Ольга БУГОСЛАВСКАЯ

 

Родилась в Москве, окончила филфак МГУ. Литературный критик, кандидат филологических наук. Публиковалась в «Учительской газете», журналах «Знамя», «Дружба народов», «Октябрь, «Нева», «Волга», «Кольцо А», «Лиterraтура», «Textura».

 

 

СМЕХ ОТ БОЛИ

(Алексей Моторов «Тот самый Паровозов», «Шестая койка и другие истории из жизни Паровозова» – М.: Corpus (АСТ), 2021.)

 

В 2021 году вышел новый сборник рассказов Алексея Моторова – «Шестая койка и другие истории из жизни Паровозова», а также были дважды переизданы более ранние книги – «Юные годы медбрата Паровозова» и «Преступление доктора Паровозова».

О рассказах Алексея Моторова часто пишут, что они смешные и забавные. Характеристика не самая удачная. Хотя, действительно, писатель обладает отличным чувством юмора и таким прекрасным человеческим качеством, как самоирония (эпиграфом к первому сборнику служит цитата из Стендаля: «Одарённый пламенной душой, Жюльен обладал ещё изумительной памятью, которая нередко бывает у дураков»). Юмор в его книгах очень разнообразен, представлен во всех формах и видах вплоть до чёрного, замаскированного под детскую наивность: «Я люблю, когда жара. Мы тогда на пруд ходим купаться. У нас на даче пруд есть. Там в прошлом году один дядя утонул. Он потом на берегу лежал, не шевелился, все на него смотреть ходили, и мы с Асей тоже».

Во всех сборниках есть мастерски написанные юмористические рассказы, которые можно разбирать на курсах писательского мастерства в качестве образца. Один из них – «История про Таню Богданкину, пельмени и архангельского мужика». Она повествует о нелёгкой судьбе пациента с тяжёлым пороком сердца, которого сначала с огромным трудом прооперировали, потом с ещё большим трудом выходили, и то и другое сопровождалось многочисленными осложнениями, и когда после отчаянной многодневной борьбы уже наметилась победа («Час за часом, день за днём, сантиметр за сантиметром он переходил на сторону жизни. Снова держал давление, хлопал глазами и уже начал сопротивляться аппарату, пробуя самостоятельно дышать»), новенькая медсестра из лучших побуждений накормила его пельменями, вследствие чего у больного случилась остановка сердца. Закончилось всё благополучно, пациента в очередной раз откачали, но сама мысль о том, что одна глупейшая оплошность, роковая ошибка или нелепая случайность может запросто перевесить огромные коллективные усилия, является в книгах Алексея Моторова одной из ключевых.

К числу курьёзных можно отнести случай чудесного спасения одного из тяжёлых пациентов средствами народной медицины. В фольклорном сборнике РГГУ, посвящённом колдунам, есть целый раздел о знахарях, которые оказывались сильнее и эффективнее профессиональных докторов. В книге Алексея Моторова есть многозначительный кивок в их сторону.

В рассказе «Бог из машины» смешно описана парадоксальная ситуация, сложившаяся в школьном детстве рассказчика. Связана эта ситуация с обучением сначала в привилегированной школе, а затем в школе для отпетых маргиналов: «Первая (школа), на Фрунзенской, была образцовая. Там учились дети дипломатов и внуки ветеранов госбезопасности. В этой школе всё было до такой степени надёжно, что туда определили даже дочку Луиса Корвалана. Паркет в холлах был натёрт до блеска… в туалетах не курили, на переменах младшие гуляли парами, старшие не дрались, не хулиганили, вместо этого собирали бумажную макулатуру, сдавали деньги на подарки детям Вьетнама, а со сцены пели песни про Ленина… Ученики из приличных семей рассказывали друг другу бесконечные истории о жизни с родителями во Франции, Дании, Египте и Бразилии, демонстрировали потрясающие авторучки, фломастеры, игрушки и жевательную резинку. Казалось бы, учись – не хочу. Но не прошло и недели с первого сентября, как первая моя учительница вдруг яростно меня возненавидела и даже не думала этого скрывать… Потом родители получили новую квартиру, мы переехали, и я пошёл в следующую школу. Это была восьмилетка на одной из улиц Соколиной Горы. Возможно, так выглядели сиротские приюты Диккенса или советские исправительные заведения эпохи военного коммунизма. Школа была построена ещё при царе Горохе, а обшарпанных классах стояли доисторические парты с откидными крышками, в полу зияли дыры. Тяги к знаниям там никто не выказывал, уроки массово прогуливались целыми классами… изъяснялись все исключительно матом. Драки возникали на каждой перемене как по поводу, так и без, настолько свирепые, что школьный медпункт больше напоминал полевой лазарет… Удивительное дело, но меня всё это не особенно шокировало. Эта школа-восьмилетка казалась мне какой-то причудливой смесью «Неуловимых мстителей» и «Педагогической поэмы», настолько дух романтики и свободы витал в её стенах. Каждый день был полон увлекательных приключений. Всё чопорное, наносное, привитое в первой школе, улетучилось за пару дней… В драках я принимал участие азартно… курить начал с удовольствием, в милиции на учёте хоть пока и не состоял, но перспектива была».

