, то авторская датировка «Повести» (1831 год) получает некоторое подкрепление, поскольку обед у Смирдина состоялся в феврале 1832 года. Но в этом случае гоголевские заверения в том, что «Смирдин из других рук достал... мою повесть» выглядят, мягко говоря, неубедительно. С другой стороны, Кулиш прямо не утверждает, что Гоголь дал на этом обеде Смирдину «Повесть» для напечатания в альманахе «Новоселье». Ситуация лишь запутывается ещё больше. 

Попробуем подойти к её решению с другой стороны. Из дневника Пушкина известно, что Гоголь прочёл ему «Повесть» 2 декабря 1833 года. Это дата знакомства Александра Сергеевича с текстом Николая Васильевича. Между тем, Гоголь прочитал (или услышал) «Торжество дружбы» ещё до опубликования пушкинской статьи «Телескопом»! 21 августа 1831 года он пишет Пушкину письмо, в котором предлагает развить и продолжить идею «Торжества дружбы», объявив Булгарина (Фаддей Венедиктович) и Орлова (Александр Анфимович) столпами русской словесности и произвести критическую разборку их произведений. 25 августа Александр Сергеевич отвечает Николаю Васильевичу: «Очень благодарю Вас за Проект Вашей ученой критики – удивительно хорош. Но Вы слишком ленивы, чтоб привести его в действие».

Ясно, что первичным является текст Пушкина. И тогда остается только один вопрос: зачем все-таки Гоголь фальсифицировал дату написания «Повести»? Для того лишь, чтобы оправдаться перед Максимовичем? Это звучит не слишком убедительно. Скорее всего, ложная гоголевская датировка обращена к нам с вами, к будущему читателю. Сопоставив даты написания «Торжества дружбы» и «Повести» (истинную в первом случае и ложную – во втором) внимательный читатель должен подумать: «смотрите-ка, в 1831 году Александр Сергеевич и Николай Васильевич были настолько не-разлей-вода, что даже думали и писали одними и теми же словами». Перед глазами умиленного читателя невольно проходят тени если не братьев Гонкур, то взявшихся за руки Герцена и Огарева, Ильфа и Петрова, или уж, на худой конец, Маркса и Энгельса. Дружба, великая и трогательная...

Расчет довольно точный. Гоголь тщательно выстраивал свои отношения с Пушкиным, стараясь привязать его к себе возможно большим количеством нитей и ниточек. «Давай и веревочку, - и веревочка в дороге пригодится». Вот как о Гоголе пишет П.В.Анненков: «Он был весь направлен... к расчищению себе путей во все направления... Он исчерпывал людей так свободно и легко, как другие живут с ними. ...Он сводил до себя лица, стоявшие, казалось, вне обычной сферы его деятельности, и зорко открывал в них те нити, которыми мог привязать к себе. Искусство подчинять себе чужие воли изощрялось вместе с навыком в деле...»

Первую (неудачную) попытку познакомиться с Александром Сергеевичем Гоголь предпринял еще в начале 1829 года, едва приехав в Петербург. Анненков (со слов Гоголя) так живописует этот эпизод: «...он... смело позвонил и на вопрос свой: «дома ли хозяин?»,  услыхал ответ слуги: «почивают!». Было уже поздно на дворе. Гоголь с великим участием спросил: «верно всю ночь работал?» - «Как же работал, - отвечал слуга, - в картишки играл». Эта байка подозрительно напоминает концовку пушкинского наброска, известного под названием «Альманашник»: «- Можно видеть барина? – Никак нет – он почивает. – Как, в 12 часов? – Он возвратился с балу в 6-м часу. – Да когда же его можно застать? – Да почти никогда. – Когда же ваш барин сочиняет? – Не могу знать. – Экое несчастие!.. Доложи своему барину, что ** приходил рекомендоваться...». Похоже, что красочная сцена с «картишками» Гоголем выдумана, а на самом деле он просто-напросто не был пущен на порог квартиры поэта. «Картишки» - это характерная деталь окарикатуренного образа Пушкина, который начал лепить завистливый и обидевшийся Гоголь. Позже, 8 февраля 1833 г. Гоголь пишет Данилевскому, что Пушкина «нигде не встретишь, как только на балах», и нравоучительно (сальеривски!) заключает, что так он «протранжирит всю жизнь свою». Гоголя на балы не звали.

Но вернемся к началу их знакомства. Настырный провинциал, жаждущий завоевать себе место в жизни и литературе, не оставляет попыток к сближению с Пушкиным. Ищет и находит к этому пути, которые можно проследить по материалам биографов Гоголя.  П.А.Кулиш: «Гоголь достал от кого-то рекомендательное письмо к В.А.Жуковскому». В.И.Шенрок уточняет: «Первые свои произведения Гоголь печатал или в «Северных цветах», или в «Литературной газете»... Так как оба издания принадлежали Дельвигу, то естественно возникает мысль, не он ли рекомендовал Гоголя Жуковскому». На Дельвига же Гоголь «вышел», скорее всего, через своего земляка Ореста Сомова, бывшего ближайшим помощником «ленивца сонного». П.А.Кулиш: «Жуковский сдал молодого человека на руки П.А.Плетневу, с просьбою позаботиться о нем. Плетнев был тогда инспектором Патриотического Института и исходатайствовал у императрицы для Гоголя в этом заведении место старшего учителя истории». Одновременно любящий покровительствовать новым талантам Плетнев пишет Пушкину в Москву 22 февраля 1831 года: «Надобно познакомить тебя с молодым писателем... Жуковский от него в восхищении». Пушкин отвечает о Гоголе не сразу, лишь в середине апреля: «О Гоголе не скажу тебе ничего, потому что доселе его не читал за недосугом. Отлагаю чтение до Царского Села...» Но знакомство все-таки состоялось. П.В.Анненков: «Гоголь был представлен Пушкину на вечере у П.А.Плетнева (вероятно, в двадцатых числах мая 1831 года, когда Пушкин с молодою женою приехал из Москвы в Петербург)».

