Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации
Союз Писателей Москвы  

Журнал «Кольцо А» № 154




foto2

Виктория СУШКО

foto4

 

Родилась в Тольятти. Культуролог, организатор книжного арт-фестиваля «Самарская Чита». Автор книги стихов «Де жа вю наоборот» и книги прозы «Дым в сторону реки». Участник Форумов молодых писателей России, Совещания молодых писателей СП Москвы, Фестиваля верлибра, «Филатов Феста», Фестиваля поэзии Поволжья и др. Публиковалась в журналах «Октябрь», «Арион», «Кольцо А», «Контрабанда», «Город», «Графит», альманахах «Пролог» «Морковь», «Название», «Черные дыры букв», «Берега» и др. Член СП Москвы. Живет в Москве.

 

 

ЛЮБИТЬ И РАЗВЕСТИСЬ В МОСКВЕ

Цикл рассказов

 

PRAELUDO

 

Любить и развестись в Москве. Другой финал невозможен. Так любить, чтобы себя потерять, послать к чертям свои ценности, отказаться от всего, лишь бы быть с ним хотя бы несколько лет, хотя бы несколько дней. Хотя бы просто смотреть в его глаза и думать: какая разница – год, день, час. Расстаться, чтобы вспомнить себя. Чтобы сохранить свою жизнь ради чего-то большего. Между первым и вторым – жизнь некоторых отношений, от рождения до смерти. А потом – мир иной, прокручивание, вспоминание, еще и еще раз довести себя до бесполезных сожалений – не о том, что ушла, что закончилось. О том, что мир несовершенен и вечности нет. И хоть всем и ясно это с самого первого взгляда – в котором вся красота жизни и вся ее бессмыслица, – все равно согласиться на игру. Но игра возможна, только когда относишься к ней всерьез.

 

 

ВСЯ МОСКВА

 

Вся Москва крутит новый роман. Потому что весна не приходит, когда её нужно. Свободные объятья, газовые фонари, пластиковый кофе. Какое разнообразие источников тепла.

Вся Москва сейчас разводится, это последний тренд, ничего личного. Вся Москва переминается с ноги на ногу в очереди на норвежца Мунка. Как это депрессивно, как свежо. Кризис конца десятых годов этого века, и вместе со мной вся Москва экономит, никто больше не транжирит в Пушкине и Депо, эпоха гастро-баров сменилась эпохой чебуречных и пекарен.

Прекрасные москвички выбегают из душных офисов навстречу приключениям, опрокидывают на ходу кофе из стаканчиков, а может, красное из бокала. Прямо на новые брючки, это заводит. Забываю смотреть, что там в небе, будет ли весна.

Айфоном распоряжаться мировыми запасами, в перерывах между pablic talk и автограф-сессией на кофе-брейке погуглить банк спермодоноров, нам нужна свежая сперма для создания красивого ребёнка, потому что сейчас или уже никогда. Долго. Дорого. Вдохновенно.

Вот именно сейчас вся Москва, раздвинув ребра, наполнит лёгкие дистиллированным выхлопным газом, чтобы сей же час сдуть тебя с лица земли, но замерев на мгновение, взглянет на тебя со всей любовью. Беги, брат, уматывай, у тебя есть эти две-три секунды, ещё не поздно. Но от этой любви лишаются ног. От этого взгляда забывают о себе. Отчего она так прекрасна. Москва целует только один раз, но навсегда.

 

 

Из цикла зарисовок «ЖЕНЩИНЫ В РАЗВОДЕ»

 

Однажды одна женщина развелась. И стала она ненавидеть всех существ, у которых есть член. Собак, коней, мужиков и прочих кобелей. Потом немного подуспокоилась и стала ненавидеть всех мужчин, которых звали, как и ее бывшего мужа, а звали его Михаилом. Михаилов оказалось немало, к ним еще присовокупились медведи и прочие мишки. Приходилось отворачиваться от продавцов с именем «Михаил» на бейдже, переходить на другую кассу и требовать другого официанта, а лучше официантку. Пока однажды у нее не случился лучший секс в ее жизни, в туалете плацкартного вагона. В дверь то и дело стучали, но им было все равно.

А потом они пили чай из пакетика, одного на двоих, закусывали колбасой и вареной картошкой, и было так по-домашнему уютно, что она уже вся плыла под стук колес и сладостно перебирала имена для их будущих детей, и черт же дернул спросить: «А как тебя зовут». «А ты как думаешь?» – хищнически оскалился он и подмигнул, и она поняла, что это ловушка, из которой ей не выбраться. «Давай, я буду звать тебя как-нибудь по-особенному?» – предложила она, потому что не хотела терять свой секс. Кто знает, может, это был ее последний шанс на хороший секс. «Давай, я буду звать тебя Александр?» – «Но я не Александр, я Михаил» – «Тогда, что если… Мишаня?» – «Это какая-то масяня, – обиделся он. – И вообще, мне пора сходить, вот на этой станции».

«И мы больше никогда не увидимся?!» – хотелось закричать ей и вскинуть на него полные мольбы очи. Но она только вывела шариковой ручкой по белой скатерти «я люблю тебя миша», за что была оштрафована проводницей на тысячу рублей. Решив, что это был плата за лучший секс, она легко распрощалась с этим косарем, не подозревая еще, что платой или просто логическим последствием была незапланированная беременность, которая окончилась ничем.

«Прощай, Миша, ты мог стать моим любимым Мишенькой», – сказала она, закапывая остатки незапланированной беременности в палисаднике, а потом легла в больницу, потому что у нее кровь все текла и текла. Навестить ее в палату пришел весь седьмой Б класс, обожавший свою классную. Дети вручили ей медведя. Уткнувшись мокрым носом в коричневый плюш, она вспомнила, что делала так в детстве, когда мама уходила на работу, и до темноты пятилетней девочке приходилось сидеть одной и ждать, ждать, ждать. Плюшевый Мишка ждал вместе с ней, только он и она.

 

 

ЛИКА

 

В брошенной квартире бардак и запустение, но какие-то вещи остались. Незапароленный ноут. Минуту спустя читаю его переписку с девочкой. За те две недели, пока я боролась с депрессией, пока мы жили временно порознь – мне просто нужна была тогда тишина... Три дня назад я узнала, что у него был секс с 16-летней девочкой. Ему 33. А сейчас в переписке узнала подробности. Это он сам ее пригласил провести ночь вместе, всячески поддерживал эту ее идею, называл «солнышком», писал, что любит и скучает. Так ведь не бывает, да?! Такого не может быть. Длинные-длинные письма. Прочла и разбила, об стену. Ладони в царапинах. Пока шла домой, думала, увижу его, идущего навстречу – начну избивать. Даже если ночь не спала и на успокоительных три дня. А на полпути поняла, что этого мало. И что вот, мол, началась настоящая жизнь, о которой я так долго мечтала. В 11 утра он еще спал. Пока поднималась в лифте, думала: «Запомни это мгновение, ты прекрасна. Несмотря ни на что». На кухне взяла бутылку из-под виски – на донышке еще что-то болталось – спасусь на ближайшую ночь. И только занесла над его головой, а он тут же руками прикрывается – ну и защитная реакция! Два раза по вискам удалось, кровь все-таки побежала. Он ничего не понял, я сказала ему уйти. Он надел старые джинсы поверх своих несчастных дырявых подштанников, носки, рубашку поверх футболки, ботинки, не нашел ключей и вышел куда-то, и дверь не закрыл.

 

Распахнула окно – там утренняя прозрачная Москва, лучший город Земли. Почти не дрожат руки, и голосом еще владею. На подушке кровь. После переезда его вещи все еще разбросаны по полу. У меня больше нет идей, что делать дальше. Зато я представляю, какой удачный вышел бы жизненный материал, включи я видеорежим на телефоне.

У меня нет сил что-то делать. Может быть так: я проживу в этом городе месяц и уеду. У меня нет сил что-то делать. Хотя ради прикола можно устроиться какой-нибудь продавщицей поблизости – познать жизнь. Но сил пока нет даже думать об этом. И это все из-за какой-то двухнедельной переписки в «Контакте». Сейчас мне кажется, у меня ничего больше нет, кроме этого блокнота и ручки, и кроме нежелания жить.

