Владимир ПАХОМОВ

 

Родился в 1948 г. Окончил геологический факультет ДВПИ (г.Владивосток). Живет в США (г. Спенсер, штата Нью-Йорк). В журнале «Кольцо А» публикуется впервые.

 

 

ПО ЖИВОМУ

Рассказ

 

Один день начальника экспедиции

 

Еще вчера вечером он ощутил неясную тревогу, какое-то ничем не объяснимое предчувствие чего-то очень неприятного, и тот остаток ночи, что был отпущен ему – Хозяину Посёлка – практически не спал. Постояв на крыльце, он увидел, что апрельское солнце уже окрасило снежные холмы в нежно-розовый цвет и упорно старалось пробиться сквозь низкий густой туман, покрывающий долину Кевеема.

Он не любил полярную ночь. Что-то глубоко противоречащее простому смыслу Бытия скрывалось в отсутствии солнца в течение почти четырех долгих месяцев. И сейчас он с почти первобытной радостью ощущал долгожданный приход весны как приход новой, еще полной надежд жизни. По пути в контору – одноэтажное приземистое здание, выкрашенное в армейскую зеленую краску – он с удовлетворением увидел, что дорогу в школу расчистили, горку возле детского сада залили с вечера, и мусор возле дома номер 4 наконец-то вывезли. Посмотрел на стелющийся дым из трубы котельной – основу жизни Поселка, на редкие струйки пара над «коробами» отопления, служившими в любое время года еще и тротуарами.

Посёлок, для многих, живущих здесь, являющийся настоящим домом, просыпался. Он посмотрел на ряд двухэтажных домов, виднеющуюся вдали школу, мам, ведущих детей в детский сад, колмотящие вахтовки у контор бурового и горного участков. Ему вдруг с пронзительной ясностью вспомнилось Начало: примерзшие ночью к стенке балка волосы, очереди утром за колотым льдом для питьевой воды, пьянки в каждый праздник, кончавшиеся трупами, скудное и однообразное питание в почему-то всегда полутемной столовой, горы журналов и писем, доставляемых не реже одного раза в месяц, затертые и переклеенные по много раз киноленты, которые крутили на узкоплёночной «Украине».

Он ещё раз глубоко вдохнул почти весенний апрельский воздух. «А может, обойдется сегодня?» – вдруг подумал он.

И опять, в который раз, он ощутил присущее всем, кто так или иначе был причастен к жизни в Заполярье – от последнего разнорабочего до Хозяина, – чувство внутренней несвободы, неизбежно ведущее к конфликту с окружающими, но в первую очередь с самим собой.

Уже открыв дверь кабинета, задержался у стола секретарши. «Все в порядке, Валя?» – не скрывая надежды, спросил он. И увидел в ее глазах беспокойство и плохо скрытое сочувствие. Секретарша досталась ему от прежнего начальника, и он уже успел привыкнуть к ней. Кроме других необходимых качеств, она, как самый чуткий барометр, безошибочно определяла, кого пускать сразу, а кто может и подождать, знала все новости и настроения Поселка. Как и прежде, она не регистрировала почту, пока он не просмотрит: потом всегда можно отписаться, что чего-то не получили.

«Сделайте чай, Валя, и давайте почту». Аккуратно сняв кожаный реглан, поправив сбившийся галстук, который он не любил, но ноблес оближе, медленно открыл коричневую потёртую папку. Приказ он прочитал, не вникая в смысл. «В связи...» и прочие казенно-дежурные фразы он пропустил. «Сократить 43 человека! 43 человека! 43 Человека! 43!»

Он, как никто другой, знал и отчетливо понимал, что другой работы в Поселке нет, и что эти 43 человека, почти каждого из которых он знал, нужно просто вышвырнуть из привычной жизни. И именно ему, а не кому другому, придется сообщить им эту ошеломляющую новость, которую нельзя осмыслить сразу, в которую невозможно просто так поверить.

Отхлебнул давно остывший чай и нажал кнопку селектора. «Валя, в 11.00 всех начальников участков ко мне».

Он оглядел собравшихся. Это были разные люди, но в условиях жесткого отбора Заполярья каждый из них был на своём месте.

Особенно задержал взгляд из-под припухших век на «гвардии» – начальниках геологической службы, горного и бурового участков.

