Журнал «Кольцо А» № 156
* * *
В пьесе Ильи Втюрина «Колесо» рассматривается, вроде бы, социально-бытовая ситуация: в городке хотят снести колесо обзора. Негде будет гулять, кататься детям, неоткуда будет смотреть на город... На самом деле, колесо в трактовке автора вырастает до символа – символа повторяющейся круговерти жизни, привычных устоев и традиций, к которым привычен народ, и которые соблюдает: тебя родители водили кататься на колесе обозрения, и ты детей поведешь, а они твоих внуков... и колесо жизни будет вертеться и вертеться. А если его остановить, то к чему это приведет? К не рождённым детям, умершим животным (не случайно старая женщина по утрам делает вид, что гуляет в этом парке с собакой, зовет ее по имени, а все знают, что собака давно умерла), к предательству любви, к цинизму, перечеркнувшему романтизм юности: один из героев – директор парка – когда-то катался тут со своей девушкой, а теперь должен снести колесо. Как он поступит? С грустью и нежностью создает автор своих персонажей – жителей небольших провинциальных городков, блюстителей традиций, для которых устои еще что-то значат. Увидеть судьбу маленького человека, его переживания – тоже традиция – традиция русской литературы.
Елена Исаева
Илья ВТЮРИН
Родился в 1990 г. Актёр и режиссёр студии-театра «Манекен» (Челябинск). Студент Театрального института им. Щукина по направлению «Драматургия и сценарное дело».
КОЛЕСО
Пьеса
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ
ИВАН
СОБАЧНИЦА
ЛИЗА
МУЖЧИНА
МАТВЕЙ
Осень в маленьком городе.
1
Городской парк. Открытая площадка посреди сосен, на ней остановившееся колесо обозрения на бетонном постаменте. На лестнице, ведущей к кабинкам, сидит мужчина лет пятидесяти-шестидесяти, Виктор Михайлович. Рядом с ним плакат. На нём не по погоде тёплая расстёгнутая куртка. Рядом стоит молодой мужчина в пальто, Иван.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Самый паскудный парень – это Иуда, конечно. Если по богословию, так сказать...
ИВАН. Мне в понедельник надо работникам заплатить, а пока нечем, денег нет.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Он вроде как свой, а за тридцать серебренников отдал родного на заклание. Вот жеж люди, а?.. За деньги, за какие-то монеты! Что деньги-то?.. Деньги – бумага! Ну то есть презренный металл. Да, всё одно...
ИВАН. И перспектив особых не предвидится. Вот только если предоплату за подругу вашу внесут.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. И ведь две тыщи лет прошло, а люди всё никак не поймут, не вобьют себе в головушку, не уяснят толком, что предметы есть поувесистее денег: традиции какие-то, верность, родина, дружба. Любовь! Не шуры-муры ваши молодые, а в широком смысле любовь, в человеческом... К природе, к деревьям вот, к месту родному, где живёшь.
ИВАН. Раньше, когда зарплату задерживал, они сразу матери звонили. В квартиру захожу и сразу это «Вааааня! Ваня! Ваня, ты позоришь меня перед всем городом!»... А теперь тишина. Как вы один так долго живёте?
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Держала тебя в кулаке мать. Это правильно. А теперь что? Вот что выходит без родительского бдения. Такая ерунда.
ИВАН. Этому городу парк не всрался.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Любви в тебе нет, Ваня. Любви! Ты не понимаешь...
ИВАН. Что не понимаю?
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Ничего не понимаешь!
ИВАН. Нет, вы мне скажите, что именно я не понимаю? Я хочу понять! Не понимаю, хорошо, вот вы мне скажите... Что вам всем пусть гниёт всё, ржавеет и рушится, но лишь бы по-старому? Лишь бы не менялось ничего? Я этого не понимаю?
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Мне лет пяток было, может меньше. Батя у меня нрава крутого был, полярник, дома наездами бывал, мать его боялась всмерть, ни слова поперёк... Огромный такой, борода лопатой. Не улыбался никогда. А когда в лето с вахты приезжал, то водил нас с сестрой сюда на аттракционы – и смеялся всю дорогу! Нас на карусель посадит, а сам бегает кругом за нами, улыбается... Потом ваты сладкой и лимонаду возьмём, и на колесо – обозревать! Кругов на двадцать билетов брали на четверых, зарплата-то у него северная была.
ИВАН. На каждом столбе повесил знак, что с собаками вход в парк воспрещён. Ну ладно, так хоть прибери за своей псиной, мешочки, пакетики... Шагу не сделаешь, сразу в говно. Аттракционы... Дерьмо собачье.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. И вот мы крутимся вверх-вниз, а он всё рассказывает про город, когда что строилось, что раньше было, как улицы перекладывали, дороги в лес прошивали, ДК строили – и рукой так широко показывает сверху, другой мамку обнимает... Сестрёнка у меня ангиной заболела, ей доктора пенициллина укололи, да кто ж знал, что у неё аллергия на это дело. И не откачали. Мать с кукухи слетела на этой почве и в дурку слегла. Там и померла. А батя на севера уехал, так и пропал.
ИВАН. Мой отец тоже пропал. Только он не полярник, а алкаш.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Тётка меня воспитала. И вот уже я свою дочку сюда водил. Ну, двадцать кругов мы, конечно, не брали... Но я тоже рассказывал, что помнил. И про ДК, и про пруд, про завод наш. Лизка хотела в красную кабинку, Павлик в синюю, криков было... Лиза вернулась, месяц в городе, никуда не выходит – а на колесо сходила! Это сила воспоминаний детских, это память, это же самая суть, ценность.
ИВАН. Я видел её у поликлиники.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. И тебя мамка, царство ей небесное, водила: к кому-нибудь в кабину подкинет, а сама снизу смотрит, кукушка. Денег-то нет, девяностые, «панимаэшь»... Прости его господи, такую страну развалили с Горбачём!
ИВАН. Виктор Михайлович, ты бы шёл домой, а?
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. У меня сидячая забастовка. Итальянская.
ИВАН. Забастовка – когда сперва работают.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Ты что думаешь: директор и всё? Всё можно? Можно собственность общую продать? Распоряжаться по своему усмотрению? Город, целый город без колеса оставить! Ну уж нет, со мной так не пройдёт. Сопляк!
ИВАН. Да перестаньте вы.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Что на заборе написано, а?
ИВАН. Ваня Самохин мудак.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. МАУ «Городской парк». МАУ! Муниципальное автономное учреждение. Му-ни-ци-паль-ное! Городское то бишь. А ты у горожан спросил: хотят они жить в городе, где нет колеса обозрения? Это что, получается, обозревать нечего? А зачем тогда жить? Зачем, Иван?
ИВАН. Мы на содержание вбухиваем пятьсот тысяч в сезон. А приносит оно сто тысяч при хорошем раскладе. И так каждый год. А заберут его за пять миллионов. Пять миллионов, Виктор Михайлович!
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Бумага!
ИВАН. Ледяной городок, горки, гирлянды, каток с прокатом. А у катка вагончик с кофе, с хот-догами горячими, с глинтвейном. А к лету лавки новые, фонари. Здание паркового клуба отремонтируем! Бумага, ну.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. К лету Лизка родит, она куда своего пацана поведёт, а? Что она покажет ему? На пустырь смотреть, на пустое место? На пьяниц на твоих лавках?
ИВАН. Лиза родит? В каком смысле?
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Не твоё дело. Иуда!
ИВАН. Она же одна приехала.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Я уйду. Но я вернусь. После обеда. И мы ещё посмотрим!
ИВАН. Плакат свой заберите.
Виктор Михайлович уходит. Иван переворачивает плакат. На другой стороне реклама микрокредитов. Уходит в другую сторону.
2
Из-за деревьев выходит собачница с поводком. Смотрит на обратную сторону плаката, записывает телефонный номер. Со стороны, куда ушёл Виктор Михайлович, выходит молодая женщина в накинутом пальто.
СОБАЧНИЦА. Бобик! Бооообик! Боб, ко мне! Ко мне, мой сладкий! Бобик! Колесо закрыто, вчера последний день катаний был.
ЛИЗА. Я знаю, спасибо. Я просто гуляю.
СОБАЧНИЦА. Гулять – это полезно, ага. А то кто перед ящиком сядет, уткнётся и вот передача за передачей, сидит и сидит. А пользы-то ноль, и сам ты ноль без палочки... Лень, конечно, иногда куда выходить, да для сердца хорошо, для мозгов тоже. А если лень, собаку себе заведи! Или ребёнка. Хочешь не хочешь, а деваться некуда – гулять надо.