Я знаю, все может измениться в любой момент. Я курю. И, наверное, скоро я напьюсь. Как же мне повезло, как же угораздило меня влюбиться. Не помню, какой московский концептуалист нарисовал эту картину на Берлинской стене – «Господи, дай мне выжить посреди этой смертной любви» – такая была большая надпись и два целующихся лица, Брежнев и еще кто-то там. Я знаю, как выживать, но я не знаю, как жить. Порядочная девочка из хорошей семьи, у меня все было более-менее. Меня, конечно, бросали, и я, естественно когда-то желала смерти себе и другим. Но никогда ранее не била любимых мужчин, к тому же бутылкой виски по голове. Интересно, о чем он думает сейчас. До сих пор мне это интересно. И как же он терпит сам себя, как? Все за все отвечают. До меня постепенно доходит, за что я все это получила. Хоть сейчас и кажется, что это слишком.

Догадываюсь, он сейчас думает о самоубийстве. Может, он сейчас с собой это сделает. Трус. Мой папа любит говорить: «У каждого свой крест». Знал бы он, какой сейчас крест ждет меня. Каждое мое возможное решение приведет к боли. Но какое же выбрать?

Да, мне 27. Завести мужа, детей, семью (как «завести собаку»…). Но он не последний. И он уже это доказал. Мне ужасно, ужасно стыдно. С этим парнем ничего не предвещало беды и всего этого дерьма. Мы любили друг друга не переставая. Помогали друг другу. А потом я стала догадываться о том, что случилось месяц назад (важно, что не сразу, именно через месяц). А потом прочла гнусную переписку. И теперь у меня нет ничего, потому что все, что я хотела – родить ему ребенка, быть с ним всегда. Теперь, выходит, я любила какого-то маньяка. Возможно ли это?

Но вчера ночью или сегодня утром, когда я лежала без сна, мне удалось вслух сформулировать проблему (а все же сейчас такие психологически грамотные и знают, что вслух произнесенное описание проблемы – уже почти понимание ее, что рано или поздно приведет к какому-никакому решению). Проблема – в иллюзорности всего. В том, что конструирование иллюзий – процесс бесконечный и необратимый. Разрушили одну иллюзию, на ее месте рождается другая. Даже если хочешь уйти от мира в себя. Даже если пытаешься максимально открыться миру и быть с людьми. Неизбежность иллюзий. Самая большая загадка в жизни. Почему самый честный в твоем мире человек заврался сам себе настолько, что уже не может отличить истину от вранья? И можно ли ему помочь? И нужно ли. Может, ему так комфортнее всего обитать.

Нет, не думать об этом. Запретить себе думать об этом. Сейчас нужно чистое действие, беспримесный активизм. Встала и пошла. Нет, наверное, надо сначала вещи собрать. Но как их собрать, их так много. И какие из них мои, какие его. Как быть вот с фотокамерой, купленной пополам, чья она? Как быть с радиоприемником, который он подарил мне на прошлый день рождения? Черт, это ты выпросила его, чтобы он подарил. Всячески окучивала, чуть ли не писала на лбу: «Не забудь, я хочу на ДР приемник, это моя мечта, ты помнишь?». Нет, эта радио-дрянь все равно не проживет больше двух лет, и все два года будет еще напоминать об этом м…ке. А сколько я буду о нем помнить? Если мы были вместе почти год, то сколько времени потребуется, чтобы забыть его? И насколько забыть? Так, чтобы не было больно – это возможно?

«Тебе надо влюбиться в другого, – это он вчера сам сказал. – Однажды ты встретишь другого парня. Он тебя куда-нибудь пригласит. И ты сначала захочешь отказаться. Но не говори «нет», ты сможешь полюбить другого. Просто иди с ним на свидание. А потом еще раз. А потом – ты забудешь меня».

 

Хорошо. Допустим.

– Но я не хочу его забывать. Я хочу, чтобы не было всей этой гадостной истории. Чтобы он не трахал 16-летню девочку. Чтобы я была его единственной. Чтобы мы поженились, как и хотели.

– То есть ты хочешь жить в этой прекрасной сказке, длить эту иллюзию вечной любви?

– Почему сразу вечной? Год – это слишком мало, это почти ничего. Хотя бы несколько лет.

– Сколько? Поконкретнее, пожалуйста.

– Ладно, десять лет.

– Десять лет?

– Десять лет. Да.

– Отлично. Ты хочешь прожить с ним десять лет, потом он трахнет 16-летнюю девочку и еще кого-нибудь, а ты скажешь себе, что все равно счастлива, ведь вы прожили десять классных лет, только ты и он. А потом вы расстанетесь, и ты встретишь другого прекрасного чувака, и проживешь с ним тоже лет десять, пока он не трахнет еще кого-то.

– Нет. Конечно, я не буду чувствовать себя счастливой после этого. Но у меня будет какое-то утешение. Десять лет.

– В шкатулочку положишь, будешь вынимать одинокими ночами и любоваться.

– Типа того.

– Может, лучше скажешь мне спасибо, что я тебе вот прямо сейчас сэкономлю десять лет? Тебе не надо будет десять лет подкрашивать свою сказочную картинку, ты свободна, понимаешь? Только одно условие: прямо сейчас ты будешь делать то, что я скажу.

– Готова.

– Бери вот этот рюкзак, клади в него куртку, шапку, зубную щетку, а впрочем, не нужно. Где твоя сумочка? Паспорт и деньги. Телефон. Всё. И вали отсюда.

– Но у меня оплачена эта квартира до конца месяца. И еще залог. Это большие деньги. Я что – вот так все брошу и уйду? Давай, поживу тут всего-то месяц, а потом съеду.

– Нет. Ты не понимаешь. Если ты здесь останешься хотя бы на пару дней, ты уже никуда не уедешь. Ты найдешь сотню причин, почему тебе стоит остаться в этой квартире с этим человеком. Тебе даже будет достаточно одной причины. Говнопричины – «я же его люблю». Да?

– Но я же его люблю.

– Хочешь быть героиней? Необыкновенная судьба, необыкновенные отношения. У всех все банально, а у тебя вон чё – творческий муж, творческие отношения. Ты это переживешь – и будет повод для гордости. Только спустя десять лет до тебя дойдет – ты этого не переживешь, это съест тебя изнутри. Не сразу. Сначала вы поженитесь. В терапевтических целях, конечно. Ты же так хотела свадьбу, семью… Необыкновенную свадьбу, творческую семью. Потом у вас будут дети – один, другой, ты найдешь в этом смысл. Пока однажды не найдешь на его ноуте фотки голых баб, которых он все это время трахал. Попеременно, одновременно, во всех ракурсах. Необыкновенные отношения. Творческий муж. Поздравляю! Кстати, это еще самый лайтовый вариант я тебе расписала, особо не подключая фантазию.

– А что с ключом делать?

– Оставь в комнате и беги.

– Наверное, надо как-то тебя отблагодарить…

– Потом. Ладно, давай, ускоряйся, а то еще передумаешь. Подожди… Только – не вспоминай про то, что ты сомневалась.

– Почему?

– Тогда тебе будет немного легче.

 

*

«Еще два месяца холода», – думают ее плечи, зябнущие под драповыми складками. «Мне больше некуда спешить», – замечают ступни, сжатые искусственной кожей, под крокодила. А пальцы привычно и бессознательно перебирают карманные дырочки, крошки, копейки. А губы помнят форму слов, сказанных самой себе у зеркала, а вовсе не тому, кому они предназначались. Глаза мечутся в поисках случайной красоты, но все, что удерживает мутный взгляд – вывеска на фасаде старого особняка «Гостиница. Оплата почасовая». Мозг посылает сигнал ногам, и те слушаются. Даже если это нерационально, неразумно, лишнее. Даже если неясно, что ей делать потом. «Мне номер на два часа. Я буду одна». Выглаженная пустота чужой комнаты. Кажется, здесь никто никогда не дышал. Не раздеваясь, она ложится на бесцветные простыни, и только две струйки по щекам – уже можно. У нее есть два часа.

«Я переполнена информацией. Больше ничего не могу воспринимать» и «Я пустая» – какая разница между этими двумя утверждениями? Не хочу так жить и не буду, сколько можно повторять. Все готовы к переменам, кроме тебя. Что, если кончится все, к чему ты привыкла? Мужчина, который заглядывал в глубину твоих глаз, задыхаясь от счастья, оттого, как он сам умеет делать тебя счастливой – говорит тебе однажды: «Я больше не люблю тебя». А ведь ничего не произошло в твоем мире, как можно было не заметить?