– Товарищи, – он передохнул, пытаясь скрыть подступивший к горлу ком. –Товарищи! Пришел приказ – сократить 43 человека.

Будучи начальником, он хорошо знал, что без остальных служб просто невозможно функционирование сложнейшего механизма экспедиции и Поселка, неразрывно связанных меж собой и представляющих, по существу, одно целое. Но, оставаясь навсегда геологом, он считал их наиболее близкими и почти родными людьми, на которых всегда мог положиться, иногда даже больше, чем на себя.

«Вот они – соратники, способные пробить любую стену», – подумал он и еще раз глубоко вздохнул, как бы собираясь с силами.

– Пришел приказ – сократить 43 человека. Да. Товарищи – 43!! Вот такие Дела.

Перекрывая простуженным, знакомым всему Поселку и внезапно севшим голосом разноголосый шум, отрубил:

– К 3.00 – подать списки на сокращение. После трех решение буду принимать лично. Все свободны. Владимир Гаврилович – задержись.

С начальником геологического отдела, замещавшим главного геолога Владимиром Лущенко их связывала долгая, еще институтская дружба.

– Ну, что, Папа, – он назвал его институтским прозвищем, что делал в исключительных случаях и всегда наедине. – Что будем делать? Ты знаешь Город – они не слезут.

Тот помолчал немного.

– Ты вот что, Володя, ты решай с остальными, мне оставь геологов, ты знаешь – там по живому.

В три часа он вышел приемную.

– Никого не было, Владимир Александрович. Два раза звонили с города – я сказала, что вы на территории.

– Валя. До конца дня ко мне никого. И вы тоже не задерживайтесь.

Он плотно прикрыл дверь, достал приготовленное штатное расписание и лист бумаги, на котором крупно написал:

«КОНТОРА и ОСТАЛЬНЫЕ СЛУЖБЫ»

 

* * *

Он не заметил, как за окном, почти полностью затянутым зимней ледяной коркой, стемнело. Поднял глаза на круглый циферблат часов.

– Уже 8, – удивился он. Список на 33 человека был готов. Негнущимся пальцем ткнул селектор. – Гаврилыч – тебе восемь, меньше не могу, прости. Завтра жду.

Позвонил домой: «Скоро буду». Посмотрел на кучу неразобранных бумаг, закрыл папку, достал из стола початую бутылку водки, налил половину стакана, выпил, закусил оставшейся от утреннего чая конфеткой, выпил еще. Посмотрев на пустую бутылку, опять ткнул селектор:

– Гаврилыч. У тебя есть? Сейчас зайду.

Домой пришел после полуночи. Жена, закутанная в пуховый платок, не спала.

– Я всё знаю, постелила тебе на кухне. Ты голодный? Я разогрею сейчас.

Он молча ткнулся в ее тёплое плечо и прошел в комнату. Через минуту он спал, не раздеваясь.

Он знал, что завтра будут обмороки и истерики, проклятия и угрозы, полный кабинет плачущих детей, которых тщетно будет пытаться не пускать Валя, не скрывающие осуждения и непонимания взгляды руководителей подразделений.

Он не знал и не мог знать, что всего через несколько лет его Посёлок со школой-десятилеткой и автоклассом, детским садом с бассейном, крытым катком будет просто брошен на произвол судьбы и варварски разграблен старателями.

Сейчас он спал, просто спал сном уставшего человека.

 

 

ОКО ГОСУДАРЕВО

Почти правдивый рассказ

 

«Да уж – смеркнулось». А.Степанов – инспектор РГТИ

 

Хочу рассказать вам о грозном и всемогущем проверяюще-надзирающем органе горно-технической инспекции – РГТИ (Око Государево, как они любили себя называть).

Как вы знаете, уважаемый читатель, ни одно производство не обходится, в той или иной мере, без нарушений массы инструкций, циркуляров и других документов, регламентирущих работу предприятия.

Будучи абсолютно согласен, что все правила техники безопасности написаны кровью, тем не менее, смею утверждать, что очень часто сталкивался со своеобразным “эффектом привыкания“, когда на первый взгляд незначительные нарушения просто перестают восприниматься как таковые. Так вот, при желании, плохом настроении и просто из вредности РГТИ могло использовать любое нарушение для приостановки производства (буровых, горных и других работ). Поэтому каждый их приезд в Посёлок воспринимался (без паники, конечно), как событие, близкое к стихийному бедствию.