ЛИЗА. Да, надо. Спасибо.
СОБАЧНИЦА. Тем более, если парк рядом. Из подъезда вышел – и сразу лес! Удобно построили МЖК, заботливо. Молодёжный жилой комплекс. Завод строил когда-то для молодых семей. Только мы уж не молодые. Бобик, ко мне! Тем более погода стоит...
ЛИЗА. Раньше никогда не замечала осень: вот лето, а потом сразу уши на холоде мёрзнут, а в этом году такая отчётливая осень. Я и забыла, как здесь осенью.
СОБАЧНИЦА. А ты не Черных? Не Витьки Черных дочь?
ЛИЗА. Лиза.
СОБАЧНИЦА. Ну точно, Лизонька, одно лицо, как все черныховские! Гляди-ка, а, одно лицо, вылитая... Только ты в мать больше. Красавица!
ЛИЗА. Спасибо.
СОБАЧНИЦА. Вот так неожиданно встретить! Я ж вас шалопьём мелким помню, мальчишки да девчонки, а тут вот какая женщина. Девушка то есть. Я тёть Вера, помнишь? Кто под боком-то вырос тех ещё как-то плавно воспринимаешь, а вас... Ты в Москве, да?
ЛИЗА. Вернулась.
СОБАЧНИЦА. А чего? Уж коли после учёбы не приехала, то и нечего делать тут.
ЛИЗА. Я погостить может, к папе.
СОБАЧНИЦА. Ну погостить – это ещё ничего, а так нечего молодым тут делать: улицы мести, да за воротами завода глядеть – вот и вся работа, да только с этим и старики справятся. Я ж с твоим отцом в одном классе училась, за одной партой сидели. Все косы мне повыдёргивал, шельма!
ЛИЗА. Он сложный.
СОБАЧНИЦА. Щи зато простые, рожа деревенская. Сейчас вот директору парка молодому кровь пьёт. Протест, говорит, гражданский. Тот нашёл дурака, кто наше колесо обозрения купит. А Витя упёрся: не положено, говорит, городу без колеса приличному. Где он тут приличия увидел? И где тебе, дураку, знать, что положено городу!.. Прости, Лизонька. Я с Бобом гуляю, так каждый день с них хохочу: то один кричит, то другой, то хором заливаются. Нашли друг друга два идиота. Извини, Лизочек.
ЛИЗА. А где ваша собака?
СОБАЧНИЦА. Мне Самохин, парка командир, говорит, представляешь! Говно, говорит, за своей собакой собирай. А я ему: ты больной? Это же органика! Удобрение! У тебя тут рожь заколосится на таком навозе! Пакетики свои в морду тычет и орёт.
ЛИЗА. Я пойду.
СОБАЧНИЦА. А Бобик сдох. Ещё летом, если честно, помер. Старый был, органы слабые... Я так, по привычке гуляю, чтобы дома не сидеть. Поводок вот возьму для антуражу – и как будто не зря, не просто так брожу. Ну и покричу его иногда для виду, когда совсем грустно станет. Нет, я в здравом уме, не подумай. Так просто иногда всё бессмысленно: жили бессмысленно, туда-сюда бегали впустую, молодость прошла бессмысленно, говоришь уже что-то и понимаешь, что смысла никакого. А тут гуляешь, если с собакой, то вроде как по делу... Да?
ЛИЗА. Бобик! Бобик! Тоже покричать хочется. Я когда только приехала, везде гуляла, здесь была, каталась. Никогда это колесо не любила. На что смотреть? Не понимаю. Я пойду, извините.
СОБАЧНИЦА. Лизонька, иди-иди, погуляй, тебе полезно. Как бы чего ни что, а всё хорошо будет. Гуляй, мамочка, гуляй... И я пойду Боба поищу.
ЛИЗА. А вы откуда знаете?
СОБАЧНИЦА. Так по глазам вижу. И папка у тебя трепло. Боб, ну-ка ко мне! Ко мне, псина толстобокая! Бобик!
Тётя Вера уходит. Лиза садится на лестницу. Переворачивает плакат.
3
К колесу обозрения выходят Иван и мужчина с метлой в зелёном комбинезоне.
ИВАН. Листья все замети, чтобы подход дорожкой был прямо к колесу. Под ним всё собери, пожалуйста, весь мусор. Матвей, и поручни протри.
МАТВЕЙ. Не нанимался.
ИВАН. Чего?
МАТВЕЙ. Поручни протирать не моё дело. Мести – мету, и мусор собираю, а тряпкой по трубе вести отныне и во веки – откажусь. Пусть баба водит – ей пристало. Это верлибр, понял, да?
ИВАН. Мотя, ты зарплату хочешь?
МАТВЕЙ. Ну.
ИВАН. Ну так и поработай, друг. Давай-давай, мужик.
МАТВЕЙ. Власть создаёт монстров, эксплуатирующих человека труда. Тирания – прямой путь к мраку, нищете и забвению. Путь, который, к несчастью, мы преодолели уже давным-давно. Доброго дня!
ЛИЗА. Здравствуйте.
МАТВЕЙ. Ты бы на бетоне не сидела. Отморозишь и всё пойдёт по, как говорится...
ИВАН. Давай быстро управимся, ага? Проведём предпродажную подготовку. Тачки на Авито все вылизанные продаются и продаются же! Скоро приедет. Привет, Лиза.
ЛИЗА. Привет, мудак.
ИВАН. Что? Ты до сих пор?
ЛИЗА. Нет, какая ерунда. Вон на заборе написано. Я шучу так. Рада тебя видеть, Ваня.
ИВАН. И я тебя. Видел на улице, но как-то неловко. Ты за отца?
ЛИЗА. Мне всё равно.
ИВАН. А у меня кабинет, на двери табличка, там написано, что Самохин не только мудак, но ещё и директор. Разве мне может быть всё равно?
ЛИЗА. Продал чёртово колесо?
ИВАН. Пытаюсь, вопреки возмущениям общественности.
ЛИЗА. Я стараюсь уйти, когда он приходит домой.
ИВАН. Человек сейчас приедет смотреть, а тут с плакатами.
ЛИЗА. Как ты вообще?
ИВАН. Не знаю. Хорошо, наверное. Тут ничего не изменилось. А ты?
МАТВЕЙ. Ваня, как думаешь: презервативы под колесом – это сверху или под колесом?
ИВАН. Матвей, отстань.
МАТВЕЙ. Нет, мне действительно интересно. Оборот колеса полторы минуты. Срок небольшой для внятного соития. А впрочем, если взять кругов пять... Но когда кабина внизу, не займёшься этим делом – палево, значит это прерванный половой акт. А если так, то зачем презерватив? Но если просто под колесом, то это как-то глупо, есть места интереснее в нашем парке. Короче, загадка. Наш парк полон загадок! Да что парк, наш город – это одна сплошная загадка. Как он не провалился ещё к чертям – самая большая из них!
ИВАН. Ты подмёл?
МАТВЕЙ. Я кое-что сейчас понял.
ИВАН. Что ты понял?
МАТВЕЙ. Нет, серьёзно, словно озарение... Такое открытие!
ИВАН. Ну?
МАТВЕЙ. Время обеденное. А я работаю. Баста! (уходит)
ЛИЗА. Я снова научилась готовить. В Москве некогда обычно. А тут нет дела, то какое-то простое бытовое действие обретает смысл. Чистишь картошку, словно кроме этой картошки сейчас нет ничего важнее. Глазки вырезаешь с такой любовью, с нежностью даже. Режешь кабачок, а кубики такие ровные... Я рагу сегодня готовила, извини. Зачем я рассказываю?
ИВАН. Ты к отцу в гости?
ЛИЗА. Да, в гости. Что у тебя нового?
ИВАН. Жена, дети, ипотека. На самом деле нет. Ничего нет. У тебя?
ЛИЗА. Много всего.
ИВАН. Ты болеешь?
ЛИЗА. Я плохо выгляжу?
ИВАН. Нет, ты как и раньше. Зимой Дима повесился.
ЛИЗА. Я знаю.
ИВАН. Мы забивали с ним стрелку из-за тебя. Смешно вспомнить, здесь, у колеса. Всю ночь представлял, как мы поднимемся наверх и будет драка в кабинке, как в боевиках. И я буду висеть на одной руке, а потом резко подтянусь и сброшу его вниз. И стану почему-то героем. Ну и ты рядом.