Твой начальник предлагает тебе подписать заявление по собственному желанию. Хозяин квартиры просит освободить территорию. У тебя крадут деньги, паспорт… Что еще может произойти? Все на своих местах, кроме тебя. Кроме твоего желания ничего не решать, не трогать, не касаться предметов земного мира. «Оставить все как есть, я не хочу ничего больше. Других эмоций, движений, людей. Заполнена до пустоты. Какая милая ложь самой себе».

Встать и пойти. Но – запомнить эти два часа пустоты. Выходишь из этой задрипанной гостиницы – и что-то случается. Резкий ветер в лицо, звериная ухмылка прохожего – тоже событие. Ничего, ничего. Билет до города, в котором родилась и не была счастлива. Бежать из города, в котором была счастливее всех целый год, а потом мир взорвался. Бежать от пустоты в место, где как будто ничего не меняется. Продержаться год, два, застыть… Потом к тебе подойдет человек – как по писанному – и пригласит тебя выпить кофе. Это просто кофе. Как обычно, хочется бежать, хочется отказаться, потому что заранее все обречено. «Хорошо, – говоришь. – Почему нет. Это всего лишь кофе». Потом кино. Неожиданные цветы. Тебе когда в последний раз дарили розы? Тот – никогда. Хорошо. Цветы. Потом тебя зовут в поход в Альпы. Или к океану. Куда ты хочешь? У тебя спрашивают, когда ты хочешь, эй! Надо же. Хорошо, океан. Океан. Тебя защищают от ветра, обняв руками, такими большими, что уже ничто не страшно. Он не видит, как слезы разлетаются на ветру. Хорошо, это просто от ветра, очень ветрено у океана.

 

 

Из цикла зарисовок «ЛЮБОВНАЯ ЛОДКА РАЗБИЛАСЬ О...»

 

У них завелась своя новогодняя традиция. Телевизора и радио не было. И не было друзей. Родителей у них тоже не было. Бой курантов доносился от соседей сверху – не пропустишь. Отопление было слабое, они накрывались с головой одеялом и там раздевали друг друга, и он входил в нее, и она входила в него, и они не хотели никуда выходить, и под бой курантов она кончала, она всегда кончала дольше этих двенадцати ударов, а он меньше, и ему казалось, что ее дух, освобожденный от разгоряченной плоти, уходит от него в будущее, утверждая новую жизнь, новый отсчет, а сам он неизбежно оставался в прошлом. Для него все заканчивалось раньше, чем… Как будто сам себя останавливая, он ждал и, замерев, вглядывался во что-то, в причудливые узоры судьбы в схваченном морозом окне. Она могла бы хотя бы помахать, могла бы потянуть его за руку, втащить в это новое, но она отпускала. Прикрыв веки, с этой ее невыносимой блаженной улыбочкой, уплывала от него по неведомой реке, и река размывала границы, смягчала линию плеч и углы ключиц и бедер. Она не брала его с собой. Никогда не чувствовал он себя так одиноко, как в такие ночи, особенно – в последнюю ночь года.

– Знаешь, я хочу умереть, – сказал он, кончив. Она уже начала уплывать к своим райским берегам, но вернулась.

– Что?

– Надеюсь, что в этом году я умру. Смерть кажется мне самым логичным завершением всего этого.

– Ты мне это в Новый год говоришь?

– Так как есть.

Она сжала его плечи и хотела потрясти изо всех сил, вытрясти всю эту чушь. Но он как-то не трясся. Это он теперь уплывал, в серую зону, где нет больше радости. За стеной застонал ребенок – его разбудили уличные петарды и пьяные крики. Она натянула пижаму и ушла к ребенку. Он смотрел, как падает снег, ни о чем не жалел. Они не знали, что не это стало началом конца, которое привело к болезненному разрыву и многолетнему пережевыванию причин и следствий. И теперь они оба остались в этом году, никто не уплыл в новое прекрасное будущее, а потом снег засыпал всё.

 

 

НОННА

 

Вдруг Ваня Зайчиков сказал: «Надоело мне это все, хочу заняться своим проектом. Тебе деньги нужны?». И Ваня назвал сумму втрое больше, чем мой оклад в магазине, плюс рабочий день с двенадцати до трех. Дня. «А что делать-то?». Сперва надо было купить белый халат. Никакой медкомиссии почему-то не требовалось. Халаты были разные. Продавщица заговорщически усмехнулась: «Есть кое-что для вас, примерьте». Длина – чуть ниже попы, короткие рукавчики, вырез сердечком на груди. «Вы меня не поняли, мне для работы… Да для другой работы, мне в роддоме выписку снимать – фотографировать то есть. Там же мамаши никакие после родов-то, а тут я такая…» – «А что, папочки и дедушки – не люди, что ли? Им праздник нужен. И вообще, кто вам за фото платить-то будет? Не мамочки же с младенцами». И не поспоришь.

Снимать надо было на пленочный фотоаппарат, хотя уже лет десять-пятнадцать как появилась цифра. Это для контроля работы фотографов, чтоб не клали в карман, а считали честно – пятьдесят себе, пятьдесят дяде, который живет вообще в другой области, а филиалы у него тут по всему городу, надо раз в месяц собирать пленки и бабки со всех роддомов, класть это все в черную сумку «адидас» и чесать на автовокзал, молясь на бегу, чтоб никто тебя не обокрал. А ведь можно просто сесть с этой сумкой на какой другой рейс, и прощай карьера выписного фотографа. Нет… Коллег по несчастью кидать нельзя. Провожаю взглядом, полным тоски, набитую деньгами сумку.

Роженицы, которые уже все сделали, их как зовут? Товарищи родившие? Молодые мамочки? Не знаю. На нормальных людей они не очень похожи. В каждом движении такая усталость, что понимаешь, почему они тебя не посылают громко и далеко с твоей антисанитарной фотосъемкой – сил нет.

Под пеленальным столиком шкаф-тайник, там лежат одеяла, запас пеленок, туда складываем бутылки шампанского и конфеты «Родные просторы» Почти каждый день ухожу домой с бутылкой. Мой напарник Ростислав, или просто Ростик, снимает выписку на видео. Родственники в зале ожидания наблюдают процесс пеленания онлайн. Не берешь запись – на твоего ребенка запишут потом другого. Этот поток не остановить. И кто знает, сколько таится невостребованных видео-минут чужих детей под записью, которую ты все-таки купил… В свободное от съемок время Ростик растягивается во весь свой великолепный рост на жесткой скамье и отключается от суеты этого мира.

 

*

Она смотрит, как пеленают кусочек ее плоти, который больше не ее – отдельный. Но навсегда при ней. Не понять, первенец у нее или нет. Лицо как у Мадонны – такое же печальное, нездешнее. Тихая грусть этого мира. Женщина после родов – как будто чуть больше женщина, чем до. Но и чужая какая-то.

Смотрела на нее и вспоминала себя пять лет назад, как мне не хотелось никакого секса никогда. «Больше ни за что, – говорила я себе тогда и еще месяцев семь после, пока сын не начал потихоньку спать больше, чем три часа подряд, а с ним и я. Секс и сон несовместимы, тут и говорить нечего.

Смотрела я на эту спящую красавицу и завидовала, ведь это ее праздник, она королева. За теми розовенькими шторками ее ждет любящий муж. А меня никто тогда не ждал. Мать в другом городе, даже не знала, что я беременна. С отцом ребенка все понятно. Мы были с моим малышом совершенно одни в этом мире. В самые крещенские морозы. Так что я сказала «не надо никакой фотосъемки» и просто вызвала такси.

Я ее снимаю, ее этот полубожественный лик, а ей хоть бы что. Меня сейчас для нее нет. Прошу отойти чуть влево, не загораживать ребенка в кадре. Удивленно вскидывает бровь – досадливое назойливое вторжение в ее мирок. Не двигается. Ах вот ты как. Значит, если у тебя есть вот это всё – клевый мужик, дом, бабки-дедки, деньги, значит, третий класс вроде меня пусть молчит в тряпочку и не отсвечивает, не портит твой идеальный жизненный баланс?

Выхожу к ее родственничкам.

– Вам фотки нужны вообще?

Достало меня это все. Весь этот пафос чужого праздника. Клевый мужик обволакивает меня своим взглядом, в котором уже растворен в мельчайших частицах феерический секс со мной, и надо бы этот взгляд сразу же как липкую пленку стянуть с себя аккуратненько – и с глаз долой, но…

– Конечно, очень нужны. Как мы без вас?