Одна из самых весёлых историй – «Отражение в зеркале» – посвящена тому, как рассказчик оступился на шаткой почве политкорректности, обучаясь в интернациональной школе вместе с детьми из стран социализма. Один из представителей коммунистического лагеря – вьетнамец Бинь, знаток и ценитель, как ни странно, американской военной техники, склоняет наивного советского мальчика к сделке по обмену игрушками. В результате главный герой становится жертвой циничного обмана. Когда коварство Биня становится очевидным, между мальчиками вспыхивает ссора, в пылу которой главный герой обзывает своего обидчика вьетнамской рожей: «Это вырвалось у меня как-то само по себе. Да, Бинь – сволочь, но вьетнамцы тут ни при чём, а у дедушки был аспирант Лай, вьетнамец, хороший человек, он мне даже марки присылал. Но слово, как известно, не воробей. Мой пронзительный крик услышала пионервожатая школы Надя… И ей тут же стало дурно.

– Ты!!! – Задыхаясь, она всё никак не могла подобрать нужного слова. – Ты!!! Да знаешь ли ты, как мужественно сейчас сражается вьетнамский народ с американскими империалистами!

Бинь тут же приободрился, гордо вытянувшись по стойке смирно, изображая готовность к тяжёлым боям с американским империализмом, будто не он нахваливал их боевые корабли».

Рассказы Алексея Моторова легко читаются и легко воспринимаются, в них силён пафос жизнеутверждения и человеколюбия, они утешительны тем, что написаны с позиции здравого смысла, и в них действительно очень много смешного. Поэтому нет ничего удивительного в том, что книги Алексея Моторова часто рекомендуют в качестве развлекательных. Но нельзя не заметить, что этот автор никогда не пишет для того, чтобы просто позабавить, посмешить или вселить в читателя оптимизм.

В рассказах Алексея Моторова о детстве и взрослении возникают темы одиночества, переживаемого впервые, а оттого очень острого, непонимания и невнимания со стороны взрослых, включая самых близких: «Чужаков всегда не любят. И почти всегда их лупят. Лупят новеньких в классе, лупят зашедших в соседские дворы, лупят тех, кто впервые попал в пионерлагерь, а уж тех, кто приехал из другого города, того просто обязаны отлупить. Странным образом этого никогда не понимала мама. Куда бы мы ни приезжали, она постоянно выталкивала меня из дома на улицу, чтобы я, по её выражению, «шёл дружить».

Главное в этом контексте – утрата иллюзий относительно людей вообще. Тоже болезненная и горькая. В рассказах отражены те моменты, когда ребёнок начинает видеть не то, что должно быть, не то, что конструирует детское восприятие, а отчасти и воображение, а то, что есть на самом деле. Видеть, что те люди, от кого он автоматически ждёт любви или хотя бы хорошего отношения, на самом деле к нему в лучшем случае равнодушны. Осознавать, что даже между близкими родственниками существует зависть и тайное недоброжелательство. С удивлением и грустью замечать, что многие взрослые безответственны, мелочно корыстны, одержимы дикими предрассудками, лицемерны и лживы: «Не было случая, чтобы тётя Люся не сказала гадость про маму, про дедушку Никиту и бабушку Аню. Но делала она это только тогда, когда те её не слышали. Меня она никогда не стеснялась, уверенная, что по малолетству я ничего не понимаю».

Много сказано и об интеллигентских иллюзиях и той параллельной реальности, в которой живут идеалистически настроенные люди: «… бабушка наша, пребывая в постоянном искреннем заблуждении, пыталась продолжать традиции народничества из её любимых романов. Думаю, что посёлок виделся её этакой патриархальной деревней, населённой добрыми степенными крестьянами с их милой детворой. И, желая полностью слиться с ними, стать частью этой идиллии, бабушка изо всех сил приспосабливалась, старалась говорить на простонародный манер, и даже платочек себе повязывала, словно деревенская бабка. Беда в том, что жители рабочей слободки, годами не просыхающие, бьющие смертным боем своих жён, и близко не были похожи на героев столь почитаемого бабушкой Толстого».