ЛИЗА. Тогда ещё в кино женщины были слабые.
ИВАН. Утром ты позвала меня гулять на реку, поэтому я сюда не пришёл. Все говорили, что струсил. А висеть на одной руке, кстати, тяжело. Хорошо, что на реку пошёл.
ЛИЗА. Хорошо, что пошёл.
ИВАН. Мы с ним сдружились потом как-то. Знаешь, все говорили: «и представить себе не мог», «и не подумал бы, что Димочка», «неясно, с чего он». Противно слушать было. А я и подумать, и представить мог, и с чего ясно. Ужасно говорить – я даже не удивился. Его родня не делала похорон, даже могилы нет. То ли набожные, то ли обиделись на него. Смешное слово обиделись, когда дело касается смерти. И вот это чувство, что ты с человеком не попрощался, не поставил точку, нет финала и последних слов, оно... Я не знаю.
ЛИЗА. БеЗконечность. Я последний раз тебя видела пьяной школьницей ночью. Вернее, уже выпускницей и солнце вставало. Мы целовались вон там, у Сюрприза, потом. А потом говорили, как будем в Москве жить, оба пройдём в МГУ, мечтали, ты обнимал меня. Холодно было на рассвете.
ИВАН. А после я никуда не поехал, даже не подал документы и не пошёл тебя проводить. Ваня, ты мудак.
ЛИЗА. И вот – привет.
ИВАН. Всё к лучшему. Наверное.
Появляется Виктор Михайлович.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. (себе под нос) Такое рагу не пожелаешь и врагу. Лиза... ты чего здесь?
ЛИЗА. Покушал?
ИВАН. Вон ваш плакат, заступайте.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. А ты мне не указывай, ага?
ЛИЗА. Папа, я домой.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Помнишь, как мы на колесе катались? Когда вы мелкие были. Ты в синюю, Пашка в красную, орёте... Помнишь?
ЛИЗА. Я в синюю?
ИВАН. Ты надолго здесь?
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. И ты представь, Лизок, берёшь своего ребёнка, на колени сажаешь и вверх, а там наверху ветер такой тёплый и простор, видно всё: парк, ДК, завод, пруд...
ЛИЗА. Не знаю.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Если вдруг когда-то у тебя будут дети, ну вдруг, чисто теоретически, это я не утверждаю... Ну когда-то в любом случае будут, как без этого, ты же женщина...
ЛИЗА. Сейчас это не обязательно.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Что значит?
ИВАН. Женщина не обязана реализовываться как производитель потомства, она может не иметь детей, если не хочет, а заниматься реализацией себя и своего личностного потенциала в любой сфере: рабочей, творческой...
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Иван! Ты меня извини, я бываю резок. Это правда. Но вот сейчас ты такую чепуху несёшь, что слушать смешно. Ерундовые какие-то слова. Лиза! Образумь своего одноклассника! Он хочет нас оставить без колеса, наших детей без этого ощущения простора и высоты, без возможности воспарить птицей над городом и увидеть его всего, полностью, обозреть всю картину целиком. Лиза, убеди его!
ЛИЗА. В чём? Я не знаю.
ИВАН. Чтобы парк жил, нужно продать. Порой ампутация – это единственный способ спасти человека. И вот я сейчас в такой ситуации. Страшно, больно, жутко, а надо резать.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Ты хочешь спасти человека, вынув из него сердце! Сердце! Так не бывает, так это не работает! Есть основа, есть главное, без чего человек не человек, парк не парк, город уже не город. И это нельзя отнимать!
ИВАН. Вы не верите цифрам, не верите метафорам, ничему не верите. Как мне вас убедить? Чему вы верите?
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Есть душа, Ваня.
ИВАН. Есть. У меня тоже она есть. О чём вы говорите?
ЛИЗА. Папа, всё меняется.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Всё да не всё.
ИВАН. Детский билет на футбольный матч нашего Динамо стоил пять рублей. Мне мама давала десять рублей. Пять рублей стоило мороженое рядом со входом на стадион. Я покупал два стаканчика, залезал на старые осветительные башни и смотрел матч оттуда, с технической площадки на середине башни, с верхотуры, издалека. Но с двумя стаканчиками мороженого. Потом старые башни спилили. Потом и футбола у нас не стало. А поле стадиона заросло травой. Тоскую я? Вспоминаю, хочу на футбол? Да, конечно. Готов ли я ради этого закрыть больницу, школу? Чтобы платить паре десятков взрослых мужиков, которые развлекают публику. Нет! Нет и ещё раз нет. Я не позволяю тупой эмоции взять верх над здравым смыслом. И не понимаю, почему вы, взрослый и умный человек, себе это позволяете.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. А ничего и нет больше, только эмоции, одни чувства. Здравый смысл... Обернётся человек на свою жизнь, что правже там, что он помнит? Чувства, что-то неуловимое. А смысл здравый кому? По здравому смыслу мне нужно съесть котлету, чтобы наесться, но вспомню ли я эту котлету через неделю, месяц, десять лет? Когда подыхать будешь...
ИВАН. И вот будто вся жизнь ради этого момента на смертном одре. Живи сегодня так, чтобы в тот самый один миг и воды подали, и дети стояли, и внуки. А жизнь-то вот она. Не десять лет назад и не через десять – вот сейчас, здесь. Жить сегодня и для сегодня надо, как нужно сейчас.
ЛИЗА. О чём вы говорите... Вы запутались.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Что-то дурно мне стало. Сердце шалит.
ЛИЗА. Пойдём домой.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Ох, ничего себе...
ИВАН. Давайте я помогу.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Я сам.
ЛИЗА. Успокойся ты, перемирие. Спасибо, Ваня.
ИВАН. Я провожу вас.
ЛИЗА. К тебе же...
ИВАН. Ничего. Подождут немного.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Плакат поставь ровно.
ИВАН. Так?
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Ровно!
ЛИЗА. Ровно. Всё ровно.
Уходят. Появляется Матвей. Кричит «Иван!».
4
На площадку у колеса заходит немолодой мужчина в чистых ботинках.
МУЖЧИНА. (напевает) Где же ты, где же ты, где же ты, где... В Вологде-где-где, в Вологде-где....
МАТВЕЙ. В пизде.
МУЖЧИНА. Что, простите?
МАТВЕЙ. Ничего, рифмую.
МУЖЧИНА. Поэт?
МАТВЕЙ. Получается так.
МУЖЧИНА. А метла зачем?
МАТВЕЙ. Так это для прокорма.
МУЖЧИНА. Ясно. На колесе прокачусь?
МАТВЕЙ. Не-а. Приходи весной, если очень хочешь оборзеть. И то есть соображения, что к весне колесо укатит от нас к херовой матери, если всё срастётся. И вместо колеса будут развлечения иных высот: лавочки, катки, фонарики. Но к весне и на коньках не катнёшь... В общем, не по сезону ты в любом разрезе, дружище.
МУЖЧИНА. Где твой начальник, дружище?
МАТВЕЙ. Аааа... Да тут бегает, с утра гостей ожидает. Да вы подождите, сядьте пока. Минута на минута будет.
МУЖЧИНА. Куда?
МАТВЕЙ. (стелет плакат на лестницу) Вот.
МУЖЧИНА. Как тебе работается? Директор строгий?
МАТВЕЙ. Молодой. А кто молодой, тот же деятельный до жопы, всё что-то хочется, всё не так, поменять да разменять. Но ничего, эта болезнь годами лечится и у него пройдёт. Будет сидеть ровно и говорить тихо.
МУЖЧИНА. Блажен, кто смолоду был молод...
МАТВЕЙ. Блажен, кто вовремя созрел.
МУЖЧИНА. Поэт, не шутишь. Зарплату вовремя платят?
МАТВЕЙ. У нас в городе такое не практикуют.
МУЖЧИНА. Зарплату или вовремя?
МАТВЕЙ. Всяко бывает. Но я не жалуюсь. Хотя иногда так и хочется сказать: Иван, значит, так и так...
Подходит Иван.
ИВАН. Что?
МАТВЕЙ. Так и так, замёл я здесь, пойду подмету там.
Матвей уходит.
МУЖЧИНА. День добрый! Кадры решают всё, да?