Бабушки, дедушки подскакивают со своими букетами, суетятся, плачут и смеются, пряники жуют. Выходит его жена-Мадонна, с ребенком на руках. Он смотрит не на нее. На меня. И качает головой. В его этом пленочном взгляде сомнений нет. Все всё знают, как все будет, только я не знаю ни черта. Не знаю, куда забрать ребенка, если не дадут места в гос.саду. Где жить через два месяца, потому что надо снова съезжать. Что подарить сыну на день рождения, если я даже на день его рождения не смогу приехать. Где отец моего ребенка, я тоже не знаю.

…Сука, какой красивый. «Снимите меня с сыном. Здесь не тот свет. По-моему, вы не очень умеете обращаться с камерой. Просите, не обижайтесь. Я фотограф. Любитель, конечно. У меня своя студия, так, развлечение. Этим не заработаешь на троих детей. Вот моя визитка. Захотите, поучу вас немного. Это бесплатно, у вас глаза красивые. Только грустные очень». Тебе какое дело, какие у меня глаза, какая у меня жизнь? Какое дело, умею я снимать – не нравится, не бери. Это тупо деньги, тупо чтобы жить. Чтобы отсылать матери во Владимир – кормить, одевать моего сына. Твой-то с тобой, ему с папой повезло. А у моего папы никогда не было. «Ищи, говорит, кто отец, я тут ни при чем. Или ты от святого духа залетела?». От святого, не иначе. У тебя квартиры в Москве, свои бизнесы, свои студии для баловства. У меня – комната в квартире с двумя бабками, работа без договора, зарплата в конверте, одинокая мать, сын меня начинает забывать.

Говорить не это, ничего не говорить, глазами хлопать, впитывать этот влажный взгляд, вот только бы тонуть в нем, и ничего не нужно большего – но. Я еду к нему. Просто в эти глаза взглянуть.

 

*

Что у тебя не так? Всё – есть. Тебе – жена третьего родила. «Другие два не от нее». Неважно. Такая красивая, я видела на выписке. Другие убитые, вымотанные, зареванные. Твоя – королева. Тебе чего еще надо от женщин? «От женщин вообще – ничего. От тебя – ты». Лучше уж не говори ничего. Едем смотреть рассвет, он включает музыку. «Это – моя любимая. Обожаю ее». Откуда ты вот это знал? И моя. Самая-самая. «Не плачь, любовь прекрасна». Ты никогда не будешь моим. Даже если однажды разлюбишь жену и уйдешь от нее. Ты не ко мне уйдешь, ты не выберешь меня. Потому что у тебя есть все. А кто я, что я тебе могу дать? Только подпеть вот этой песне. Даже фотографировать не умею, у меня для тебя ничего нет. Я случайная. Просто надела слишком короткий халатик с вырезом на груди сердечком. «А поедем на острова Гили? Это рядом с Бали. Там сейчас никого. Даже Большой медведицы нет». А поехали.

А потом – тишина. Ни слова, ни полслова, ни дозвона, ни застывшего смайлика. Резко оборвалось лето – с середины июля. Солнце поблескивало сквозь тучи и уж совсем октябрьский ветер, устало, сдалось. Оставалось шляться по бульварам, гадая, на что потратить последние рубли – может, стаканчик кофе в кулинарии на углу? Обжечься – не согреться. Как можно согреть себя после вот такого кидалова. А может, сразу остограммиться – и в инстаграм: вот какая я счастливая, гуляю тут по центру столицы, не где-то там тухну. Звонит мать, говорит: «Вот тебе сын, он скучает». Здравствуй, сын, я твоя мама, помнишь? Убегает ломать машинки, сооружать крепости, завоевывать мир. Или строит кислую рожу. Ты слишком похож на своего отца.

Мама, на днях я получу зарплату, я вышлю денег. Мама, я пока не могу приехать, с работы не отпускают, выписка в разгаре. Мама, но тогда у меня не будет денег, чтобы его кормить-одевать, ты подумай, ему же нужны ортопедические ботинки. Мама, в Ашане нельзя покупать одежду детям, я что, хочу убить своего ребенка, по-твоему? Мама, всё. Мама, я перезвоню.

Как всё просто. Нажал отбой – и нет проблемы. Мальчик мой, я приеду за тобой, когда буду в силах. Когда буду знать, что не прибью тебя в приступе отчаяния от этого недо-существования. Люблю больше всех на свете, видеть тебя не могу.

А пока надо решить вот чего: что делать с этой километровой историей сообщений. С этими фоточками в телефоне. Перечитать-стереть. Не могу. «Прости, я понял, что не люблю тебя, давай прекратим это» – последнее. Ничто не предвещало, вот что самое невыносимое. Вспоминать, как было чудесно до. И – раз – и уже закончилось. Когда ты роешься, голову ломаешь и все-таки видишь – ни в чем не виновата! Кроме того, что все заранее было понятно. Было и больше не будет. С ним – нет. С кем-то другим – больно, думать не хочу.

Сигарета и еще сигарета. Я же не курю. Я же спортом занимаюсь. Теперь все равно. Не для кого. Для себя? Зачем я мне. Полюбите себя саму, да? Кому вы нужны кроме себя. Все начинается с принятия себя. Наслаждайтесь общением с собой. Это все от лукавого. Мне надо быть нужной. Необходимой. И единственной. Каждой это надо. И я была очень счастлива. Особенно те две недели на другом краю света, где не было Большой медведицы. Звезды валились как пьяные, а я загадывала, чтобы это длилось подольше, ну пожалуйста, чуть подольше, и потом еще чуть-чуть. А теперь загар сходит шелухой. Нос, плечи, ноги, живот. Вот сойдет, и буду новая я. Обновление. Новая программа. Нас никто не спрашивал. Остается только свесить руки и выдохнуть всё, что еще осталось, осело.

Задержка дыхания. Это не я, это кто-то другой вдыхает – тепло чужого города, чужих влюбленностей, чужих тел, которые не нужны мне. А тот, кто нужен мне, того уж нет, он тоже выдохнул, нарастил новую кожу, ходит по своим дорожкам, на которых встретит других женщин, жаждущих слиться, раствориться, быть нужной, быть единственной. Только единственной такой можно быть несколько дней, может, лет – мгновение для вечности. Мы слишком похожи на кого-то другого, чтобы быть единственными, и кому есть дело до неповторимых линий на ладони или набора ДНК.

Прощай, моя единственная любовь, которая не повторится. Здравствуй, новая единственная любовь, я готова отдать тебе всю себя, потому что у меня есть еще и еще, и нет моим запасам дна. И чем больше отдаю я, тем прибавляется, и некуда девать, и через край льется. Горшочек, больше не вари! А то мы затопим весь этот славный город, он задохнется в нашей любви, а кому она нужна, любовь эта, а?

 

* * *

Счастье проходит, потому что тебе не двадцать, потому что он больше никогда не напишет и не позвонит – и тебя опрокидывает в те времена, когда ты страдала по такому же поводу, и казалось, будто всё, конец света. Только сейчас, кажется, ты устала от таких чувств, от этой тоски, от этих качелей, от ожидания. И ты просто сидишь посреди бардака и уже ничего не ждешь. А потом смахиваешь вчерашнюю влюбленность как какую-то паутинку и идешь работать, или идешь разгребать бардак, потому что так надо. Не до любви.

 

 

Из цикла зарисовок «ПАПИНЫ МЕЧТЫ»

 

– Папа, а ты бы хотел, чтобы тебе сколько было лет?

– В смысле?

– Ну, чтобы тебе сейчас было, например, тридцать?

– А, понял. Я бы хотел, чтобы мне было двадцать два.

– А сколько тогда было бы мне?

– А тебе было бы нисколько, потому что тебя тогда не было. И сестры твоей не было.

– И мамы?

– Мамы, конечно, тоже.

– Она же твоя ровесница.

– Да. Только я бы, наверное, не стал с ней даже знакомиться.

 

 

РИТА

 

Ну вот, еще и продолжает мне говорить по телефону «обнимаю», или «пока, Ритусь», или «там холодно? Я в рубашке не замерзну, как считаешь?». Жаль, нельзя его кастрировать. Я была бы счастлива. Я от всего сердца желаю гореть этой тройке в аду при жизни. И я не собираюсь переключаться на другое. Бросила курить, потому что начала уже спать сидя, кашель. Нет, мне жизненно важно подохнуть позже их всех.