Но простого знакомства Гоголю было недостаточно. Ему требовалось близкое знакомство. В конце мая, через несколько дней после вечера у Плетнева, Пушкин с женой уезжает на лето в Царское Село. А в июне вслед за ним едет и Гоголь – правда не в Царское Село, а в соседний Павловск, где в доме А.И.Васильчиковой получает (опять-таки через Плетнева) место воспитателя ее слабоумного сына Васеньки. 27 июня Гоголь уже встречается с Пушкиным и просит разрешения воспользоваться его царскосельским адресом.  Разрешение, видимо, было дано, поскольку он ликующе пишет матери: «Письма адресуйте ко  мне на  имя Пушкина, в  Царское Село, так:  Его Высокоблагородию Александру Сергеевичу  Пушкину. А вас прошу отдать Н.В.Гоголю». И в следующем письме  не преминет напомнить: «Помните  ли вы адрес? На имя Пушкина, в Царское Село».

Зачем  это было нужно Гоголю? Почему было не дать прямого адреса Васильчиковой, в каморке дома которой он ютился? Зачем обременять этой нахальной просьбой едва знакомого человека? Ответ прост: блестящий пиар-ход! Николай Васильевич хорошо знал свою матушку и нравы своих земляков. Усилий почти никаких, и вот Полтавщина уже полнится слухами: «А наш-то каков! Сам Пушкин у него на посылках!».  Возвращаясь из Павловска в Петербург, Гоголь, видимо, даже не потрудился внятно объявить своим корреспондентам, что на имя Пушкина посылать больше ничего не надо. В письме от 16 августа Николаю Васильевичу пришлось изворачиваться: «Я только что приехал в город и никого еще не видал. Здесь я узнал большую глупость моего корреспондента. Он, получивши на имя мое деньги и знавши, что я непременно буду к 15 числу, послал их таки ко мне на имя ваше в Царско Село вместе с письмом, и вам теперь, и мне новое затруднение. Но вы снисходительны и великодушны. Может быть, и ругнете меня лихим словом; но где гнев, там и милость. Письмо с деньгами вы можете... отдать для отправки ко мне Васильчиковой». Вот ведь как вывернул: и вам, и мне новое затруднение!

Сведя знакомство с Пушкиным, Гоголь испытанными путями – через земляков – распространяет выгодные для себя слухи. Он запускает информацию Данилевскому: «Все лето я прожил в Павловске и Царском  Селе. Почти каждый вечер собирались мы: Жуковский, Пушкин и я. О, если б ты знал, сколько прелестей вышло из-под пера сих мужей!». В этом пассаже все преувеличено. Гоголь жил только в Павловске, а отнюдь не в Царском Селе, и жил не «все лето», а около двух месяцев. А если учесть, что Жуковский появился в Царском лишь 10 июля, то время для «ежедневных встреч» сужается до 5 недель.  Да, Гоголь встречался с Жуковским и Пушкиным, но отнюдь не «каждый вечер», а один-два раза. Где было им «собираться»? В каморке Гоголя? У Пушкина? Но Гоголь толком даже не запомнил имени его жены! В письме от 21 августа Николай Васильевич подпускает патоки: «Да сохранит Вас Бог вместе с Надеждою Николаевною от всего недоброго и пошлет здравия навеки». Пушкин тактично поправляет: «Ваша Надежда Николавна, то есть моя Наталья Николавна – благодарит Вас... и сердечно кланяется Вам». 

Может, собирались «сии мужи» у Жуковского?  Зачем гадать? Тогдашняя фрейлина А.О.Россет описала, как все было на самом деле: «Пушкин с молодой женой поселился в доме Китаева... Жуковский жил в Александровском дворце, а фрейлины помещались в Большом Дворце. Тут они оба взяли привычку приходить ко мне по вечерам, т.е. перед собранием у императрицы, назначенном к 9 часам. Днем Жуковский занимался с великим князем или работал у себя. Пушкин писал... и так как я ничего не делала, то и заходила в дом Китаева... Вечером, в 5 или 6 часов, он с женой ходил гулять вокруг озера, или я заезжала в дрожках за его женой... В 7 часов Жуковский с Пушкиным заходили ко мне; если случалось, что меня дома нет, я их заставала в... беседе с моими девушками».

Как видите, распорядок дня поэта изложен весьма подробно, и места для ежевечернего общения с гувернером слабоумного сына Васильчиковой в нем попросту нет. Правота Россет подтверждается и письмами Пушкина этой поры: «Жуковский все еще пишет... Россети... хотела тебе писать... но Жуковский отсоветовал... Жуковский получил экземпляры для Великого Князя... У Жуковского зубы болят, он бранится с Россети; она выгоняет его из своей комнаты... Председателем по жребию избран... Жуковский, секретарем я... У Жуковского понос поэтический хотя и прекратился, однако ж он все еще поддрискивает гекзаметрами». В период с 10 июля (приезд Жуковского) по 15 августа (отъезд Гоголя) Пушкин послал из Царского 14 писем, из них 4 – Плетневу (главному гоголевскому благодетелю в то время). Как и Россет, Пушкин неоднократно упоминает Жуковского, но ни слова – о Гоголе!