ИВАН. Да что тут они решают... Здравствуйте, вы Николай Павлович, по колесу? Иван. Я вас ждал тут, пришлось отойти на минутку по маленькому делу. Нет, не в смысле в туалет, я не ходил. Да и уборная у нас тут цивильная, раковины и сушки для рук электрические. Хотите? Раньше полотенца были бумажные, да тащат же...
МУЖЧИНА. Я не Николай Павлович.
ИВАН. А, чёрт! Что ж за... Ладно, извините меня.
МУЖЧИНА. Но я от него. Сергей. У меня тут дело нарисовалось, решил совместить приятное с неприятным. Как сезон прошёл, Иван?
ИВАН. Он говорил, что сам подъедет. Колесо исправно, вчера последний день сезона открутили, на зиму пока не пакуем, сами понимаете... Но его и зимой можно накручивать, это мы закрываем, у нас на зиму парк обычно отмирает, собачники только ходят, гадят.
МУЖЧИНА. У меня две хаски в доме, понимаю.
ИВАН. А, впрочем, ходят и ходят, лишь бы пакеты... Запустить?
МУЖЧИНА. Этого не нужно.
ИВАН. Как?.. Убедиться же, что всё ок. Документация вся в порядке, у меня в кабинете, я покажу.
МУЖЧИНА. Красивое колесо, олдскул типа, ретро. Сейчас, конечно, новые делают со стеклянными кабинами. Там и диванчики мягкие, комфорт, всё как надо.
ИВАН. Я цену снижать не буду. Оно своих денег стоит.
МУЖЧИНА. Давайте я напрямик, раз уж мы друг друга понимаем. Вот какая история. Вы можете оформить продажу с Николаем, у них под новый сквер есть строчка на колесо обозрения, пять миллионов, от нашего МАУ, так сказать, к вашему. А есть альтернативный план. Вы фиксируете выход из строя аттракциона, срок службы всё-таки, годы какие...
ИВАН. Так за ним уход был, все узлы поменяны!
МУЖЧИНА. Дослушайте. Вы списываете аттракцион и уступаете его профильной компании по чёрным металлам за миллион рублей...
ИВАН. Да оно стоит...
МУЖЧИНА. Тихо, Иван, как вас по отчеству?
ИВАН. Никак. То есть вправду никак, это не грубость. В паспорте нет отчества, могу показать.
МУЖЧИНА. Ну неважно. Так вот, Иван, послушай. Ваше МАУ отдаёт его на металл за миллион, одна не чужая компания приобретает, продаёт в качестве лома другой компании, которая в том числе занимается созданием агрегатов, она делает новую документацию и отдаёт его Николай Павловичу за пять. Естественно, колёсико наше не катается туда-сюда, а отсюда прямо и отправим в конечный пункт.
ИВАН. Я не понимаю схему.
МУЖЧИНА. Вы, молодой человек, набирайтесь опыта. Четыре миллиона оборачиваются в этих компаниях и выводятся наличными средствами. Миллион Николай Павловичу за информацию и верный выбор продавца, миллион агрегатчикам за документы, миллион за хлопоты мне, ну и миллион лично ваш, за, так сказать, содействие и добрую волю.
ИВАН. Это двести первая или двести восемьдесят пятая?
МУЖЧИНА. Это деловое предложение.
ИВАН. Злоупотреблени или взятка, смотря как растрактуют.
МУЖЧИНА. Послушай меня, Ваня, тебе сколько лет? Ты женат?
ИВАН. Двадцать восемь, нет, а что?
МУЖЧИНА. А ты женись. Женись, правда, это на пользу тебе пойдёт. Начнёшь соображать, а не словами крутыми да резкими бросаться. Семью-то кормить надо, ребёнка одеть не дёшево, жене сделать приятно – тем более дорогое удовольствие. И кататься не на корейце в кредите, а на своей бэхе или ауди – разок прокатишься и сразу как-то вопросы отпадают, знаешь. Как рукой снимает.
ИВАН. У меня нет машины. Пока что.
МУЖЧИНА. Ха-ха. Двадцать восемь говоришь. Ну ты даёшь, Иван.
ИВАН. Да я живу рядом с работой и зачем мне.
МУЖЧИНА. Девок домой возить, раз не женат.
ИВАН. У меня мама дома. Ну была раньше, а теперь. Я не из таких.
МУЖЧИНА. Каких? Ладно, ясно. Я предложение озвучил. Давай посоображай. Я на день-другой здесь тормозну, погуляю. Вот визитка. Где у вас здесь район МЖК?
ИВАН. В ту сторону. Это не по правилам.
МУЖЧИНА. Да какие в мире есть правила, а?
ИВАН. Не по моим правилам.
МУЖЧИНА. Возьми, возьми. Мало ли мыслей человеку за неделю в голову придёт. А там у тебя что за карусель? Ну так, мало ли... У тебя ж тут летом толпы народа, да?
ИВАН. Ну так. У нас просто центр города сдвинулся, мы на отшибе немного оказались, но к нам ходят всё равно. Иногда и с другого конца приезжают.
МУЖЧИНА. Ты бы лавки поставил что ли. Ни присесть, ничего. С урбанистикой что-то напутано. Не в тренде вы движетесь. Лавочки, урны, кустарники, занижения тротуаров. Погугли. Счастливо, Иван. Жду звонка.
ИВАН. Не позвоню, извините. До свиданья.
МУЖЧИНА. Ага.
Мужчина уходит. Из-за деревьев выходит Матвей с мусорным мешком.
МАТВЕЙ. Ну?
ИВАН. Что?
МАТВЕЙ. Ну?
ИВАН. Ну?
МАТВЕЙ. У этого кренделя нехилая тачка. При деньгах, видать.
ИВАН. Вот я смотрю, вот на все эти лексусы, мерседесы, рэндж роверы. Откуда у них, сука, такие космические деньги? Заработали что ли? И ладно взрослые мужики, ещё можно подумать... Но молодые, главное, сидят, вот как я, ты... Тебе сколько, Мотя?
МАТВЕЙ. Тридцать три.
ИВАН. А там совсем молодые сопляки, деловые... Как? Как ты заработал на эту тачку? Ну как, скажи?! А ясно как... Своровал. Украл, обманул, присвоил. Контрактик какой-нибудь взял государственный по связям. Обогрел руки на лёгких деньгах. А если не ты украл, то твой отец украл или дядя, а было это так давно, что никто уже и не вспоминает. И забыть пытается, чтобы качать себя в колыбельке иллюзии, что это мы просто такие умные, такие успешные, умеем работать, а нищеброды всякие – это неудачники ленивые. И верят ведь в это сами, понимаешь, верят! А где деньги там деньги. Заработать миллион, если у тебя есть уже миллион, куда как проще, чем если у тебя ноль на счету. Деньги к деньгам, как говорится.
МАТВЕЙ. И чего?
ИВАН. А ничего! Я тоже так хочу! Тоже хочу ровер, тоже хочу не париться, хочу в Европу летать и пальто хочу новое! Вот что хочу! А не жонглировать долгами, своми и парковыми...
МАТВЕЙ. Ну так своруй. Делов-то.
ИВАН. У кого воровать-то? У своих же.
МАТВЕЙ. Что общее, то ничьё. Бьют – бери, как говорится.
ИВАН. А ты что не воруешь?
МАТВЕЙ. Да как можно, Ваня!
ИВАН. Воруешь, да? А по крупному не хочется? Ну мы же почти ровесники, как и этот деловой, тебе не хочется на мерсе погонять, а? Чтобы красиво. А не бутылки по парку собирать. Не хочется мерс, Мотя?
МАТВЕЙ. Я поэт, зачем мне это. Я для себя выбор сделал. Ты либо для денег живёшь, либо для жизни. Так вот я живу, гуляю по парку, стихи сочиняю. А что мне деньги. Они меня счастливей не сделают. И тебя. Захочется больше денег и завертишься. Я поэт, зачем мне деньги. Хочешь, прочитаю кое-что, утром написал? Во тьме, где был расстрелян Мандельштам...
Уходят.
5
Стемнело. К колесу из глубины парка выходят Иван и Лиза. Смеются.
ИВАН. Мы так до сессии и звали его курочкой.
ЛИЗА. Ему бы в Москву...
ИВАН. Она ж не резиновая или уже как?
ЛИЗА. Тёплый вечер такой. Я боялась, что не по погоде оделась. А папа, наверное, волнуется: я с приезда так допоздна не гуляла. Да вообще не гуляла, так, по каким-то хозяйственным делам слонялась. В трёх одеялах завернусь.