А потом я ему припечатала десятку на стол и сказала: «Бери и уе…й отсюда, к своим п…дам». У него две подружки лесбиянки, он с ними спит. Трэш, трэш… Его передернуло, конечно, забегал туда-сюда, потом дрожащей рукой сгреб бумажки. «Ладно, – говорит. – Как раз мне хватит на первый месяц, надо же комнату снять». Стал собираться, а я веничком выметаю все, чтоб замести дорогому гостю дорожку, пусть не ошивается больше. Потом, уже в дверях, кидает такой: «Вообще-то это некоторая компенсация за причиненный моральный ущерб». «Чего-о-о?» – я аж веник выронила из рук. «Это ты меня потянула в Москву. Чтобы найти тут себе мужика, который зарабатывает больше меня. Продалась за деньги, как дешевка». Вот и поговорили. «Тварь ты такая, – говорю. – Я на тебя лучшие годы…». Ну и понеслось. Кажется, ударил он меня на словах про его похеренный бизнес. А я только правду говорила. Дала ему все свои сбережения, чтоб открыл магазин. А он накупил бэушной техники, оплатил аренду за месяц, а потом говорит, нет денег. Ну, допустим, треть спустил в никуда. А где остальные деньги? Вот тут он мне и залепил, впервые в жизни. Выдернул веник из моих рук, отбросил подальше и дверью хлопнул.

Потом еще подруга его писала, типа, он всем трындит, будто на его деньги мы переехали, ну и снова эта тема про «с целью найти богатого мужика». А у меня нет никого. Так обидно, блин. Ладно бы был кто, а ведь никого нет. Не говоря уж про вранье насчет переезда. Конечно, это я наняла грузовик, купила билеты, оплатила первый месяц аренды, залог и процент риелтору. Это я, я, я всё сделала. Потому что это мне было надо, а ему ни черта не надо, грузчиком устроился и жалуется еще, как его унижают. Да после этого у кого ж на него встанет! Господи, лучшие годы на это… это… Слов цензурных не хватает.

А потом я пошла в бар. И встретила его. Вот думала, годами буду париться, переживать, придется, блин, на тиндере аккаунт заводить, чтобы хоть с кем познакомиться, годы уйдут на все эти дурацкие свидания вслепую. И вот. Встретила его. Черт, есть в жизни счастье!

А этот козел все узнал, самым очаровательным образом. В баре, где я подцепила свою новую любовь, барменшей работает одна наша общая знакомая. Ну я когда целовалась с новым красавчиком, конечно, видела, как у нее шары на лоб полезли, а потому сама к ней подсела за стойку, сижу, улыбаюсь. «Новый парень?» – «Ну да. А с этим мы разводимся» – «О, ну я так и думала. С нашим милым другом никто долго не уживается – несемейный чувак». Ну, еще немного покивали, поулыбались и я пошла себе дальше целоваться. Так эта курва встретила на следующий день дружка моего мужа. И все ему рассказала: «А у Риты новый хахаль, такие дела». А дружок рассказал мужу. А как я это узнала? Из его переписки в ватсапе, конечно. Да, знаю, читать чужие письма ай-яй-яй как нехорошо. Только если бы я этого не делала, то так и не узнала бы про его вечеринки с лесбиянками. Фу, мерзость какая.

«Полочку почини, – говорю. – Сломалась полка в ванной, не видел, что ли?» – «Пусть тебе твой новый мужик починит». Вот козел. «Нет у меня никого» – «Ну-ну». Отфрендила к чертям его дружка. Смешно, предлагал моему благоверному снять баб на выходных. Смешно. Как будто у моего когда-то были деньги на этих баб. Хотя, куда он потратил все мои деньги?..

«Когда ты съедешь, а?» – «К чему такая спешка?» – «Видеть тебя не могу» – «Съезжай тогда сама» – «Я за эту квартиру заплатила, ты и вали» – «Мне пока некуда».

Пришлось его вещи вынести в подъезд и уйти из дома. Соседи говорят, вот крику было, чуть дверь не вынес, вызывали ментов. А мне что, договор-то на меня подписан. Всё на меня.

Раньше я думала, если двое расстаются, значит, виноваты оба. А сейчас знаю: а ни фига не так. Ты, ты один во всем виноват, дорогой мой. А я – лишь в том, что, дурочка, принимала тебя таким, какой ты есть, и терпела, терпела…

Удивительно, на всех свадьбах, куда меня приглашали, кто-то из родственничков обязательно втирал что-то про терпение. Поднимал тост и говорил интонацией умудренного жизненным опытом, тертого такого калача, например, эдакое: «Дорогие жених и невеста, знаете ли вы, что самое главное в браке? Не уважение, не понимание, даже не любовь. Терпение! Желаю вам много-много терпения. Без терпения не прожили бы ваши бабушки и дедушки, ваши родители всю жизнь друг с другом…» – и т.д.

Больше никогда. Я больше никогда не буду терпеть. Да пошли вы все, вот что. Нам приходится терпеть плохую погоду, зубную боль, тупых учителей и начальников, приходится в муках рожать, терпеть колики и истерики, терпеть любимых бабушек и дедушек в маразме. Наконец, терпеть самих себя. Хотя бы от своей «второй половинки» мы всегда можем уйти. Потому что, а смысл тогда вообще. Где тогда вообще свобода, если ты еще должна терпеть, когда в тебя входит некто, кто тебе противен. Это вообще-то насилие называние. А если ты сама это терпишь, ты, дорогая моя, мазохистка.

Короче, все врут. Не виноваты оба. Он виноват, это я вам точно говорю. Он, он все разрушил, все похерил, все испоганил. А вам всем желаю нетерпения. Никогда не терпеть, когда о тебя ноги вытирают, даже если слегка так, даже если только один пальчик. Мизинчик. Потому что смысла в этом нет, а мы тут не ерундой какой занимаемся вроде как, а ищем скрытые смыслы вещей, познание, сознание и прочие высокие материи. Не держать, не терпеть, не ждать, что как-то там рассосется, сам поймет-одумается-исправится. Говорить, всегда говорить, если с тобой обошлись скверно. Не согласен ––не до свидания. Прощай.

 

 

Из цикла зарисовок «ЭТИ БАБЫ…»

 

– Мне в какой-то момент захотелось посмотреть на этих невъ*нных баб. И я такая: «Че?! Это у меня нос не такой?». А он: «Не, я тебе такое не говорил». Потом у меня это все накапливалось. А ему это нравилось – эти американские горки. Я так устала. Почему все не может хорошо быть?! Вчера я такая: «Все, я не вспоминаю этих баб, и ты не вспоминай». А он мне: «Скажи, кто тебе слил?». Все началось с того, что он говорит одно, а делает по-другому. Я говорю: «Скинь мне фото этих баб»…

 

 

БАЙРОН

 

За окном конец лета, последние денечки. Как можно жить после конца лета. Как можно о чем-то еще мечтать. Что заставляет вас взять и встать, и пойти, побежать, и делать вид, что это имеет особый смысл, и еще платье и туфли, новая стрижка, новый офисный эко-стаканчик. Вершить виртуальные дела, разгребать щелчками мышки завалы на почте, попивая кофе, предвкушая сигаретку. Попутно ждать сигнала на смартфоне – а потому что рабочий этикет требует вибрации вместо птичьих трелей. От него, конечно. Он, конечно, сильно занят, пишет редко, может позвонить – когда ест. Все равно делать нечего, когда ешь – можно ролики на ю-тубе смотреть, а можно позвонить мне. Пока я побеждаю ролики, со мной веселее.

 

А потом бегом бегу в детский садик.

– Девушка, подождите, – кричат мне вслед строители.

– Что вам?

– Вы артистка?

– Ага. Погорелого театра.

– Чего-чего?

Не поняли.

 

Три месяца назад, по дороге в три станции от работы до детского сада в моей жизни появился он. У него глаза цвета морской волны, но этого никто не видит. Темные очки в любую погоду, даже в метро. Говорит, какая-то болезнь глаз. Метро он любит.

Просто сидел напротив меня, а я улыбалась. Пыталась не улыбаться, но никак не получалось, потому что на его плече сидел важно, как попугай или филин, полосатый кот и сверкал в меня глазищами.

Я вообще ни на кого после мужа смотреть не могла. Как будто у меня печать на лице: «не подходи, у меня муж-мудак, бешеная четырехлетка, дома бардак, бестолковая работа без перспектив… блин, а еще у меня, кажется, миома, и ее надо удалять, и цикл вечно скачет, и спина в прыщах, это гормональное…». Никто и не подходил. Не смотрел даже. Я как-то даже кольцо сняла – эксперимент проводила. И поняла, что дело не в кольце. Смешно, в зеркало бы взглянула и все понятно, а она все про кольца какие-то.