Его имя появляется лишь в письме Плетневу от 15 августа: «Посылаю тебе с Гоголем сказки моего друга Ив.П. Белкина; отдай их в простую цензуру, да и приступим к изданию». Как видим, от Гоголя требовалась простая вещь: перед отъездом из Павловска взять у Пушкина рукопись «Повестей Белкина» и передать ее в Петербурге Плетневу. Но Николай Васильевич умудрился и тут подвести Александра Сергеевича. Уехал, рукописи не забрав, путано оправдываясь в письме 16 августа: «Приношу повинную голову, что не устоял в своем обещании по странному случаю. Я никак не мог думать, чтобы была другая дорога не мимо вашего дома в Петербург. И преспокойно ехал в намерении остановиться возле вас; но вышло иначе. Я спохватился уже поздно... Если же посылка ваша может немножко обождать, то вы можете отдать Васильчиковой, которой я сказал (она думает ехать в среду) заслать за нею к вам, и тогда она будет доставлена в мои руки». Здесь важно отметить два факта: Пушкин не счел нужным посвятить Гоголя в содержание посылки и плохое знание Гоголем местных дорог (если только он не выдумал все это оправдание). Если Гоголь «почти каждый вечер» ходил из Павловска в Царское и обратно (а это более 10 километров!), то уж дороги должен был бы изучить неплохо.

21 августа он докладывает: «У Плетнева я был, отдал ему в исправности ваши посылку и письмо». Казалось бы, что еще? Поручение Пушкина выполнено, поводов к дальнейшей переписке более нет. Но Гоголь продолжает: «Любопытнее всего было мое свидание с типографией. Только что я просунулся в двери, наборщики, завидя меня, давай каждый фиркать и прыскать себе в руку, отворотившись к стенке. Это меня несколько удивило; я к фактору, и он после некоторых ловких уклонений наконец сказал, что: Штучки, которые изволили прислать из Павловска для печатания, оченно до чрезвычайности забавны и наборщикам принесли большую забаву». Зачем Гоголь делится этой (скорее всего, им и выдуманной) историей? Умысел двоякий. Видимо, съезжая из Павловска, Гоголь снабдил Пушкина текстом  «Вечеров» и таким образом напоминал тому: прочитал ли? Кроме того, Гоголь рассчитал: подобный литературный анекдот Александру Сергеевичу должен понравиться.

Расчеты блестяще оправдались. Через три дня Пушкин отвечает: «Поздравляю Вас с первым Вашим торжеством, с фырканьем наборщиков и изъяснениями фактора». Мало того, в конце августа он делится с Воейковым: «Сейчас прочел «Вечера близ Диканьки». Они изумили меня. Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия, какая чувствительность!.. Мне сказывали, что когда издатель вошел в типографию, где печатались «Вечера», то наборщики начали прыскать и фыркать, зажимая рот рукою. Фактор объяснил их веселость, признавшись ему, что наборщики помирали со смеху, набирая его книгу. Мольер и Фильдинг, вероятно, были бы рады рассмешить своих наборщиков... Ради бога, возьмите его сторону, если журналисты... нападут на неприличие его выражений, на дурной тон и проч.» Гоголь убил не двух, а трех зайцев сразу: «Вечера» Пушкиным не только прочитаны, но взяты под защиту; анекдот с наборщиками объективирован и твердой пушкинской рукой вписан в историю литературы.

Следующие два года Гоголь несколько раз видится с Пушкиным в Петербурге, делится творческими планами, но особой близости между ними не наблюдается. Осень 1833 года Пушкин проводит в Болдино. В это время у Гоголя и Одоевского (интересно: кто был инициатором?) возникает идея совместного с Пушкиным издания «Тройчатка или Альманах в три этажа». Идея заключалась в том, чтобы под обложкой альманаха объединить повести трех писателей; напечатанные вместе они представляли бы «дом в разрезе» - от чердака до подвала. Гоголь взял на себя описание чердака, Одоевский – гостиной, Пушкину надлежало живописать подвал. Вероятно, автором идеи был все же Николай Васильевич, поскольку именно он начал воплощать ее в жизнь в наброске «Страшная рука». Дело в том, что на протяжении короткого срока вышли в свет пушкинские «Повести», гоголевские «Вечера» и «Пестрые сказки» Одоевского. Интересно, что все книги были опубликованы под псевдонимами: Ивана Петровича Белкина, Рудого Панька и Иринея Модестовича Гомозейки, соответственно. Вполне понятно желание Гоголя закрепить успех, соединив свое имя с Пушкиным под одной обложкой.

28 сентября Одоевский изложил проект Пушкину: «Скажите, любезнейший Александр Сергеевич, что делает наш почтенный г.Белкин? Его сотрудники Гомозейко и Рудый Панек, по странному стечению обстоятельств, описали: первый гостиную, второй – чердак; нельзя ли г.Белкину взять на свою ответственность – погреб? Тогда бы вышел весь дом в три этажа... Рудый Панек даже предлагал самый альманах назвать таким образом: Тройчатка или Альманах в три этажа... Что на все это скажет г.Белкин?» Художественная задача по описанию подвала Пушкина не вдохновила: «Не дожидайтесь Белкина... не бывать ему на новоселье ни в гостиной Гомозейки, ни на чердаке Панка. Недостоин он, видно, быть в их компании... А куда бы не худо до погреба-то добраться». Ироничный тон Александра Сергеевича показывает – для него ясна подоплека гоголевского замысла. Альманах не состоялся – без Пушкина он Гоголю стал неинтересен.