ИВАН. В поликлинику, да?
ЛИЗА. Нет, какая поликлиника, с чего вдруг? Пятёрочка, аптека, почта. Здесь по ночам не опасно?
ИВАН. Раньше было. Я четыре года назад сюда заступил, оно только называлось директор парка. А так, что-то вроде сторожа. Один работник на весь парк. Мама через знакомых устроила. Всё травой поросло, аттракционы в год нашего выпускного последний раз работали, потом их законсервировали. Темнота, фонарей нет, мусор, лес. Сюда даже собачники перестали ходить. А посередине аллеи шалман с шансоном и шашлыками, где ни ночи без драки, недели без поножовщины не бывает. И вся работа: с них аренду брать, да бумажки отписывать городу раз в квартал, что огнетушители висят, состояние имущества удовлетворительное и всё такое. Мне после года работы продажником это было в кайф, я присел на двадцать пять окладных тысяч и нормально. А потом... Я встречался кое с кем, что-то в этом роде. Помучили друг друга, расстались некрасиво.
ЛИЗА. Сочувствую.
ИВАН. Слушай, у меня кот шесть лет назад умер, вот посочувствуй лучше. А это мне на пользу пошло.
ЛИЗА. Колбаса умер?
ИВАН. Так ему лет-то было. В седьмом классе его завели.
ЛИЗА. Сочувствую. И про маму. Не знаю, что сказать.
ИВАН. Пашу там дальше по тропе нашли. Там всегда в кустах шприцы были. Сочувствую.
ЛИЗА. Замечаешь, что вокруг постоянно умирают?
ИВАН. Стараюсь не замечать.
ЛИЗА. Ладно, что дальше?
ИВАН. Понял, что делать-то в жизни особо нечего. Скучно как-то стало. И я от скуки начал работать. Поразгребал мусор, поправил забор, скосил траву на аллее. Занялся физическим трудом то есть. И наудачу пошёл в мэрию: так и так, давайте вернём былое величие. Сам не понял, в какое время пришёл золотое – выборы были на носу. Это уже потом просёк: хочешь добра от чиновника – приходи перед выборами. Я как-то за этим не следил.
ЛИЗА. А я была на митингах в одиннадцатом, потом наблюдателем.
ИВАН. Это который, как его...
ЛИЗА. Не только он, там много кто.
ИВАН. Я за политикой не слежу принципиально. Это московское дело. Кажется, глупо интересоваться политикой, если ты не в Москве. Ну что ты отсюда можешь сделать? Даже если революцию захочешь, а иногда хочется, то что ты тут сделаешь? Захватишь отделение почты и памятник Ленину? Смешно. Здесь другие заботы.
ЛИЗА. Да я тоже уже. Устаёшь как-то быть в постоянном протесте и возмущении. Перестаёшь удивляться, теряешь способность злиться. Появилось какое-то равнодушие ко всему этому.
ИВАН. В общем, с парком мне дали денег, сняли сюжет на местный телик, что молодое поколение управленцев возрождает городской парк при поддержке единой партии Российской Федерации. И я пошёл: попёр увеселительное заведение, расчехлил карусели, нанял дворника, кассиров, техников. Это как в компьютерной игре строить деревню, только веселее и люди живые. Навёл порядок немного и стали приходить люди. Сперва, конечно, собачники...
ЛИЗА. Тебя собака покусала?
ИВАН. И это было!
ЛИЗА. Ты молодец. Почему ты не поехал в Москву?
ИВАН. Сейчас? Когда?
ЛИЗА. Со мной.
ИВАН. Странно будет звучать – жил сегодняшним днём.
ЛИЗА. Нет, не странно. Не правда только. Хотя кто обязан быть откровенным перед чужим, в сущности, человеком.
ИВАН. Хотя кто обязан быть откровенным.
ЛИЗА. Да, в поликлинике. Давай после об этом. Ну так и?
ИВАН. Ну так испугался. Что у меня там могло быть – не знаю. Нет во мне духа авантюризма может. Здесь есть мама, знакомое всё и ясное. А там... Здесь с моим егэ я легко прошёл на бюджет, а там... Здесь же не самые умные остаются, учиться в филиале. Пять профессий: менеджер, бухгалтер, торговое, блин, дело, автоматизация машин и электроприводы. Ну вот я же и менеджер высшего провинциального звена.
ЛИЗА. Только и всего.
ИВАН. А кем я могу тут стать?
ЛИЗА. Только и всего, что страх. Я не верю. Мне один раз страшно было, когда я на первом курсе опоздала в общагу.
ИВАН. И что?
ЛИЗА. Не пускали. Стоишь на вахте, за дверью холодно, а тебе говорят – иди. Даже поверить не можешь, что человек серьёзно. Шутит, наверное, проучить хочешь, чтоб покаялась. Я и покаялась извинялась, просила. А она, сука, иди, говорит, иди...
ИВАН. И пошла?
ЛИЗА. Не пошла, вахтёрша вытолкала меня буквально. Снег жёсткий скрипит под ногами прохожего в темноте, у входа один фонарь, а дальше – темно. Кто там идёт, я не знаю. Шапки нет, причёска... Тридцать метров прошла и меня переломило пополам от жалости к себе и такой премерзкой безысходности, девчачей такой, слабой. Реву и скатываюсь на снег.
ИВАН. Жесть какая.
ЛИЗА. Всё врут, Москва слезам верит. Только не плакать надо, а выть навзрыд, отчаянно. И под окнами комендантши. Тихие слёзы горю не помогут. Почему ты не поехал в Москву?
ИВАН. Да не хочу я в Москву. Я тот самый, кто первый парень на деревне, я среди овец молодец, понимаешь!
ЛИЗА. И даже...
ИВАН. Да, даже с тобой. Я не хотел ехать с тобой. Проснулся с выпускного похмелья и понял: Лиза – не моя судьба, пусть она едет, а я останусь. С глаз долой, из сердца вон. Вот, пожалуйста. Извини, я не хотел тебя расстраивать.
ЛИЗА. Меня? Я не расстроилась, я люблю правду, это же круто. Мы были другими людьми. Какое это отношение имеет к нам сегодня?
ИВАН. Это же были мы.
ЛИЗА. Я три года жила с мужчиной. Почти четыре. Три года, восемь месяцев и... Неважно. Счастливо жили, потом несчастливо жили, потом нормально. Неясно как – жили и жили. Чуть хуже, чем мои подруги в своих инстаграмах. Ладно, чуть хуже, чем в моём инстаграме. Пили красное вино по вечерам, общая подписка на нетфликс, пятницы в баре и даже отпуск. Только перспективы... Давай я не буду жаловаться на бывшего, это аморально. Когда я сказала, что беременна... Вань, ну не надо. Что знает отец, то знает и молодец, и стадо овец.
ИВАН. Прости.
ЛИЗА. Минус семьдесят тысяч. Это самое первое, что он сказал. Я говорю: что? А он: минус семьдесят тысяч. И тишина. Я ему: и? А он: ну ок. Что ок? Посмотрим новую серию? Выпьем вина? Пойдём в гости к друзьям? Надо починить машину? О чём ты сказал мне «ну ок»? Ты вообще понимаешь, о чём речь? Ну ок, говорит, я не против, если тебе надо. Минус семьдесят тысяч в наш доход, моя зарплата то есть.
ИВАН. Хочешь прокатиться?
ЛИЗА. Я только потом поняла, что он нормальный. Когда сюда ехала. Когда вещи мои у подруги и много грубого сказано. Обычный нормальный современный москвич около тридцати. Нормальный хороший парень. Только причём тут любовь и, главное, при чём тут я? И вот я в поликлинике, да.
ИВАН. Пытаюсь сейчас быть аккуратным в выражениях.
ЛИЗА. Это, наверное, есть первая любовь. А потом только нормальные здоровые отношения. Взрослые.
ИВАН. Что ты думаешь делать теперь?
ЛИЗА. Кататься на чёртовом колесе. Пошли.
ИВАН. Красную или синюю?
ЛИЗА. Красную. Я всегда выбираю красную, Морфиус. Давай мне мучительную правду реальности.
ИВАН. Я с тобой.
ЛИЗА. Ну наконец-то.
Залазят в красную кабину, колесо кружится в ночи.
6
Утро.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Вера, у тебя таблетки есть?
СОБАЧНИЦА. Какие таблетки?