Итак, был месяц март.

Я всегда любил, да и сейчас люблю в весне именно март.

Март на Территории – это даже ещё не ранняя весна с её безотчётным томлением и светлой грустью по медленно умирающему и теряющему свою непорочную белизну снегу. По выраженной степени недосказанности и смутной неопределённости март можно сравнить с женщиной, которую вы так долго искали и, кажется, наконец, встретили, но, сохраняя робкую надежду на взаимность, совсем не уверены в ней. Она то призывно взмахнёт ресницами, даря вам долгожданную надежду, то обдаст ледяным холодом, проходя мимо, как будто не замечая вас. Нет, это не расчётливое кокетство ветреницы, скорее, боязнь ошибиться в пробуждающемся чувстве и безмолвная просьба подождать… не торопить её.

Именно в конце марта главный инженер в своём кабинете представил меня высокому плотному мужчине в очках лет 50, с сурово-неприветливым лицом, одетому в меховой кожаный реглан.

– Володя, вот Борис Павлович имеет немного свободного времени и хочет порыбачить. Но так, что бы ловилось... Ты подбери место, ну, и прочее там…

Мужчина этот был не кто иной, как Борис Павлович Енбеков – глава РГТИ и гроза всех предприятий района, славящийся своей непреклонностью, крутизной нрава и непредсказуемостью решений.

Институт взяток в то время находился в зачаточном состоянии.

Вспомнив классика, хотели было борзыми щенками – да где их взять в Тундре-то?..

Коньяк – ну, не больше трёх рюмочек, чтоб я помер – под уху и неспешные разговоры.

«Да уж ...смеркнулось…» – так, покачивая головой, гость выражал почти все эмоции.

Мы почти подружились, сохраняя необходимую в таких случаях дистанцию.

Вечером мы с Сергеичем допоздна утрясали детали поездки.

– Володя, ты смотри не подкачай, сам понимаешь, не маленький, он, брат, таких дел может наворотить – мало никому не покажется. Никого не бери и лишнего не болтай.

Всё было понятно (не впервой), да вот только Пинтяшин (мой надёжный вездеходчик) был в отпуске, и ехать предстояло на вездеходе Васи Табакова.

О Васе и его вездеходе ходили небылицы, в которые я не верил, пока собственными глазами не увидел бензонасос, подвязанный грязным нейлоновым носком!

Сергеич попытался развеять мои сомнения, сказав, что вездеход будут всю ночь готовить два механика, а вездеходчика он запугал увольнением, если что не так.

Договорились ехать на Алькаквуньские озёра по следующим причинам:

Первая и самая главная, что там пару раз был Вася. Вторая – там был довольно сносный балок с печкой, и третья – что рыба (мальма – ручьевая форель) сейчас там ловилась хорошо.

Далее Сергеич заверил меня, что дрова, спальные мешки, продукты, посуда и рация уже загружены в вездеход.

Выехали рано, затемно. Видимо, посоветовавшись с Сергеичем, Борис Павлович уступил мне место в кабине. Доехали без приключений, остановившись один раз, послушали шёпот звезд на угольно-чёрном небе – верный признак сильного мороза.

Я предложил доехать до балка, который был хорошо виден километрах в трёх, разгрузиться, перекусить и вернуться для рыбалки. Осмотрев балок, я обнаружил отсутствие столика и двух досок на двухярусных нарах, видимо, использованных в качестве дров. Но зато под нарами – половину оленьей туши!

Встревоженный молчанием, я вышел из балка и... я ещё долго вспоминал эту картину!..

Служители Ока Государева в полной растерянности, близкой к ступору, стояли возле кучи дров, спальных мешков, ватников, валенок и ватных брюк. Чуть в сторонке стоял ящик водки, на горлышки бутылок были аккуратно надеты четыре гранёные стопочки. И всё! Продукты, посуда, рация (как выяснилось потом, упакованные в четыре ящика) остались в диспетчерской!

Из оцепенения всех вывел голос Васи:

– Мне кажется, что продуктов нет!

– Для простого вездеходчика – ну просто удивительно догадлив! – пробасил Борис Павлович.