Гоголь использует различные уловки для творческого сближения с Пушкиным. Вернее, для того, чтобы их имена встали рядом в русской литературе – именно это конечная цель Гоголя.  Догнать, а по возможности, и перегнать Александра Сергеевича. «Бог дал мне многостороннюю природу. Он поселил мне также в душу, уже от рождения моего, несколько хороших свойств; но лучшее из них было желание быть лучшим», - исповедуется Николай Васильевич. Он предлагает Пушкину план новой критической статьи. Пушкин отказывается; ему неинтересно воплощать чужие планы. Гоголь предлагает совместный альманах – Пушкин отказывается и от этого. И тут Гоголь находит поистине гениальный ход.

«Он не хочет публиковаться вместе со мной, он отказывается от моих замыслов... Хорошо, тогда я буду исполнителем его идей» - таков замысел Гоголя. Роль на первый взгляд невыигрышная. Но воплощение этого замысла навечно свяжет имена Пушкина и Гоголя. Вспомнят одного, не обойдут вниманием и другого. «Ревизор», «Мертвые души»... Сюжеты обоих произведений были «бродячими», но Гоголь утверждает: сюжеты дал ему именно Пушкин. Особенно категоричен стал Николай Васильевич после смерти Александра Сергеевича: «Мысль «Ревизора» принадлежит Пушкину»; «Ничего не предпринимал я без его совета... нынешний труд мой («Мертвые души»), внушенный им, его создание...»; «ничего не предпринимал, ничего не писал я без его совета». Любопытно, что выражение «ничего не предпринимал я без его совета» (содержащееся в письме Плетневу) дословно повторено и в письме Погодину. 

А пока Гоголь бомбардирует Пушкина просьбами: «Сделайте милость, дайте какой-нибудь сюжет, хоть какой-нибудь смешной или несмешной...»; «Жаль, однако ж, что мне не удалось видеться с вами. Посылаю вам предисловие. Сделайте милость, посмотрите…»; «Посылаю вам два экземпляра “Арабесков”… Один экземпляр для вас, а другой, разрезанный, – для меня. Вычитайте мой и сделайте милость, возьмите карандаш в ваши ручки…».

Просьбы не только литературного характера. Комичная переписка завязалась весной 1834 года, когда Гоголь хлопочет о получении профессорского места в Киевском университете. Решение вопроса зависит от министра просвещения Уварова, и Гоголь письменно просит  Пушкина походатайствовать за него перед министром.  Пушкин отвечает краткой запиской: «Вы правы – я постараюсь. До свиданья». Гоголь поступает удивительным образом. Он берет записку и, перпендикулярно пушкинскому тексту, пишет (и отсылает!) на ней письмо Максимовичу, еще одному своему земляку. Что: у Гоголя не нашлось чистого клочка бумаги? Трудно поверить... Скорее всего, новый удачный пиар-ход.

Но вернемся к хлопотам о кафедре. Уваров (судя по письмам Гоголя этого периода) вроде бы обещал ему это место (равно как и выплату подъемных), но дальше обещаний дело не пошло. Гоголь снова «грузит» Пушкина: «Я буду вас беспокоить вот какою просьбою: если зайдет обо мне речь с Уваровым, скажите, что вы были у меня и застали меня еле жива... что доктора велели ехать сей же час... И сказавши, что я могу весьма легко через месяц протянуть совсем ножки, завесть речь о другом, как-то: о погоде или о чем-нибудь подобном». Пушкин отвечает в тот же день: «Я совершенно с Вами согласен. Пойду сегодня же назидать Уварова и кстати... о смерти... поговорю Вашей. От сего незаметным и искусным образом перейду к бессмертию, его ожидающему». Был ли Пушкин у Уварова, просил ли за Гоголя – осталось неизвестным. Гоголь назначения не получил.

Главное не в этом. Показательна тональность переписки. Гоголь императивен, в его эпистоле уже слышны нотки «Избранных мест из переписки с друзьям». Пушкин краток и подчеркнуто кроток, легкая ирония пронизывает его ответы. «Вы правы – я постараюсь», «совершенно с Вами согласен», - таким тоном разговаривают с душевнобольными. Всего сохранилось 9 писем Гоголя Пушкину и 4 пушкинских ответа (по своей инициативе он Гоголю не писал). Три из них – коротенькие записочки. Письмом, да и то с изрядной натяжкой – в нем всего сотня слов – можно назвать лишь одно послание. Гоголь в своих письмах неумеренно восторжен, льстив и одновременно настырен. Пушкин ироничен и безупречно вежлив: неизменное «Вы» с заглавной буквы, обращение «Николай Васильевич»... Пушкин держит дистанцию, не позволяя Николаю Васильевичу амикошонствовать. Для него Гоголь – вчерашний провинциальный гимназист (кстати, не владеющий сносно французским языком), подающий надежды талантливый писатель, не более.

Нельзя сказать, что Пушкин как-то особенно выделял Гоголя в ряду писателей-современников. О Карамзине, Баратынском и Дельвиге им написано больше, чем о Гоголе. По количеству написанного о них Пушкиным Загоскин и Погодин не уступают Гоголю. Фактически это отклики на первое и второе издания «Вечеров». «Мы так были благодарны молодому автору, что охотно простили ему неровность и неправильность его слога, бессвязность и неправдоподобие некоторых рассказов, предоставляя сии недостатки на поживу критики. Автор оправдал такое снисхождение. Он с тех пор... развивался и совершенствовался. Он издал «Арабески», где находится его «Невский проспект», самое полное из его произведений. Вслед за тем явился «Миргород», где... все прочли и «Старосветских помещиков»... и «Тараса Бульбу», коего начало достойно Валтер Скотта. Г-н Гоголь идет еще вперед. Желаем и надеемся иметь часто случай говорить о нем в нашем журнале». Благожелательные, сдержанно-одобрительные слова – не более того. Примерно в таких же тонах написан и отзыв на повести Н.Ф.Павлова.