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Какие-нибудь. От нервов.
СОБАЧНИЦА. Я химию не признаю. Печень, говорят, садится. Ромашка, валерьяна, календула. Травки можно. Элеутерококк.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. С ума поехал, кажется. Это у меня наследственное, по матери.
СОБАЧНИЦА. Дома есть Бобика таблетки. Хочешь принесу? От глистов, от блох, для пищеварения.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Будем теперь вдвоём людей пугать. Эх, что ж я в мать пошёл, лучше бы отцовскую бороду да характер.
СОБАЧНИЦА. Ты меня что ли...
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Родная, ты с пустым поводком гуляешь!
СОБАЧНИЦА. Так это я в шутку, несерьёзно. Всем сразу говорю, что я не сумасшедшая. Другая собака ведь не будет как Боб. Он был особенный пёс, понимающий. Я ему говорю, а он смотрит – всё понимает. Все собаки понимают, но Боб – он всё-всё понимал, чувствовал даже, ему и говорить не надо. Мне грустно станет, он ко мне ластится. Я радостная и он вокруг хвостиком подпрыгивает. Золотая собака... Даже цвета такого золотистого, в солнце переливается, бежит. Сейчас посмотри, с чем люди гуляют. Не пойми что. Бультерьеры какие-то страшные, крысы карманные. Ладную собаку редко встретишь. Вот мода сейчас: пушистый пёс, рожа придурковатая, лапы короткие и жопа, жопа больше чем вся псинка. И они сзади к ней пристроятся и фотографируют её, смотрите, мол, жопа собаки... Нет, ну нормальные?
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Сумасшествие начинается с того, что все вокруг кажутся сумасшедшими. Значит, я точно с ума сошёл. Всё, алес!
СОБАЧНИЦА. Все идём своим путём.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Ночью просыпаюсь, думаю, что проснулся, отчего. Лежу. И кажется мне, что я слышу, как колесо крутится. Но сезон катаний-то кончен, да и главное ночь, какие ночью карусели. Сплю я, думаю, а это всё сон на самом деле, реалистичный. На почве происходящего мне теперь часто снится колесо, отец, детство... Пощипал себя – больно, знаешь. Помаялся-помаялся, да встал, пошёл на балкон. У нас хоть окна во двор, колеса не видно, но я слышу же, чётко слышу! Что я, не знаю этот звук что ли, сколько лет рядом живу. По выходным, поутру, когда ещё двор спит, город спит, шума мало, а парк заработал, жаворонки прибежали кататься. Солнышко летнее, утренняя тишина, только птицы и колесо шуршит, поскрипывая... Я к дочке в комнату, к Лизе, она отца не осудит же.
СОБАЧНИЦА. Иногда дети растут цветы, а вырастают сволочи. Или наоборот, растёт замарашка какой-то, а взрослый – лебедь. А Лизка девчонкой миленькой была, умненькой, и выросла в хорошую девушку. То есть женщину уже.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. А она клубком вся завернулась, под одеялом с головой спит. Так крепко спит. Что я, будить буду, дочь родная... Оделся тихонько, куртёху накинул и вышел во двор. Выхожу – тишина, ни звука. Почудилось, значит. Прислушался – тихо. Вернулся домой, разделся, разулся, лёг – опять слышу. Снова встал. Обулся, перекрестился на всякий случай. На улицу вышел – шуршит колесо, только пошёл от парадной – остановилось. Ну нет, думаю, чёрт рогатый, пойду разберусь, что это происходит. Темно, страшно до жути, но ты меня знаешь, я не пугливый.
СОБАЧНИЦА. Да ну?
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Ну да! Дом обошёл, в парк вхожу, слышу кто-то стонет. Точно, в парке стонет!
СОБАЧНИЦА. Может, молодёжь? Парк годами намолен на это дело. Помнишь, мы с тобой ещё в старших классах там.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Да не так, не то! Что я, женских вдохов не узнаю?
СОБАЧНИЦА. Ну ты уж не молодой, подзабыл, наверное.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Та другое. Надрывисто так, но как-то глухо. То ли плохо кому-то, то ли собачонка какая подыхает, не поймёшь. Со стороны колеса прям. Я чуть подсобрался, тихо-тихо иду, тут от входа через лес метров пятьдесят сюда, а я так крался, минут десять, наверное. И всё стонет, постанывает. Надрывнее, жалобнее всё. А потом вскрик и тишина. Я уж думаю, надо выручать, спасать. Бросился сюда, тут никого. Тишине говорю «эй!». Она молчит.
СОБАЧНИЦА. Тишина молчит?
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Тишина молчит, говорю же.
СОБАЧНИЦА. Тишина всегда молчит.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Не скажи. Иногда такая тишина – звенит прям, а говорит что-то тебе, что-то понимаешь. А здесь, значит, просто тишина.
СОБАЧНИЦА. Ну показалось значит.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Слушай. Потом смотрю и... На корзине слева, ну в метре от земли, будто в ней женщина сидит. С взлохмаченными волосами, точно ведьма. И смотрит в меня. И кажется мне, будто это дочь моя в меня смотрит, глаза такие же.
СОБАЧНИЦА. Какие глаза, темно ведь.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Так я уж привык к темноте, всё стал видеть. И я смотрю. Сзади неё свет от луны, как призрак. Только что Лизу видел дома и вот она здесь, почему-то сидит. Быть такого не может, чертовщина!
СОБАЧНИЦА. И что потом?
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Что-то громыхнуло, точно по металлу дрожь пошла, ворона в стороне взлетела, орёт. Я туда посмотрел, обратно повернулся – нет никого. Никого на колесе нет. Скрылся мираж. Снова что-то загремело у колеса, ветер подул, облако луну закрыло, а ворона вспуженная всё летает и каркает. Я не из пугливых, ты знаешь.
СОБАЧНИЦА. Знаю, знаю...
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Но тут даже мне не по себе стало. Развернулся и побежал. Да, не стыдно признаться – побежал. Ты просто увидела бы... Побежал сдуру не в сторону дома, а в обратную. Когда понял, ну не возвращаться же назад. Я с другого краю, у завода, вышел из парка, и кругом прошёл, там в кругляке коньяка взял, нервы успокоить. Час, получается, ещё прогулял. Домой вернулся, сразу к Лизе, она спит, крепко так и как будто чему-то улыбается во сне, счастливая...
СОБАЧНИЦА. То есть тебе показалось?
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Не показалось. Я пока гулял, понял всё. Меня так колесо просило спасти его, что оно мне как дочь родная, образ поэтому такой взяла. А стонет оно, жить хочет, а его угробить хотят. Спаси меня, Виктор, помоги. Только ты родной, на тебя вся надежда. Коньяка выпил ещё и спать лёг. СОБАЧНИЦА. Мне иногда Боб чудится в квартире. Что же это значит...
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Теперь вот утром проснулся и думаю: это правда всё или верно свихнулся, вошёл в вашу дивизию.
СОБАЧНИЦА. Как по мне, Витя... Не важно, сумасшедший ты или здоровый, как тут определишь. Если ты что-то понимаешь, в чём-то уверен, лучше тебе от понимания, пусть тебя назовут сумасшедшим, пусть это и будет сумасшествие, пусть я сумасшедшая, но это... Нормальнее, чем быть здоровым и несчастным, и ничего не понимать, ни во что не верить и ни в чём не быть уверенным. Это куда как ближе к сумасшествию.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Я к мэру пойду.
СОБАЧНИЦА. Куда?
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. А прямо сейчас! В кабинет к нему зайду, прямо вот посреди совещаний и видеосвязей, или чем там он занимается, зайду и скажу: город ваш продают, товарищ мэр! Если и он не поймёт, к чёрту всё!
СОБАЧНИЦА. Ты б оделся подобающе.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Я не нравиться ему иду, я за дело говорить! Пока, не хворай!
Уходит.
СОБАЧНИЦА. Бобик! Бооооб! Кого мне звать-то ещё.
Выходит Иван.
СОБАЧНИЦА. Я без собаки.
ИВАН. Я знаю. Почему вы новую не заведёте?
СОБАЧНИЦА. Не говори ерунды, Ванечка.
ИВАН. Виктор Михайлович был?
СОБАЧНИЦА. Ушёл жаловаться. Мэру.
ИВАН. Ну пусть ходит, выборы в начале года прошли, пусть ходит. Тёть Вер, у вас же сын есть?