И вдруг, по блеснувшему солнечному зайчику на стекле очков, я с удивлением увидел, что эта ситуация не то чтобы ему нравится, а как-то забавляет, что ли…

– Я так понимаю, Кондрат (фамилия главного инженера была Кондратенко) это всё, нарочно, устроил, да, Володя? Проверить РГТИ на выживаемость в условиях зимней тундры, так сказать...

– Ну, в темпе – переодеваемся, по стопке и рыбачить! Зря, что ли, в этакую даль забрались?

– И что у нас с закуской? – и он извлёк из портфеля (стало понятно, зачем он его взял с собой) палку колбасы, баночку шпрот, пачку индийского чая и бутылку коньяка «Плиска»!

У нас с Николаичем тоже кое-что нашлось, негусто, правда, но зато целая буханка хлеба.

У Васи из припасов была только слегка погнутая и неимоверно грязная ложка.

– У вас и этого нет, – обиделся он.

Стопочка еще больше подняла настроение, и мы с веселыми шутками отправились к месту рыбалки.

Знали бы мы, что нас ждёт – шуток бы поубавилось...

Было очень тихо. Снег нестерпимо блестел под лучами трёх солнц – двух ложных, что наблюдается только при сильном морозе. А мороз и в самом деле был сильный: превратил «Плиску» в густую жидкость цвета кофе с молоком, а тушенка в единственной банке не разогревалась в банке на костре, обгорая по краям.

Зато рыба ловилась... Ни до, ни после я не припомню такого зимнего клева!

Я увидел, что Борис Павлович сгребает со льда рыбу в кучу голыми руками, цвета варёных раков, и понял, что стало ещё холоднее.

– Ну – почин добёр, добёр! Поехали отдыхать! – скомандовал Борис Павлович.

Весело трещавший огонь в печке, отдававшей тепло, озарял часть балка причудливо меняющимися светом и густыми тенями, и вдруг я снова ощутил неровное дыхание времени, уносящее в небытие этот летящий в бескрайную ночь одинокий балок на краю света в чудовищно несправедливой неповторимости всего происходящего с нами.

– Принеси-ка переноску, Вася!

– Сейчас, – неохотно пробурчал тот.

Ярко вспыхнув на миг, переноска погасла.

– Лампочка, наверное, перегорела, – неуверенно сказал Вася.

– Ну так замени!

– Так у меня больше нету!

– Ну всё, тогда – глуши мотор! – и после скудного ужина со стопочкой стали ложиться спать.

– Я вот в книжке читал, что чай можно жевать! – неуверенно из спального мешка просипел Вася.

– А я вот думаю, что вездеходчикам вообще вредно книжки читать, – прогудел Борис Павлович.

Воцарилась тишина, прерываемая лишь слабым потрескиванием дров в печке.

Я, по обыкновению, не мог уснуть. Мысли мои вновь и вновь возвращались к Борису Павловичу, чуть слышно похрапывающему в спальном мешке. За сутки, проведённые вместе, я увидел его другим, совершенно не схожим с его образом и репутацией, созданными годами нелёгкой службы.

И вдруг я понял – он просто на это время сбросил надоевшую маску, да, именно маску, одну из их великого множества. Согласно бессмертной фразе Шекспира, в каждом из нас до самого конца живут десятки и даже сотни людей, маски которых мы меняем сообразно обстоятельствам. Заранее соглашусь с тем, что у многих людей эти маски (или большая их часть) всю жизнь пролежали, засыпанные нафталином, в наглухо закрытых сундуках памяти. Более того, я знаю людей, которые, надев маску, сохраняли или сохраняют один образ всю жизнь и, гордясь, не раз ставили это в пример окружающим! Позвольте мне не поверить, что им ни разу в жизни не хотелось хоть на миг сменить маску на полном тайн, великих и малых соблазнов и увлечений карнавале, именуемом Жизнь.

Шатобриан – злейший и непримиримый враг Наполеона – писал, что из переданной ему рукописи с острова Святой Елены сквозь маску Императора, описания побед и сравнения себя с Александром Македонским, явственно проступает счастливая, глубоко ранимая душа нищего студента Парижской Военной Академии.

Так был ли Борис Павлович самим собой в эту поездку?

Кто знает...

А вы, мои любезные конфиденты, сколько масок сменили вы? Когда вы были сами собой?..