В январе 1836 года Пушкин получил разрешение на издание четырех выпусков журнала (фактически – альманаха), названного, по совету Вяземского, «Современником». Пушкин не скрывал, что затеял «Современник» исключительно из-за денег, рассчитывая получить с него до 25 тысяч рублей годового дохода. На первых порах, в число ближайших сотрудников издателем были приглашены Одоевский, Вяземский, Плетнев и.... Гоголь.

Обстоятельства жизни в 1836 году для Пушкина были таковы, что он не мог уделить «Современнику» (по крайней мере, первым двум номерам) должного внимания. Смерть матери, препирательства о разделе наследства, переезд на новую квартиру, скандал с министром Уваровым, несколько несостоявшихся дуэлей, невыполненный «государственный заказ» по написанию истории Петра Великого, денежные долги... Понятно, что Пушкину надо было найти редактора. Почему он выбрал Гоголя, неопытного в этой деятельности? Может быть, похлопотали Плетнев и Одоевский? Может быть, Пушкин вспомнил о склонности Гоголя к литературной критике? А, может, Александр Сергеевич счел, что Николай Васильевич будет «рыть землю» с усердием и задешево? Трудно сказать.

Как бы то ни было, ради работы в «Современнике» Гоголь оставил университетскую кафедру. Еще бы! Казалось, сбывается его мечта: он в числе ближайших сподвижников Пушкина! Но тут случилась странная, почти детективная история, до сего времени до конца не разгаданная.

Гоголь с рвением взялся за дело. Считается, что всю редакционно-техническую работу по выпуску первого номера «Современника» он взял на себя. Ничтоже сумняшеся, Гоголь попытался наполнить журнал собственными произведениями: «Коляска», «Утро делового человека», различные рецензии. Всего 14 материалов. Некоторые из них Пушкин сурово раскритиковал. Но гвоздем первого номера была пространная гоголевская статья «О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году». С ней-то и вышел главный конфуз.

Понятно, что идея подобной статьи была дана Пушкиным или, по крайней мере, с ним согласована. Скорее всего, Пушкин ознакомился и с планом статьи. Но вот вычитывал ли издатель окончательный ее текст, сказать с уверенностью нельзя. Скорее всего, должен был прочитать. Между тем, статья получилась скандальная. Гоголь словно бы привнес в нее повадки провинциальной журналистики. Он умудрился обругать все, что печаталось в обеих столицах: «Бесцветность была выражением большей части повременных изданий», «скудость и постный вид наших журналов», «ничего свежего», «отсутствие вкуса», «невежество», «мертвящая холодность»... Досталось всем – авторам, редакторам, издателям. Булгаринская «Северная пчела» и вовсе была названа «мусорной корзиной». Но пуще всего Гоголь обрушился на «Библиотеку для чтения» Сенковского и Смирдина.

Между тем, еще до выхода первого номера «Современника», именно в «Северной пчеле» была опубликована заметка в защиту пушкинского издания. Естественно, Булгарин пришел в ярость от такой неблагодарности. Еще меньше Пушкин хотел ссориться со Смирдиным и Сенковским. Неловкость ситуации усугублялась тем, что многие его произведения «Библиотека для чтения» напечатала как раз на протяжении упомянутых в гоголевской статье лет. Заметим в скобках – напечатала и хорошо заплатила. Так что булгаринские упреки «Современнику» в том, что тот «действует не в духе общего литературного блага, не в духе времени, но в духе партии...» были вполне обоснованны.  Кстати, и правительство не одобряло публикаций, выдержанных в тонах злосчастной статьи. За разнузданные нападки на Пушкина Булгарин однажды был отправлен императором Николаем на гауптвахту.

Почему же все-таки Пушкин «пропустил» эту провокационную статью? Посчитал, что подписанная Гоголем статья будет воспринята читателями как выражение личного мнения автора? Пожалуй, это наиболее правдоподобный ответ. Но вся загвоздка в том, что статья вышла без подписи автора! И в этом случае она была воспринята как написанная Пушкиным (так, например, думал Белинский), или же, по крайней мере, как программная редакционная статья «Современника». Выходит, Пушкин специально вызвал огонь на себя?

Между тем, в 1954 году, в Ленинградской Государственной публичной библиотеке был обнаружен экземпляр первого номера «Современника» (как сказали бы сейчас – сигнальный экземпляр), в котором Гоголь был указан автором статьи «О движении журнальной литературы...». Получается, первые несколько экземпляров журнала содержали фамилию автора! Журнал начал печататься, и в этот момент кто-то скомандовал типографии: имя Гоголя снять, статью пустить без подписи. Кем же была дана эта команда?

Логично предположить, что самим Пушкиным. Но давайте сопоставим несколько дат. Первый номер «Современника» вышел в свет 11 апреля. Однако 8 апреля Пушкин выехал в Михайловское, сопровождая гроб с телом матери, скончавшейся 29 марта. В Петербург он вернулся лишь 16 апреля. Цензурное разрешение на печатание журнала было дано 31 марта, в день отпевания усопшей в Преображенском соборе. Вряд ли у Пушкина была возможность вести свои издательские дела в эти печальные и хлопотные дни. А в момент печатания журнала его в Петербурге просто не было!

Запутанная вышла история.

Сам Александр Сергеевич писал Погодину 14 апреля из Михайловского: «Журнал мой вышел без меня, и, вероятно, вы его уже получили. Статья о ваших афоризмах писана не мною, и я не имел времени, ни духа ее порядочно рассмотреть. Не сердитесь на меня, если вы ей не довольны». Текст письма свидетельствует: первый номер печатался при минимальном участии издателя. Кстати: рецензия на «Исторические афоризмы Михаила Погодина» была написана неутомимым Николаем Васильевичем.

