Лета ЮГАЙ

 

(Псевдоним Елены Югай.) Родилась в Вологде. Выпускница Вологодского государственного педагогического университета и Литинститута им. Горького, кандидат филологических наук. Доцент Liberal Arts College Института общественных наук РАНХиГС. Стихи публиковались в журналах «Новый мир», «Звезда», «Октябрь», «Дружба народов», «Новая Юность» и др. Автор нескольких поэтических книг. Лауреат премии «Дебют» (2013). Живет в Москве.

 

ВЕСЕННЯЯ ОТКРЫТКА

 

 

*  *  *

 

Весна уходит на работу –

Топить снега и двигать льды,

И сонные будить сады

Птиц торжествующим прилётом.

 

И каждый из рабочих дней

Ещё длинней, ещё полней

Движеньем и журчаньем света,

Разбросанного меж теней

И налетающего ветра.

 

А вместе с нею, обгоняя

Её живой и ясный бег,

Торопится вода лесная,

Застывший прожигая снег.

 

И горожанки из квартир

Выходят, щурясь, в новый мир

На предназначенную встречу,

Одеты в шёлк и кашемир.

И мир улыбками расцвечен!

 

 

*  *  *

 

                        Памяти А.П. Тимофеевского

 

Мы прилетали к нему и щебетали о ерунде,

Маленькие умные птички, родившиеся вчера. 

Он был красив, как горные пики на фоне облачных круч,

Бурлив, словно море,

Наивен, как солнечный свет.

 

Мы знали: за ним –

Товарищи, убитые и убитые,

Девочка, взятая с куклой из постели и отправленная в лагеря,

Лукавые разговоры со следователем,

В спешке сжигаемые стихи.

 

Но говорили больше о вселенском добре,

О «ну как это так» по поводу несправедливости,

О стихах, до последнего о стихах.

Немного подыгрывая,

Как стёклышки, греющиеся на солнцепёке.

 

А потом ничего не стало. Ни прежнего слова, ни прежнего мира,

Ни моря, ни гор и ни солнца.

 

Только страх и стыд.

Каждый день – убитые и убитые,

Забираемые в известном направлении.

Наши пёрышки облетели, крылья окаменели, голоса стали солёной водою...

 

Если мы это переживём,

Удастся ли нам

Сохранить свет и наивность?

Будем ли говорить о стихах, до последнего о стихах?

 

 

КАЛИТКА 

 

Ты ничего не знаешь об этом мире.

Ты от него защищён

Лазоревой скорлупой,

Дощатым забором,

Полноцветной сиренью,

Крапивой-шипи́цей.

 

Мокрый беспёрый птенец.

Слизень-близень, ушко-улитка,

Выгляни за калитку!

Белый росток,

Расколи деревянный орешек!

 

Время приспело,

Яблоки налились,

Путники за оградой состарились.

Мир катится в пропасть,

колёса скрежещут,

искры летят.

 

 

КОЛОДЕЦ

 

Глубже корней,

Черней вечерних лип –

Прозрачный студень, транслирующий темноту.

Некому посмотреть изнутри.

 

Только земля чувствует,

Как вода собирается,

Стремится к холодному лифту

В верхний мир.

 

Пока хватит рук и вёдер,

Перекачивай внутреннее во внешнее.

Только так

Вода сохранит чистоту

И прозрачность.

 

 

СНЕГОПАД

 

Говоришь, говоришь, а потом

Всё накрывается белым листом.

Слова перепревают, словно трава,

Слипаются и лежат пластом

В горле, и мысль замерзает, едва жива.

 

Когда солнце уходит к другой стороне земли,

Безразлично ему, что вы строили и о чём цвели,

Линий длинных вдали теряется синева,

И никто не слушает, как деревья под наледью полегли

И как где-то под настом лопнула тетива.

 

 

БАБА ЛЕСТИНА

 

Баба Лестина

(«в церковной книге записано Лепестина, но буквы потёрлись;

батюшка сказал, будут называть внуков,

пусть Лестиной не называют»)

поёт:

«Как на кладбище Митрофаньевском

отец дочку зарезал свою…»

Как запоёт, так заплачет…

 

«Муж-от детей не любил. Велел дочку в лес нести».

 

И с царевной в лес пошла

и в такую даль свела…

 

«Я понесла, оставила, а та как закричит: “Мама!” Я её на руки.

И домой, мужу: “Знаешь, что, тебя я брошу. А детей – нет”».

 

А вокруг долгие сосны, кипит иван-чай, чистый сладостный Васнецов.

Прошлое – желтоглазые волки, в здравой памяти никто туда ни ногой.

 

Только девяностолетняя Лепестина вспоминает:

«А потом что надумал!

Чтоб не платить алименты, решил отсудить детей.

“В детдом, говорю, отдавайте, только не ему!

Он ребёнка в лес велел отнести“.

Спрашивают: “Это правда?” – “Ну дак я не мог привыкнуть”».

 

Лиловые лепестки, острые листья, тычинки, белые, как ресницы.

И вода торфяная, течёт со скоростью шесть километров в час.

А ещё поёт про «на твоей одинокой могиле».

 

«Подружка попросила, мол, спой на моих похоронах.

Люди плакали. А я думала: “Одинокая. А какая ж одинокая?

Вот тётка, вот мать, вот сестра. У высыльных, у тех одинокая.

Бором всё заросло, и не найти. И сын-от один.

Не один, с другими детьми из больницы”».

 

А по берегам туман как меховая опушка.

Лес темнеет.

Прошлое обступает, как лес, и страшно в нём оставаться.

Ничего не разглядеть, многое уже и не вспомнить.

Буквы потёрлись.

 

Хрустнула ветка.

Жёлтые огоньки.

 

Не оставляйте меня здесь одну.