– Заводи, Вася, порыбачим ещё по дороге и домой! – рано утром после стопочки под мороженую оленину бодро прокричал Борис Павлович.

– Заводи, заводи... у меня же не антифриз, а воду я с вечера слил!

– И что теперь?

– Сейчас нагреем воды – делов-то на копейку!

Он набил в грязнейшее ведро снегу и поставил на печку.

– Этак мы за три дня не нагреем – костёр разводи, – взял всё в свои руки Борис Павлович.

На вопрос о паяльной лампе Вася беспомощно развёл руками. А мы с Николаевичем попеременно до изнеможения пробовали крутить заводную ручку. Отвлёк нас громкий крик, переходяший в хохот. Возле костра стоял Борис Павлович, высоко на весу держа ведро, из днища которого струёй лилась вода!

– Ну, да, там дырка, я ее всё время пластилином залеплял – холодную воду держит хорошо, я вот думал, не знал, а оно вот... – сбивчиво бормотал Вася.

После безуспешных попыток использовать банку из-под шпрот в качестве заплаты на прогнившее днище ведра тягостное молчание затянулось.

– Гаси костёр, Володя – дрова надо беречь. Сколько до полярников?

– Километров 50, часов десять-двенадцать ходу, да хотя бы часа три-четыре – самую темноту переждать, да пока там… в общем – сутки...

– Продержитесь Борис Павлович? – спросил я.

– Есть другие предложения?

– Ну, тогда время не теряем – я пошёл!

Поправив кухлянку (подарок Саши Кейсеутегина), проверив, на месте ли нож, спички, сунув за пазуху кусок мёрзлой оленины и передав карабин Борису Павловичу (кого бояться в тундре?), я быстро зашагал по подмерзшему за ночь вездеходному следу. Отойдя километра два, с пригорка я увидел балок, вездеход и три фигуры возле него.

Едва повернувшись, услышал раскатистый выстрел, за ним второй, и увидел, что люди машут шапками и, по-видимому, что-то кричат.

Почти добежав и еле переводя дух, я, не веря своим ушам, услышал звук работающего вездехода!

Оказывается, Борис Павлович (кто же еще), внезапно осенённый, нагрел на печке остатки водки (семь бутылок! прямо в бутылках! до критической температуры) залил в радиатор, крутанул ручку и... мотор завёлся!

Запах из кабины весьма и весьма напоминал атмосферу разливочного цеха ликёро-водочного завода, но это только усиливало царящее среди нас веселье.

Часа через два, залив воды в радиатор (разумеется, из ведра с пластилиновой заплатой), мы уже с наслаждением прихлёбывали обжигающе горячий чай на полярной станции.

На следующий день, ближе к обеду, позвонил Сергеич.

В кабинете стоял одетый в свой реглан Борис Павлович с тем же начальственно-барским выражением на лице. «Сменил маску», – подумал я.

– До свидания, Владимир Анатольевич, рад был познакомиться!

Стёкла очков его вдруг блеснули (или мне показалось), и он достал из-за стола... новое оцинкованное ведро!!

– Васе передай! Будешь в Певеке – заходи!

 

Вместо послесловия.

Вердикт РГТИ в этот раз был более чем благосклонен.

 

 

НОЧЬ

Эссе

 

Ночь, как спрут, вязким чернильным облаком с медленной, (и оттого ещё больше пугающей) неотвратимостью окутала всё вокруг, заполняя собой самые укромные уголки и сжимая тугие иссиня-чёрные кольца вокруг догорающего костра.

Вспыхивающие на мгновение и гаснущие угли, казалось, раз за разом посылали безнадёжный сигнал бедствия в беспросветную чёрную молчаливость.

Он вдруг почувствовал запах Ночи – нет, не тот, чарующе-запретный, из ночей его юности, а еле ощутимый, холодный, бездушный, схожий с тленом увядающих осенних листьев запах, никогда не обещавший молодости.

Восходящая (а вскоре взошедшая луна) в этот вечер ничуть не ассоциировалась у него с многократно воспетой подругой ночи и «свечой ночей».

Её неестественно жёлто-красный диск вдруг представился ему огромным циферблатом, льющим на неразличимую черноту озера незримый поток времени с равнодушием маятника.

«Старость», – подумал он.