Итак, если не Пушкин распорядился снять имя Гоголя в качестве автора скандальной статьи, то кто же? Круг «подозреваемых» невелик: Гоголь, Вяземский, Одоевский, Плетнев. «Современник» печатался в Гуттенберговой типографии, владельцем которой был некто Враский, родственник Одоевского. Собственно говоря, все предварительные переговоры с типографией вел Одоевский, что повышает его шансы быть тем человеком, кто сделал гоголевскую статью анонимной. Но зачем ему это понадобилось? Безусловно, он отдавал себе отчет в том, что такой поступок не пойдет на пользу ни Пушкину, ни журналу. Кроме того, именно Одоевский написал статью в защиту «Современника», опубликованную в «Северной пчеле» Булгарина-Греча. Нет, «рыть яму» пушкинскому журналу ему, равно как и Вяземскому с Плетневым, было незачем.

Единственный человек, которому была выгодна «анонимизация» статьи – Николай Васильевич Гоголь. Дело в том, что 19 апреля должна была состояться премьера «Ревизора». Напомню: первый номер «Современника» появился за неделю до этого. А теперь представьте терзания мнительного Николая Васильевича: вдруг премьера не состоится? А если состоится, то на какие отзывы о «Ревизоре» он может рассчитывать после своей статьи, оскорбившей все ведущие печатные издания? Непонятно, обладал ли Гоголь полномочиями давать указания типографии. Скорее всего – нет. Но, пользуясь отсутствием Пушкина, он вполне мог упросить того же Одоевского сделать соответствующие распоряжения.

Разумеется, это всего лишь предположение, прямых доказательств которого нет. Есть косвенные признаки, указывающие на правомочность подобной гипотезы.

Пушкину пришлось пойти на мистификацию, чтобы дезавуировть гоголевскую статью и сгладить неприятное впечатление, ею произведенное. Писать опровержение статьи, воспринятой как программно-редакционная, просто так, без повода, было невозможно. Пушкин схитрил: он написал письмо издателю «Современника» (то есть, самому себе) от лица вымышленного тверского помещика «А.Б.». Несуществующий провинциал писал: «Статья «О движении журнальной литературы»... обратила на себя общее внимание.  ...Но, признаюсь, она не соответствует тому, что ожидали мы от направления, которое дано будет вами вашей критике. Прочитав...  эту немного сбивчивую статью, яснее всего увидел я большое ожесточение противу г. Сенковского. По мнению вашему, вся наша словесность обращается вокруг «Библиотеки для чтения»... Признаюсь, это изумило тех, которые с нетерпением ожидали вашего журнала. Неужто... цель «Современника» - следовать по пятам за «Библиотекой», нападая на нее врасплох и... отбивая у нее подписчиков? Признайтесь, что нападения ваши на г.Сенковского не весьма основательны. Многие из его статей... достойны... занять место в лучших из европейских журналов. ...Он издает «Библиотеку» с удивительной сметливостью, с аккуратностью... Обращаясь к «Северной пчеле», вы упрекаете ее в том, что без разбора помещала все... известия, объявления и тому подобное. Но как же... иначе? «Северная пчела» газета, а доход газеты составляют именно объявления, известия и проч... Вы говорите, что... в публике равнодушие к поэзии и охота к романам, повестям и тому подобному. Но поэзия... всегда... есть наслаждение... избранных... И где подметили вы это равнодушие? ...Державин вышел в свет третьим изданием... Новые поэты, Кукольник и Бенедиктов, приняты были с восторгом, Кольцов обратил на себя... внимание... Где же тут равнодушие публики к поэзии?.. Мы надеемся, что вы... избегните... недостатков, так строго... вами осужденных в статье, которую вправе мы назвать программою вашего журнала». В этом обширном письме были раскритикованы почти все положения гоголевской статьи.

Теперь у Пушкина были развязаны руки. Он печатает письмо к самому себе, снабжая его примечанием и редакционными комментариями. В примечании Пушкин с видимым облегчением поясняет: «С удовольствием помещая здесь письмо г. А.Б., нахожусь в необходимости дать моим читателям некоторые объяснения. Статья «О движении журнальной литературы» напечатана в моем журнале, но из сего еще не следует, чтобы все мнения, в ней выраженные с такою юношескою живостью... были совершенно сходны с моими собственными. Во всяком случае, она не есть и не могла быть программою «Современника». В комментарии он еще раз подчеркивает: «Издатель «Современника» не печатал никакой программы своего журнала... Издатель «Современника» принужден объявить, что он не имеет чести быть в сношении с гг. журналистами, взявшими на себя труд составить за него программу, и что он никогда им того не поручал».

Что сказать? Написано резко и недвусмысленно. Пушкин не только ткнул Гоголя носом в допущенные ошибки, но и упрекнул того в превышении полномочий.

Все бы хорошо, но один странный момент налицо. Сфальсифицированное письмо и комментарий к нему были опубликованы в третьем номере «Современника», вышедшем аж в начале октября. При этом письмо «А.Б.» было датировано 23 апреля, что, скорей всего, тоже элемент мистификации. Проставленная Пушкиным дата должна была зафиксировать незамедлительную реакцию заинтересованного читателя на первый номер журнала. Вероятней всего, письмо готовилось именно для третьего номера и было написано значительно позже апреля. Почему же Пушкин выжидал полгода? Почему не напечатал письмо «А.Б.» и комментарий к нему во втором номере, увидевшем свет в начале июля?