СОБАЧНИЦА. Есть, Миша мой в Москве живут, хорошо там, жена, должность хорошая.
ИВАН. Значит, вы мать.
СОБАЧНИЦА. Приезжает редко, но у него там дел столько, ну да ничего: авось, внуки пойдут, будет приезжать, ребяток оставлять. Они пятый год замужем, а детей всё нет, может она не может или чего.
ИВАН. Мне гугл однозначного ответа не дал, могу я вас спросить?
СОБАЧНИЦА. А я на гугле такой форум нашла, где люди друг другу советом помогают. Форум – это где общаются люди. Задашь любой вопрос, тебе люди ответят, поделятся опытом. Когда цветы лучше высадить, как собаку лечить, сколько кальция употреблять.
ИВАН. Не доверяйте советам из интернета.
СОБАЧНИЦА. Там только хорошие люди. Плохой человек он станет что ли тратить своё время, расписывать тебе, что да как. Только тот, кто с добрыми помыслами, тот и совет давать будет.
ИВАН. Благими намерениями выстлана дорога... Неважно, впрочем.
СОБАЧНИЦА. Ты спрашивай, спросить хотел.
ИВАН. Да нет, ничего важного, я потом. Осень в этом году красивая, какая-то сказочная. Листьями заволокло кругом.
СОБАЧНИЦА. Я сына, считай, школьницей родила. На выпускном, слава богу, ещё не заметно было. Но я так в институт из-за живота не поступила, потом младенец на руках, совсем не до учений. Тем более безотцовщина. В садик отдала и на родной завод. Родители, упокой бог их душу, очень мне помогали, очень меня любили.
Появляется Лиза.
СОБАЧНИЦА. Любовь – больше ничего человеку и не нужно.
ЛИЗА. Доброе утро. Я погулять вышла.
ИВАН. Привет.
СОБАЧНИЦА. Больше ничего человеку и не нужно. Пойду поищу Боба.
Уходит.
ИВАН. Не разбудила отца?
ЛИЗА. Нет. Но, если что, мне не пятнадцать.
ИВАН. По определённым причинам меня это радует.
ЛИЗА. Поцелуй меня.
ИВАН. Да. Ты не простыла?
ЛИЗА. Фух, теперь я перестала бояться, что это всё было только вчера.
ИВАН. Сегодня и ещё завтра. Послезавтра, конечно, обещать не могу, но завтра – гарантирую.
ЛИЗА. Дурак! Ты на работе?
ИВАН. Физически да. Мыслями я далеко-далеко. Но здесь с тобой. Но высоко-высоко. В общем, сложно объяснить.
ЛИЗА. А вчера мне было как пятнадцать. Ещё папа... Чувствовала себя подростком.
ИВАН. Для подростка ты слишком умна и...
ЛИЗА. Ну говори.
ИВАН. Грудь.
ЛИЗА. Это от ребёнка. Не естественный рост за десять лет, не думай.
ИВАН. Всё думал... Это не вредно тебе?
ЛИЗА. На определённом сроке полезно.
ИВАН. Точно? Я всё утро гуглил, там разные мнения.
ЛИЗА. На всё есть разные мнения. Что я уехала от отца ребёнка – есть разные мнения, на то, что ты живёшь с мамой, есть разные мнения...
ИВАН. Какие мнения?
ЛИЗА. Разные. Даже на это чёртово колесо и его необходимость в этом месте есть совершенно разные мнения.
ИВАН. Куда пойдём?
ЛИЗА. И даже внутри одного человека на некоторые вопросы есть совершенно разные мнения. Хочется вырваться куда-то. Погода чудесная. Была бы машина, уехали бы с тобой к природе, на озеро, в лес. А были бы у нас горы...
ИВАН. А что горы?
ЛИЗА. Ты был в горах? Мы прошлым летом в Грузию ездили. Полторы тысячи километров на машине в жару – это жесть, но оно того стоило. Когда ты стоишь и эти вершины, и ветер, и руки раскинуть хочется, и раскидываешь, и бежишь по склону...
ИВАН. Я думаю купить машину.
ЛИЗА. Зачем она тебе?
ИВАН. Ты теперь останешься?
ЛИЗА. Останусь, куда я денусь. Ты не изменился.
ИВАН. Может, снимем нам квартиру?
ЛИЗА. Будет зима.
ИВАН. А когда-нибудь ты всё же родишь.
ЛИЗА. Всё же?
ИВАН. Да.
ЛИЗА. В каком смысле?
ИВАН. Я думал, что если... Что если ты не возвращаешься, остаёшься со мной, то...
ЛИЗА. Что?
ИВАН. То ты сделаешь...
ЛИЗА. Ну.
ИВАН. Сделаешь аборт.
ЛИЗА. С чего ты взял?
ИВАН. Это... очевидно.
ЛИЗА. Постой, ты хочешь сказать, что для того чтобы... Я должна...
ИВАН. Ты не должна, но... Это же чужой ребёнок.
ЛИЗА. Чужой?! Это мой ребёнок.
ИВАН. Я не это хотел сказать. Ты понимаешь, что я хочу сказать. Мы своего можем, что не обязательно...
ЛИЗА. Нет, я не понимаю. Совсем не понимаю.
ИВАН. Лиза, подожди!
ЛИЗА. Не понимаю, почему я такая дура. Лиза, ты такая дура, такая!.. Такая! Дура.
ИВАН. Постой, прости! Я... Ну ты же сама сказала, что на всё могут быть разные мнения, это просто моё мнение.
ЛИЗА. Да. Ты извини, мне пора.
ИВАН. Лиза, не уходи.
ЛИЗА. У меня тоже были разные мнения, внутри были разные мнения, я вот сейчас внутри меня обсудила с собой... Мне в Москву пора ехать. Нагостилась. Хватит. Пора и честь знать.
ИВАН. Я не поехал в Москву, потому что меня мама не отпустила. Я пришёл тогда утром пьяный, она сказала, что я сопьюсь как отец, если её не будет рядом. Что она не допустит, чтобы я повторил его судьбу. Она плакала, я не мог спорить. И на этом всё, остальное я выдумал. А не попадался тебе на глаза, потому что стыдно было. И что мама, и что тебя...
ЛИЗА. Мне пора.
Лиза уходит.
ИВАН. (вверх) Эй! Эээээй! Я же знаю, что ты смотришь на меня! Подсаживаешь нас в корзину к чужим людям, катаешь к небу и бьёшь вниз. Оставь меня в покое со своим чёртовым колесом!
7
Та же площадка в парке. Похолодало. Колеса обозрения нет.
МАТВЕЙ. Как-то пусто. Непривычно. И что здесь теперь будет? Можно сделать... Ну я не знаю. Кроме чёртового колеса не встаёт сюда ничего, даже с моей фантазии. Может... Весь подъезд раскатали этими грузовиками, они с аллеи прямо по газону заезжали, видел, Иван? Я им кричал, но куда там. Теперь этот бетонный постамент как мавзолей. Ленина на нас нету. Я не предлагаю, но, может... Выпьем?
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Когда увезли?
ИВАН. Вчера закончили.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Быстро.
ИВАН. Как целая жизнь.
МАТВЕЙ. Всё же оно красивое было. Вписывалось в пейзаж как родное.
ИВАН. Как вы себя чувствуете?
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Слабый я стал. Не борец.
ИВАН. Что врачи говорят?
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Да ну их к чертям! Три недели пластом пролежал, никакого толка. Утром таблетка, днём укол и карты с однопалаточниками – вот и вся ихняя терапия. Не нервничать прописали.
ИВАН. Вы теперь постарайтесь.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Теперь уже что. Переживай не переживай, а ты уже всё провернул. Без колеса не будут вообще в парк ходить. И я не буду. Это символ. Сам ещё пожалеешь.
ИВАН. Если бы немцы зашли в Париж и стали бы разбирать Эйфелеву башню, а ты стоишь, смотришь... Слушаешь, как их начальник шутит.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Кон-три-бу-ци-я... Ты знал, что наш мэр – редкостная скотина? И как мы такого урода выбрали?
МАТВЕЙ. Я не голосовал.
ИВАН. Тоже.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Не помню, выборы сколько лет назад были, вроде ходил...
МАТВЕЙ. Дядь Витя, говорят, вы там дебош устроили знатный.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Я бы им там всю разнёс шарашку. И рожу его нахальную тоже. Ты, говорит, старик, не по адресу, в таких случаях президенту писать надо – и смеётся мне в лицо. Я-то старик, ну-ну... Если бы сердце не подвело, разбил бы ему всё хлебало, в крови бы умылся, гад!