– Как зовут?

– Меня или его?

– Его, конечно.

– Байрон. По нему же видно. Вылитый Байрон.

– Это хорошо.

– А вы замужем?

– А по мне разве не видно? – машу перед ним ладонью.

– А, это жаль.

– Но я вообще-то думаю разводиться.

Он улыбнулся и снял очки.

А потом была моя станция, и я побежала. А он остался, конечно, чего ему бежать за замужней непонятно кем. Ну что же, будем жить дальше, что еще остается. Разве что расклеить на стенах той станции объявление: «Парень с котом на плече! Позвони мне по такому-то номеру. P.S.: документы на развод уже подала, суд через месяц». А с чего я взяла, что теперь самое время вешаться на первого встречного в метро, лишь бы залечить свои ранки?

 

Говорят, надо идти к психологу. Любая, уважающая себя женщина за тридцать обязана завести себе любовника и/или психолога. Коллега на работе подкинула телефончик. Мне, говорю, когда этими глупостями заниматься, у меня ребенок, куда я его дену. Оказалось, есть психологи по скайпу и даже по ватсапу.

«Давайте поговорим про ваши отношения с бывшим мужем…». Так и хочется порой сказать: «И все у меня было хорошо. И в один день это закончилось». А в другой раз заявить другое: «Да с самого начала было понятно, что добром это не кончится. Инфантильный чувак, неспособный принять решение и нести ответственность. Это я сделала все, чтобы мы были вместе. Это я бросила свою прежнюю жизнь и переехала к нему. И это я чувствовала себя трупом после его первой измены, но решила, что брак, свадьба и все такое спасут нас».

Итог: одна с ребенком в большом городе, в съемной квартире. Нет, жаловаться нельзя. Мой ребенок не даун и не аутист. У меня есть какая-никакая работа, есть те, кто готов помочь, если что. Как можно быть одной, когда в этом мире так много любви. Даже если эта любовь случается не со мной, но где-то рядом кто-то счастлив. И в этом городе – в котором есть все – ведь я сама мечтала однажды здесь оказаться. Можно бросить прошлое и сделать вид, будто ты не ты, и всё, всё возможно.

Даже если пять или десять лет не было никаких отношений, потому что не было на отношения сил.

Даже возможно встретить парня с котом на плече – еще один раз случайно, на другой станции, на другом конце города. И пойти с ним вместе с детский сад за моим ребенком. Сделать вид, будто ты можешь не переживать о своем рухнувшем браке, а вот так свободно довериться новому. Будто можешь снова быть женщиной. Целоваться в парке, будто тебе двадцать.

«Ты зачем кота с собой всюду таскаешь, бедненький котик, вон как вцепился в плечо». – «Чтобы тебя встретить. Иначе ты бы меня не узнала. Кот все понимает, как мужик мужика». «Разве, – говорю, – можно быть снова счастливой после всего этого? И как я могу быть нужна тебе, у меня ребенок, я женщина с обстоятельствами, с осложнениями…» – «Дети – это не важно, если любишь женщину, даже если бы у тебя было десять детей, это меня не остановило бы».

 

*

Она воспитывает дочь, ночами смотрит порно…

Как проходит день из жизни женщины, пребывающей в бракоразводном процессе? Просыпаться между 6 и 7 утра под бормотанье или крики, под толчки и тычки, и «мама, ну подвинься же». Идти писать новости тупо ради денег. Завтрак. Ехать в сад. Потом ехать на работу. Не платить за проезд, потому что так же разориться можно. На работе работать и бездельничать. Звонить, писать, обсуждать, читать, смотреть. В обед выходить в парк звонить маме, звонить чуваку из метро, больше некому. Обедать принесенным из дома или купленным в подвале на углу. Не в кафе. Потому что иначе разориться можно. Ждать сообщений от того чувака. От каждой вибрации внутренне вскакивать, будто это он написал. Раньше всех бежать с работы – успеть на автобус, чтобы позже всех примчаться в садик. Ехать автобусом, не платить за проезд. Тусить во дворе, мечтая об ужине, ждать, когда ребенок наиграется. Книжки, купание, спать. Говорить по телефону с тем чуваком – час, два. Чтобы снова не выспаться. Ни страницы не прочесть из книги, которую дали почитать месяц назад. Думать, какое же однообразие. Это пока не засопливит ребенок, пока не свалится с простудой она. Пока не перестанет писать тот чувак. Пока хозяйка не поднимет плату за квартиру и не придется искать новый угол. Всегда что-то может случиться.

Кончать под порно 70-х. Читать по 5-7 страниц биографий кинодив 40-х. Надеяться на встречу. На то, что на работе случится что-то необыкновенное, и она сможет больше зарабатывать, сможет получить место начальника отдела. Сможет нанять няню. Сможет послать к чертям будущего бывшего мужа и не надеяться на его подачки. Не общаться с ним вообще. Надеяться на какие-то чудеса. На то, что тот чувак найдет в своей жизни место для нее, и они будут вместе. На то, что у них это вообще может получиться – быть вместе.

 

 

Из цикла зарисовок «МАМИНЫ МЕЧТЫ»

 

Любить – это рожать одного за другим. Старшая девочка, через два года мальчик, через год вторая девочка. Катить коляску вперед – так стремительно, так целенаправленно, не сомневаясь в истинности выбранного пути. Это вам не слоняться у алкомаркета в поисках укромного местечка для потребления, не зная, куда себя деть. Куда себя пристроить, в ситуации, когда ты не нужен никому, даже себе. А куда трех этих мелких? И каждому нужна мама – вся, без остатка, 24 часа. А свалится счастье – час-другой посидит с детьми бабушка – и вот уже выбираешь лихорадочно. Стрижка? Купить пальто? В гости к подружке? А может, спортзал? Не-е-ет. Лежать пластом и дать своим потокам воды литься, литься…

После крушения мифа о счастье материнства понять, что никакого счастья нет вообще. Или даже так: что счастье возможно, когда теряешь всё. Только тогда. Только это, опять же, не счастье, а переход на другой уровень осознанности. Перешел себе и живешь дальше. А туда уже не вернешься.

 

 

АЛЕКСАНДР

 

На холодильнике живет Александр. У него изящная оправа очков, как у девушки. Правильный нос, тонкие губы, болотные глаза смотрят прямо в душу, брови удивленно вздернуты. Александр говорит: «Знаешь, я могу удалить тебе вирус, настроить wi-fi, отредактировать твой ПК, а еще обучить тебя кое-чему. Но на самом деле я бы хотел прожить с тобой жизнь. Позвони мне, вот мой номер. Без выходных, круглосуточно».

Только зря ты, Александр, заклеил свой мужественный подбородок красной плашкой «пенсионерам скидка 10%», причем тут пенсионеры.

Позвонить, не позвонить? Но у меня ничего не сломалось пока. Знаешь, Александр, у меня много чего есть, а раньше было еще больше. У меня вот есть долги по ЖКХ, и я никак не решу, платить ли мне за капремонт. Обещанный платеж и беспроцентный кредит до трех месяцев – мои любимые развлечения.

Еще пару недель назад у меня был муж, все говорили «вы как брат и сестра» – так похожи. Мы спали под одним старым одеялом, плакались друг другу про работу, выпускали никому не нужный журнал, и ночами у меня никогда не болела голова. А потом он меня разлюбил, и я, наверное, тоже. Это все не вдруг, ты же знаешь – сначала дети, потом деньги. Теперь я знаю: хочешь вечной любви – не рожай от своего любимого. Только не от него. Дети убивают всё. Порой мне кажется, мой ребенок однажды убьет меня – отомстит за всю заботу.

Александр, я снимаю в центре Москвы однушку, на кухне диван – так что это почти вторая комната. Работаю в доме культуры и получаю такую зп, о которой в Москве говорить неприлично. У меня две подработки и две мечты:

1. Отправить ребенка в круглосуточный детский сад и забирать только на выходные – кормить уток в парке, ходить в театр…

2. Встретить тебя.

 

 

Из цикла зарисовок «ЖЕНЩИНЫ В РАЗВОДЕ»

 

Лежать, потому что нет сил. Ничего не болит. Все живы. Все живут дальше. А я хороню миф о великой любви, о необыкновенной жизни. Дочь вручает крылья феи и скалку: танцуй, мама. И мама-шива танцует. Сжечь и развеять пепел над водами реки, которая не река уже, потому что ну разве это река. Похоронить миф о большой реке, к которой можно прийти и проорать всю боль, и река примет, и унесет. И тебя может принять, если хочешь.