6 июня Гоголь весьма неожиданно покинул Россию. Похоже, что даты его отъезда и появления письма «А.Б.» в «Современнике» связаны между собой. Что, Пушкин не хотел очной ссоры с Гоголем? Боялся, что тот может устроить скандал, журналу совершенно не нужный? Повторим: «Современник» для Пушкина был, в первую очередь, предприятием коммерческим. Рисковать было нельзя.

Впрочем, возможно и совсем другое объяснение. В первом номере журнала были опубликованы письма Александра Тургенева под названием «Хроника русского в Париже». Тургенев счел, что публикация содержала слишком много «личных мест» и направил гневное письмо Вяземскому, Пушкину и Жуковскому. Он потребовал прекратить публикацию его писем и напечатать объяснение от редакции. Пушкину пришлось приостановить печатание второго номера, изъять уже напечатанные страницы, а на их место поставить заверения редакции в том, что публикация «Хроники» произошла без участия ее автора. Может быть, Пушкин посчитал, что два редакционных оправдания – слишком много для одного номера и отложил письмо «А.Б.» до октября?

Знал ли Гоголь о готовящемся опровержении его статьи, не знал ли – в любом случае он обиделся не на шутку. От участия в подготовке второго номера «Современника» он был отстранен. Место его занял приглашенный Плетневым в мае Краевский. Ничего из произведений Гоголя во втором номере журнала не напечатали. Вполне вероятно, что накипевшая обида была одной из причин его  скоропалительного отъезда за границу. Пушкин попытался «подсластить пилюлю» Гоголю, поместив в третьем номере вместе с письмом «А.Б.» и гоголеву повесть «Нос». И даже снабдил публикацию сноской (в четыре строки) об удовольствии, которое доставила издателю рукопись этого произведения.

Но обида Гоголя была глубока. Через 10 лет он с раздражением писал Плетневу: «Современник» даже и при Пушкине не был тем, чем должен быть журнал... Впрочем, сильного желания издавать этот журнал в нем не было, и он сам не ожидал от него большой пользы. Получивши разрешение на издание его, он уже хотел было отказаться. Грех лежит на моей душе: я умолил его. Я обещался быть верным сотрудником. В статьях моих он находил много того, что может сообщить журнальную живость изданию, какой он в себе не признавал. Он действительно в то время слишком созрел... моя же душа была тогда еще молода; я мог принимать живей к сердцу то, для чего он уже поостыл». Экий фортель выкинул опять Николай Васильевич! Что ни слово, то передержка. Молодой и оживленный Гоголь в роли поводыря одряхлевшего Пушкина... Это запоздалый ответ Пушкину, и ответ (если отбросить словесное расшаркивание) в стиле «сам дурак!». Самое нелепое, что эту галиматью Гоголь адресует Плетневу, который знал истинную ситуацию вокруг «Современника» не понаслышке.

Смерть Пушкина не прекратила поток мистификаций. 5 марта 1841 года Гоголь из Рима отправил С.Т.Аксакову пакет с бумагами, содержащий такую записку: «Здесь письмо, писанное мною к Пушкину по его собственному желанию. Он был тогда в деревне. Пьеса («Ревизор») игралась без него. Он хотел писать полный разбор ее для своего журнала и меня просил уведомить, как она была выполнена на сцене. Письмо осталось у меня неотправленным, потому что он скоро приехал сам».

На первый взгляд, вроде бы, все правда. Но умолчания и неточности искажают действительность. Действительно, Пушкин был в деревне – хоронил мать. К премьере «Ревизора» он уже вернулся в Петербург. Но на ней не присутствовал, во время траура это было бы неприлично. Разбор «Ревизора» выполнил Вяземский. Гоголевские умолчания явно не в пользу Пушкина: на премьере не был, обещания написать о ней не сдержал...

Имелось в пакете и собственно письмо с проставленной Гоголем датой – 25 мая 1836 года. «...У меня недостает больше сил хлопотать и спорить. Я устал и душою и телом. Клянусь, никто не знает и не слышит моих страданий. Бог с ними со всеми; мне опротивела моя пьеса. Я хотел бы убежать теперь бог знает куда, и предстоящее мне путешествие, пароход, море и другие, далекие небеса могут одни только освежить меня. Я жажду их как бог знает чего. Ради бога, приезжайте скорее. Я не поеду, не простившись с вами. Мне еще нужно много сказать вам того, что не в силах сказать несносное, холодное письмо...». Этот текст под названием «Отрывок из письма, писанного автором вскоре после первого представления «Ревизора» к одному литератору» был  включен во второе издание комедии, вышедшее в 1841 году.

Гоголь (похоже, намеренно) все запутал. Судите сами. В записке, адресованной Аксакову, он рассказывает о премьере «Ревизора», состоявшейся 19 апреля. Пушкин был в деревне до 16 апреля. На премьеру Александр Сергеевич не пришел. Но причем здесь письмо, датированное 25 мая? Гоголь не указывает дня премьеры пьесы, и из-за этого складывается совершенно ложная картина происходившего. Пушкин был в деревне; пьеса игралась без него; он просил уведомить, как прошла премьера; Гоголь, выполняя эту просьбу, написал Пушкину письмо (читатель должен подумать – вскорости после премьеры); Гоголь письмо не отослал, потому что скоро (?) приехал сам Пушкин (читатель должен подумать – из деревни).

Все не так! Пушкин возвращается в Петербург 16 апреля, посещает могилу Дельвига на Волковом кладбище, нанимает на лето дачу на Каменном острове, возвращает часть долга книжному магазину Беллиазара, встречается с Козловским и беседует с ним о теории вероятности, подписывает контракт о найме новой квартиры, хлопочет о бесплатной бумаге гончаровской фабрики для «Современника»... 29 апреля Пушкин отбывает в Москву, откуда возвращается 23 мая. Получается, что Гоголь называет деревней Москву и пишет письмо «отсутствующему» Пушкину, который на самом деле был в Петербурге.