ИВАН. Виктор Михайлович...
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. А что? Вот мы с тобой стояли на противоположных позициях, но уважаем друг друга. И это главное – уважение. Даже когда рыцари воевали, убивали друг друга, они уважали противника, никаких арбалетов, только честный бой. А когда тебя не уважают, насмехаются, показывают тебе, что ты блоха! Так можно разве? Тем более если ты народом выбран!
МАТВЕЙ. Выборы без выбора.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Уважение! Вот я, считай, был повержен в нашей войне, а ты отвёз меня из больницы домой, да на новой машине. Красиво, достойно! Лизка рвалась за мной прийти, но она себя чувствует неважно, там... Ну я и успокоил, что ты есть, она тогда дома отлежалась. В кредит взял, да? Мощная? Сколько лошадей?
ИВАН. Много лошадей.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Сколько платёж в месяц? Ну ты не голодай, если что, заходи к нам обедать, подкормим. Не чужой человек. Тем более заходи, пока Лиза здесь. Вы же дружили в школе. Тебе жениться пора.
ИВАН. Когда она уезжает?
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Ждала, когда меня выпишут.
ИВАН. Значит, скоро.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Ладно, не помирать же теперь, что колеса нет чёртового. Эх! Много что ещё есть! И, основное, люди есть! Мы есть! А скоро тут разобьём зимний парк: катки, хот-доги, лавочки... Что там ещё? Да, Мотюха, заживём?
МАТВЕЙ. Надо тогда работников ещё нанять, мы же не железные. Я точно нет. Я из плоти и крови. Ваня, ты главное непьющих бери, ага? А то с пьющих толку никакого, одни хлопоты. Нет, если по-человечески, немного, то можно, но кто-то же и в запой уходит. Это, друзья, не нужное.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Может и я на коньки встану, раз такое дело! Ни разу в жизни не катался, но по такому случаю...
ИВАН. Да, катки... Сделаем что-нибудь. Придумаем. Почему за преступления не сажают? Все знают: этот ворует, этот жену бьёт, а не сажают!
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Да потому что всех бы тогда пересажали. Ну кто не без греха. А так сажают тех только, кто совсем! Ну или не повезёт.
ИВАН. Или не повезёт.
МАТВЕЙ. Нет, в другом дело. Вся Россия – это и есть одна большая тюрьма. Колония-поселение. Серьёзно! Вы посмотрите кругом, обернитесь. Глаза разуйте! Отправили нас на эти окраины цивилизации, неизвестно за что. Я, когда в школе учился, ездили классом на экскурсию в Прагу, к чехамсловакам. Вот там – культура, цивилизация, дома красивые. А здесь так, поселение, выживаем.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Ты Россию не любишь?
МАТВЕЙ. Но самое интересное, что жизнь есть везде! И даже здесь, даже в этих скотских серых условиях, мы что-то делаем, стараемся, бьёмся, творим... Стихи пишем! Хотите почитаю? Свежее...
Выходит собачница.
СОБАЧНИЦА. Чего сидите?
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. А что нам, лежать? Мы же не мёртвые.
СОБАЧНИЦА. С первого класса шутить не умеешь.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Умею! Просто я при тебе, Вера, становлюсь очень серьёзен. Про первую любовь не шутят.
СОБАЧНИЦА. Первая, последняя, кто её разберёт.
ИВАН. Вы без Боба?
СОБАЧНИЦА. Спасибо, Ваня. Решила больше не таскать поводок, что как дура. Хватит с меня. Ушёл и ушёл мой пёс. Внутри он всегда со мной. И этого достаточно.
МАТВЕЙ. У моей сестры щенки нарожались, хотите?
СОБАЧНИЦА. Не знаю. Может и хочу, может нет. Душу послушать надо, а она молчит пока. Увидит, может, тогда и скажет чего.
МАТВЕЙ. Так я сбегаю! Вон, через дом она. И посмотрите, и за душу поговорим. Я быстро, тёть Вер! Сейчас!
СОБАЧНИЦА. Довертелось колесо, докрутилось. Так даже лучше, места больше стало, неба. Как думаешь, Витя, мне взять щенка?
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Откуда я знаю.
ИВАН. Возьмите. Тоже полюбите.
СОБАЧНИЦА. Полюбить – дело нехитрое. Любить – вот это уже сложнее.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Никакой разницы.
СОБАЧНИЦА. Выздоровел? Всё, возраст начался? Сердечко?
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Ты меня хоронить не спеши.
СОБАЧНИЦА. Так неотвратимо жизнь уходит. И так беспощадно быстро... Раньше год, помните.... Помните, что такое было – год? Это огромное время, бескрайнее и очень далёкое. В школе, например, год – да это в следующий жизни. Только через год, целый год.... А потом всё быстрее, быстрее... И вот сейчас год пролетает, а ты даже вздохнуть не успеешь, понять, что лето прошло, ушла осень, и это уже следующая зима. А не та же что была вчера, бесконечная зима...
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Вот только тебя на коленках катали, мгновение назад ты своих детей катал на карусели, моргнул – дети катают своих детей, карусели снесли... И ничего не осталось, только память. А она врёт безбожно. Может, всё было не так как помнишь.
ИВАН. И что с этим делать?
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Что хочешь.
СОБАЧНИЦА. Жить. Не замирать, не скукоживаться. А жить. Эх, с собакой всё как-то веселее было. Возьму щенка.
ИВАН. Вы верите в карму? Во взаимосвязь поступков и судьбы.
СОБАЧНИЦА. Всем за всё воздастся. Ясно как день.
Появляется Лиза.
ЛИЗА. Я попрощаться пришла.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Лизка, ты чего, так скоро? Я даже домой не зашёл.
ЛИЗА. Я зайду ещё домой перед вокзалом.
СОБАЧНИЦА. Пойдём, Витя, погуляем. Места посмотрим.
ВИКТОР МИХАЙЛОВИЧ. Так я до дома тогда.
СОБАЧНИЦА. Пойдём-пойдём. Расскажу тебе кое-что. А то не ровен час сляжешь со своим миокардом, так и останусь со своей тайной одна. До свиданья, ребятки. Не скукоживайтесь.
Виктор Михайлович и собачница уходят.
ЛИЗА. Машину купил?
ИВАН. Хочешь на озеро съездим?
ЛИЗА. Холодно уже. Поздно. Я хочу попрощаться.
ИВАН. Извини меня.
ЛИЗА. Нет, ничего. Чужой ребёнок. Я поняла тебя. Никаких обид. Ты был прав.
ИВАН. Хочешь вернуться?
ЛИЗА. Жить хочу.
ИВАН. Я тоже. Не знаю, что сказать. Как мы будем прощаться?
ЛИЗА. Мы? Зачем?
ИВАН. Не понимаю.
ЛИЗА. Я с местом буду прощаться. Не вернусь сюда никогда. А было здесь... Детство было. Оставь меня, Ваня, пожалуйста.
ИВАН. Мы не чужие, давай попробуем поговорить.
ЛИЗА. Уходи. Уйди. Пожалуйста.
Лиза остаётся одна.
ЛИЗА. Прости меня, пожалуйста. Чёртово колесо крутится: взрослые рожают детей, дети своих детей, их дети своих детей, дети детей рожают своих детей... Дети стареют, смотрят как дети рожают детей. И берегут колыбель, где качали своих детей, чтобы их дети качали детей, своих детей и смотрели, как дети качают детей, своих... Рождаются дети, которые качают своих детей, а их дети не берегут колыбель, где качали детей, где не будут качать их детей. Дети выпрыгивают из колеса и покидают колыбель, они не качают детей, там, где качали тех детей, что рожали детей, что рожали детей, что рожали их... Дети покидают колыбель, они не рожают детей... Колесо останавливается. Больше не будет детей, которые родят детей, которые родят детей, которые будут качать колыбель тех детей... Всё останавливается. Колеса больше нет.
Выходит Матвей.
МАТВЕЙ. Нет щенков. Утопили.
ЛИЗА. Матвей?
МАТВЕЙ. Вчера ещё были. А утром утопили. Нет щенков.
ЛИЗА. Это ничего.
МАТВЕЙ. Жалко.
ЛИЗА. Жалко. Но это ничего. Это ничего.
Конец.