А тут некуда бежать. Крафтовые бары, вокзалы, такси, никто не спит. На Площади Борьбы тишина, светлячки-окурки от сигарет. Люди просто рядом. Долгожданное одиночество большого города без большой реки. Я любила тебя, как умела, как в последний раз. Прощая то, что нельзя было простить. Стыдясь за твои поступки, потому что ты был частью меня.

Я хочу встретить тебя однажды в метро, где ты будешь играть за подаяние свои песни, которые никто никогда не понимал. Хочу посмотреть тебе в глаза в тот момент и ничего не почувствовать. С легким сердцем пройти мимо. Хочу поверить, что это закончилось. Хочу поверить в то, что возможна другая история. И чтобы больше не было так гадко внутри. Хочу выздороветь от тебя. Четвертый десяток, а я терзаюсь, как девчонка. Смешно. У глупости нет возраста.

 

 

ЮЛЬКА

 

– Чего ты вообще хочешь?

– Хочу влюбиться.

– Ты это мне говоришь? Вот так запросто, да?

– Ты спросил – я ответила. Окей, давай будем дальше друг другу врать.

– Ну ладно, удачи. Веру сегодня из сада я заберу.

– Отлично, тогда меня не ждите.

Юлька протискивается из девятки в мокрый снег, как обычно, собрав грязь с порога светлыми джинсами. Выбрала цвет, нечего сказать. Специально для сапог ребенка, неумытой сашкиной машины и прелестной столичной зимы. И как народ живет в провинции – там же вообще асфальт не моют никогда и снег не убирают. Когда-нибудь у нее будет своя машина – чистенький ниссан или фиат, уж Юлька за ней будет ухаживать, надо только сдать на права и украсть миллион.

Когда-нибудь ребенок вырастет, перестанет разбрасывать свои грязные ножки и сам будет ходить туда-сюда, шляться неизвестно где. Можно будет расслабиться, сесть за руль какой-нибудь шкоды или хёндай и умчаться прочь, по ночной Москве. Можно будет завести любовника. Хотя, какое пошлое слово. Ей просто хочется влюбиться. Хочется хотеть чего-то еще, кроме ванны перед сном и дрыхнуть до полудня в выходные. А вот и он, идеал: белое пальто (альпака), кремовые замшевые сапожки, сияющая тачка, идеальная укладка. Вот тогда-то можно и влюбиться.

Муж превратился в бесполезный объект сразу же после родов. Родила – и забыла. Не до тебя, чего ты, и ты еще тут, дайте мне поспать, оставьте меня все… От любимого рожать нельзя, он сразу превращается в нелюбимого. В того, кто должен то одно, то другое. Отец ребенка как удобный предмет для критики – всегда есть, в чем упрекнуть, всегда найдутся союзницы, которые будут понимающе поддакивать. Естественно, Сашка отстранился от младенца, ушел в работу, завел хобби, обычная история. Выхода из декрета Юлька ждала как освобождения из трехлетней ссылки, радостно побежала с Веркой в садик, Верка начала болеть. Ничего особенного, адаптация. Юлька уж думала увольняться, но на работе отговорили. И правда, через полгода Верка окрепла и болела уже пореже. Сашка обрадовался, что жизнь налаживается, и даже попытался устроить им отпуск на двоих, уговорил бабушек с обеих сторон, накопил денег. Юлька не поехала. За день до вылета свалилась с ветрянкой. Как специально. Сашка больше не пытался. Ничего он уже не ждал. Работа–дом, ни с кем не спал. А Юлька мечтала снова влюбиться. Хоть в кого.

Завела «тиндер», стала листать вправо-влево. Пятьдесят раз влево, один раз вправо. Никто сам не пишет, или пишет так, что лучше б уж молчал. И вдруг один предложил встретиться, спросил номер телефона, позвонил. В соседней комнате Сашка смотрел мультики с Верой. Юлька так соскучилась по этому волнению, по бьющемуся сердцу, по первой волне, обещающей то ли бурю, то ли сверкающую на солнце рябь. И когда Сашка ехал забирать ребенка из сада, Юлька протискивалась в ночное метро, чтобы трястись десять станций туда, куда позвал ее Петр. У Петра была машина, но он ждал Юльку у метро. И она запросто плюхнулась рядом с незнакомым Петром, который оказался еще краше, чем на фото. Петр взял ее ладонь в свою и заплел какую-то мутную историю про любовь с первого взгляда.

– Я есть хочу, – сказала Юлька, она же с работы мчалась почти час в метро, в это время она обычно ужинала дома с Верой.

– Тут нет кафе, спальный район, поехали ко мне, пожарю картошку, обещаю не приставать, – сказал Петр, улыбаясь так, что смысл последних слов нужно было понимать строго наоборот, но Юлька хотела есть и полчаса спустя уплетала картошку с квашеной капустой.

Петр включил музыку, разложил книжки, и они обсуждали музыку и книжки, сначала на диване, а потом на ковре. Потом еще Юлька говорила, что секса не будет, не потому что ей было так уж неприятно тело Петра, а просто она вспомнила, что нигде не побрилась и даже не помнит, какого цвета на ней белье. Но Петр восторгался всем, что видел, потому что он знал правила. А Юлька ничего не знала, даром что замужем была и ребенка рожала, ничего она про себя не знала. И не знала, что может так кричать и плакать не от боли, и что нравится ей так долго и жёстко.

А потом она вспомнила, что пора домой, потому что нужно замесить особенный крем для завтрашнего торта, и стала быстренько одеваться, и еще сказала: «Спорим, ты мне завтра не позвонишь?» – и Петр уверял ее в обратном, только кофту она надела наизнанку, а юбку задом наперед, и они смеялись, и Петр ее переодевал.

Ехали по ночной Москве. Он болтал за рулем, какие-то байки про свою холостяцкую жизнь, а Юлька глазела на город в разноцветных огнях, на башни делового центра, на горящие мосты и разноцветные фонари Парка культуры – как будто ехала по незнакомому городу, и ей хотелось так ехать вечно. И еще чтобы Петр заткнулся.

Ни одного пропущенного звонка, ни сообщения, Вера спит, рядом Сашка, в обнимку с мишкой. Юлька смывает под душем свое незапланированное приключение, потом сносит со смартфона приложение для знакомств, блокирует номер Петра, не дав ему шанса опровергнуть ее гипотезу, и отправляется на кухню взбивать крем для праздничного торта – завтра Вере пять лет.

 

 

Из цикла зарисовок «ЛЮБОВНАЯ ЛОДКА РАЗБИЛАСЬ О…»

 

Ну что ж, допустим, я та, которая плачет из-за любви. Чуть что не получилось, сразу в слезы.

Вот когда на работе что или с ребенком, она еще как-то держится. Но если очередная любовь не случилась, не сложилась, скурвилась, тогда всё – лежать и плакать, читать ленту сообщений, рыдать над каждым нежным, упиваться невозможностью все вернуть. Не забыть для этого еще фоном какую-нибудь музычку из 80-х, и непременно винцо в бакальчике и плед, ну да, ну да. Театр одного актера. Зритель – может быть, это бог, такой большой и несправедливый. Не дал или отнял, а с чего, я же такой хорошей старалась быть, я же так хотела… Женское, слишком женское. Ницше такое и не снилось.

Бывало, конечно, разное. Всякое бывало, чего уж. Но такого еще не было. Почему-то вот именно такого не случалось, и потому не знаешь, что с этим сокровищем делать. Допустим, мужчина влюбляется в тебя (ты в него, конечно, тоже, ты же так это любишь – волнение, бессонные ночи, сердце выскакивает, и все время желание…), он начинает чувствовать себя уязвимым, беззащитным перед тобой, он боится, что ты ему сейчас начнешь на радостях делать больно. И вот в таком прекрасном состоянии влюбленности он делает что-то, чего тебе не понять, хотя, возможно, это так типично. Он строит из себя то ли Онегина, то ли Печорина, то ли еще какого-то гордого принца. И он делает больно тебе. То и дело, между прочим, невзначай. А ты не понимаешь, чего он? Зачем он так? Лучшая защита – нападение? А ведь кто-то так годами живет, терпит это все, извиняется, бесконечно извиняется. Но я уже больше не могу чувствовать себя виноватой. Мне просто так жаль, что снова не получилось. Но и это пройдет.