Страна детства и юности, поздний СССР, описана здесь безо всякого умиления: «В начале мая все заговорили об аварии на Чернобыльской атомной станции. В нашей стране об этом узнали, как водится, из передач западных радиостанций. С огромной неохотой, не сразу, полунамёками, но власть всё же признала очевидное. Хотя первую неделю слуги народа как в рот воды набрали и первомайские демонстрации не отменяли в Киеве и близлежащих городах. Да и зачем? Нечего панику сеять».

Гротеск и сарказм – самое сильное оружие автора, тем более что описываемая им действительность гротескна сама по себе: «Многократно воспетое в советское время движение за свободу и независимость до сих пор окружено романтическим ореолом. В реальности романтики там меньше, чем на живодёрне… В получившем свободу и независимость молодом демократическом государстве разворачивалась борьба за власть. Обычно это выражалось в масштабной резне… Уцелевшие в сражении за трон царьки, прекрасно понимая, что в скором времени последуют за теми, кого сами они замучили, убили и даже съели, судорожно начинали искать возможности этой участи избежать. И помощь им приходила почти всегда одна и та же, эффективная и долговременная. В виде единственно всесильного и верного учения – марксизма. Только марксизм надёжно гарантировал пожизненное правление, отмену выборов, отсутствие какой бы то ни было критики, попрание всех законов… а главное – военную помощь. Наши престарелые вожди искренне любили своих младших чёрных братьев, осыпали их высшими государственными наградами, устраивали торжественные кремлёвские приёмы в их честь… Одного такого президента, Бокассу, известного садиста-каннибала, даже пригласили в детский лагерь «Артек».

Откровенно кошмарным становится воспоминание о пребывании в советской детской больнице: «Меня усадили в кресло, туго привязали руки ремнями и вставили что-то в рот, отчего он перестал закрываться… Она (врач) взяла шприц с огромной иголкой и этим шприцом… полезла мне в рот. И стала делать мне так больно, что нельзя было терпеть, а кричать я не мог и поэтому застонал точно так же, как и другие дети».

Каникулы в южной глубинке тоже никак не назовёшь весёлым приключением: «Бедность вокруг была настолько удручающая, что на этом фоне нищее моё детство в Щербинке казалось непристойной роскошью. Во многих хатах, что мы видели, люди спали на полу, на каких-то тряпках и тулупах, одеты там все были хуже голодранцев, ели хлеб, лук и картошку, и если в семье тратили рубль в день на еду, на всю ораву, то хорошо». В общем, мрачных мыслей, заставляющих делать мрачные выводы, здесь хватает.

Больница в рассказах Алексея Моторова – место, где, с одной стороны, отчаянно борются со смертью, а, с другой, рассматривают смерть как вполне рядовое событие, воспринимаемое с большой долей, скажем так, хладнокровия. На этом разрыве между отношением к отдельной жизни как к высшей ценности и как к чему-то, что ценности не имеет, возникает сильное драматическое напряжение и протест отдельного живого существа: «А эти двое (медсёстры) сейчас говорили о смерти ребёнка так буднично, так равнодушно. Они ведь добрые были всегда, хорошие. Что с ними вдруг произошло, если они могут сейчас чай пить? Да они переживать должны, плакать!.. Они здесь работают, значит, уже привыкли. Но как можно привыкнуть к такому? Ужас охватил меня, и стало трудно дышать. Я никогда раньше не задумывался о смерти. А она, оказывается, совсем близко. И это не кино, не книжка. Этот малыш умер где-то рядом, может, в соседней палате. И если бы умер я, они бы так же спокойно пошли пить чай, и мир бы не перевернулся».

Нужно добавить, что любое повествование о работе в больнице неизбежно отсылает к фундаментальным мифам о жизни и смерти, границе между мирами. Операционная, реанимация, больничная палата – разные рубежи этого пограничного пространства, населённого персонажами, соотносимыми с разными божествами, ангелами и демонами. Поэтому в медицинских историях всегда так широк фоновый литературно-мифический горизонт.

Юмор в книгах Алексея Моторова – нечто намного большее, чем средство развлечения. Он помогает дистанцироваться от всепоглощающего хаоса и абсурда нашей жизни.