Интересно было бы услышать, куда Гоголь собирался послать свое «письмо». По какому адресу? В мифическую деревню? В неупомянутую Москву? На петербургскую квартиру? Почему все-таки не отослал? Ответ очевиден. Гоголь сфабриковал письмо специально для нового издания «Ревизора».

Пушкин не пришел провожать отплывающего на пароходе Гоголя, хотя любил такие проводы, и частенько, провожая друзей, доплывал с ними до Кронштадта. Пушкин даже не попрощался с Гоголем перед его отъездом. Пушкин даже не написал ему прощальной записки. Что должны были подумать читатели, ознакомившись с гоголевскими душеразрывающими мольбами: «...Ради бога, приезжайте скорее. Я не поеду, не простившись с вами...»? Чего добивался Гоголь, публикуя этот фальсификат? Позиция его беспроигрышна. Читает публикацию искушенный петербуржец из общего писательского круга знакомых и восклицает: что за черствый человек этот Пушкин! Читает ее неосведомленный провинциал и думает: ну, после таких-то слов заплаканный Пушкин прибежал прижать к сердцу Гоголя, не мог не приголубить бедняжку.

Григорий Данилевский (опять земляк!) утверждал: «Накануне отъезда Гоголя за границу, Пушкин, по словам Якима, просидел у него в квартире всю ночь напролет. Он читал начатые им сочинения». Между прочим, именно в компании Данилевского Гоголь 6 июня покинул Россию. Должен бы знать... Так кто же источник лжи: слуга Гоголя Яким или все-таки сам Данилевский? Вернее поставить вопрос так: кого из них дезинформировал Николай Васильевич? Без Якима выстроенная Гоголем система слухов не обошлась точно. Это ведь он  рассказывал о Пушкине: «Они так любили барина. Бывало, снег, дождь, слякоть, а они в своей шинельке бегут сюда. По целым ночам у барина просиживали, слушая, как наш-то читал им свои сочинения, либо читая ему свои стихи». Стиль чувствуете? Не он ли спровоцировал Хармса на сочинение анекдотов о Пушкине и Гоголе?

Вторит этой чепухе и Данилевский: «По словам Якима, Пушкин, заходя к Гоголю и не заставая его, с досадою рылся в его бумагах, желая знать, что он написал нового». Ох уж эти земляки и слуги! Не зря Гоголь почувствовал в них надежный механизм мистификаций. Кстати, и о знаменитом сожжении второго тома «Мертвых душ» нам известно лишь со слов гоголевского мальчишки-слуги. Но это отдельная история, требующая тщательного рассмотрения.

А теперь позвольте задать наивный вопрос: любил ли Гоголь Пушкина? Думаю, что нет. Скорее - завидовал и пытался использовать для достижения своих целей. Слова Гоголя в адрес погибшего поэта преувеличены и патетичны. «Моя жизнь, мое высшее наслаждение умерло с ним. ...Когда я творил, я видел перед собой только Пушкина. ...Я тешил себя мыслью, как будет доволен он, угадывал, что будет нравиться ему, и это было моею высшею и первою наградою. ...Что теперь жизнь моя? ...Или, ты думаешь, мне ничего, что мои друзья, что вы отделены от меня горами? Или я не люблю нашей неизмеримой, нашей родной русской земли! ...Непреодолимою цепью прикован я к своему... наши курные избы, обнаженные пространства предпочел я небесам лучшим... И я после этого не могу любить своей отчизны? ...Мои страдания тебе не могут вполне быть понятны...».

Это – из письма Погодину, это – работа на публику. Забавно, что в тот же день (30 марта 1837 года) Гоголь пишет своему земляку Прокоповичу о страданиях другого рода: «Я бы более упивался Италией... но чувствую хворость в самой благородной части тела – в желудке. Он, бестия, почти не варит вовсе, и запоры такие упорные, что никак не знаю, что делать. Все наделал гадкий парижский климат, который... ничем не лучше петербургского...». Про запоры вышло убедительнее, чем про Пушкина.

И все-таки в скорбных ламентациях Гоголя сквозь фальшь пробивается что-то искреннее и личное. Похоже, что смерть Пушкина действительно была для него ударом. И не потому только, что рушилась сладостная возможность ошуюю Александра Сергеевича крепить от ворога священные рубежи словесности российской. Гоголь видел в Пушкине пример гения, совмещающего «тьму низких истин» с «возвышающим обманом». Пример гения, способного жить среди людей. Само существование Пушкина оказывало на Гоголя лечебное действие. С кончиной Александра Сергеевича в душе Гоголя начала шириться черная трещина, в которой постепенно исчезали звуки, краски, слова, чувства...

В конце концов, исчезло все. Остались книги.

После смерти Гоголя С.Т.Аксаков задавался вопросами: любил ли кого-нибудь на этой земле Гоголь? любил ли Гоголя кто-нибудь не как писателя, а как человека? Подобное вопрошание не вполне уместно по отношению к Гоголю. Гениальность снизошла в слишком хрупкую и слабую человеческую оболочку. Снизошла, раздавила ее своей огромностью и покинула. Думается, эта хрупкость и слабость была избрана небесами не случайно. Трагедия и подвиг Гоголя – трагедия и подвиг прижизненного развоплощения.

Он указал путь, обратный описанному в Книге Бытия, мучительный путь превращения материи в Слово.

Гоголь выполнил свою земную задачу и не нуждается в наших «оправданиях».