 

 

ВЕРА

 

И я просто поехала в центр покупать трусы. Еще совсем недавно был у меня кружевной комплект цвета топленого молока, тонкое кружево. Бюстгальтер остался, а трусики уехали за тысячи километров от меня. Один мой любовник, из недавних, взял их себе на память, что ли. Мы тогда и не думали расставаться. По крайней мере, я мечтала прожить с ним всю жизнь. И вот – украл трусы и смылся на Сахалин, чтоб уж подальше. Обиделся на меня за какую-то невинную шутку и больше не отвечает на сообщения. Достала я его, наверное. Но зачем ему мои трусы? Может, выкинул.

Сначала я хотела выпросить их обратно, раз уж мы расстались. Но потом подумала, а пусть помнит обо мне. Пусть нюхает и вспоминает! Хотя, ну конечно, он выкинул. Вот дурочка, да? Придумывает тут.

И я поехала в этот магазин за другими такими же. В тот магазин, где покупала те самые, полгода назад. Когда у нас еще ничего не было, когда я только мечтала о нем. Прелюдия и финал. Постфинал. Реминисценция и ностальгия. Мне больше не о ком мечтать. В этой Москве двенадцать миллионов человек, из них почти половина каких бы то ни было мужчин, а мне никто не нужен! И зачем тогда я покупаю новые трусы? Потому что надежда умирает вместе с нами. Или просто… чтобы не чувствовать, будто частичка меня где-то за тысячи километров. Перестать вспоминать.

Полгода – ерунда, конечно. Но я успела влипнуть, прилипнуть, и отлипаться я не хотела. А придется. Сегодня у меня два свидания с сайта знакомств. Все равно какого. Самый популярный в Москве сайт. Сейчас один, потом другой, а суть одна. Люди, которым не хватает кого-то, как мне моих трусов, ищут, ищут, не найдут. Так можно искать годами. А можно забить и встретить у ларька. Хотя ларьки уже посносили. Тогда в очереди на кассу, в вагоне метро напротив, у мусоропровода. Вот похожу по этим вымученным свиданиям, чтоб уж совсем отчаяться, забью накрепко и обязательно встречу.

В примерочной дует. Загорелые мурашки на животе и бедрах. Жарилась на солнце, чтоб ему еще больше понравиться, закрывала глаза и мечтала о нем. Вместо того, чтобы кататься ночью на новенькой яхте с тем красавчиком. Всем отказала, потому что думала только о нем. На пояснице ссадина, уже коричневая и скоро отвалится. Это мы так усердно занимались любовью в его квартире на краю света, а потом я уехала, потому что нельзя оставаться вместе дольше трех дней. На четвертый обнаруживаешь, как под кожей твоего возлюбленного ползают маленькие жучки. Их еще называют тараканами. У каждого свои. На четвертый день я уехала. Надо было на день раньше, и мы были бы спасены, но я как всегда заигралась. Дома в шкафу футболка, еще пахнет им. Маленькие следы. Пройдет пара месяцев, а то и недель, и не останется ни одного следа, кроме того, который исправляется только амнезией.

Размер тот, цена та же, за все надо платить. Невесомость в розовом пакетике на дне моей сумки. Всё мое вернулось ко мне, а то что не вернулось, значит, моим и не было. Я учусь жить настоящим. В настоящем у меня, значит, свидание с неизвестным чуваком и успеть забрать ребенка из сада, потому что сад закрывается в семь, вынь да положь, порвись и вывернись, а будь добра в семь быть как штык. Но пока можно успокоиться, пока свидание. Вот мои прабабушки и даже бабушки после развода ставили на себе крест и уходили в горевание на всю оставшуюся жизнь. А я могу по свиданиям шляться, могу надеяться на возрождение, птицей фениксом скакать от бутика нижнего белья до ресторана, воображая поцелуи и прочее. И так как я теперь живу настоящим, то надо как-то себя настроить, чтобы дать шанс этому очередному незнакомцу. Несмотря на развод, на наличие ребенка и разбитого сердца, несмотря на то, что новые трусы не заменят тех, что больше никогда ко мне не вернутся. Хотя ничего хорошего я не предчувствую. Но это надо зачеркнуть. В крайнем случае, поужинаем и кофе выпьем за чужой счет, тоже приятно, тем более что на трусы пришлось потратиться.

Пишет, что опаздывает, вот красавчик. Написал смс: заказывай, что хочешь, оплачу счет. Ну что ж, ты сам сказал. За окном кафе вид на проспект, по которому всегда спешат люди, и по которому когда-то спешили мы, опаздывая на спектакль, это была наша третья встреча, и мы еще не целовались и не касались друг друга, и я знала, что он уезжает, что нельзя ускоряться, пусть помучается в ожидании до новой встречи. Но, кажется, мучилась только я. Мы неслись по этому проспекту, он впереди, огромными шагами, а я, как собачонка, бежала за ним следом, потому что вдвое меньше его. У нас все было впереди. Все могло сложиться не так, как вышло. Я бы заткнула свой сарказм куда подальше, откуда я знала, что он такой обидчивый, а сарказм у меня сам прет, я уж его и не замечаю… Я была бы с ним нежнее, но и заботливее, я бы не несла про себя все подряд. О ужас, я даже призналась ему, сколько у меня было любовников, что может быть позорнее. Кажется, после этого все и начало портиться, будто пролили вино на белое платье и уже не отмыть, трешь, трешь как дура, стараешься все исправить – без толку. Откуда мне было знать, что он сделает про меня какие-то выводы. Что он меня разлюбит. Хотя, значит, и не любил, раз так. Это все потому, что у него было меньше в три раза! Мальчики такие дураки. Я про тех, кто не взрослеет и остается мальчиком.

А когда-то в ресторанах можно было курить, как мило. Никак нельзя? Уже пять лет как? А, ясно, ну тогда повторите мне еще 50, нет, 150 граммов. Гулять так гулять. Миленько будет, если он не явится. Придется вызывать полицию, ибо этот счет я смогу оплатить только натурой. Не смешно даже. Без пяти шесть, ну отлично, уже час тут пялюсь в окошко. Еще минут сорок, и мать заберут в полицию, а ребенка в детдом, потому что мать лишат родительских прав, ведь она не успеет забрать ребенка до семи. «Девушка, почему вы плачете?» – «Как же мне не плакать» – «Он не пришел?» – «Кто он? Ах, этот? Да я его даже не знаю. Черт с ним. Просто сегодня… Сегодня день рождения у одного человека. Не сказать, чтоб я его сильно знала, так… Просто очень хотелось влюбиться, страсть, вот это всё. А теперь вот ребенка заберут в детский дом».

А тут и является этот типчик, раз в тридцать хуже, чем на фото, начинает извиняться, оправдываться. Ненавижу оправдания. Я говорю, ненавижу оправдания, и налей мне еще. Это последнее. Теперь можно бежать. И она бежит. Не любимая, не жена, не мать даже какая-то, разве это мать – забирает своего ребенка последним из сада, еще и называет ее ребенком, а это дочь, дочка это, девочка, а не какой-то там ребенок.

Кормит птичек крошками. Воспитательница крошит, а девочка бросает хлеб воробьям. Дышать в сторону, изображать из себя трезвую, примчавшуюся с работы мамашу. Вроде удалось. Сжимать маленькую варежку. «Мама, мне больно» – «Мне тоже. Давай купим что-нибудь вкусное, что-нибудь очень шоколадное» – «А что, сегодня праздник?» – «Да» – «Ура! Твой день рождения?» – «Не мой. Кое у кого» – «И мы его будем поздравлять?» – «Не будем. Мы ему просто пожелаем счастья, самого настоящего, а не как всегда» – «Мама, а что это у тебя в пакете?» – «Да так, трусы. Блин, да не вытаскивай ты!» – «Какие красивые!» – «Вырастишь – подарю».

Девочка мечтает поскорее вырасти. Быть самой красивой. Тонкое кружево, но такое жесткое, легко порезать кожу. Мама закидывает невесомый розовый пакет на дальнюю антресоль. Дочь просит рассказать сказку про прекрасную принцессу и смелого принца, который очень ее любил, и про то, как все умерли в конце. И мама рассказывает.

 



Кольцо А
Главная |  О союзе |  Руководство |  Персоналии |  Новости |  Кольцо А |  Молодым авторам |  Открытая трибуна |  Визитная карточка |  Наши книги |  Премии |  Приемная комиссия |  Контакты
Яндекс.Метрика