Светлана ИВАНОВА

 

Родилась в Казахстане. Публиковалась в «Кольце А», электронном журнале «Зарубежные задворки». Живет в Нидерландах.

 

 

НИЧЕГО ЛИЧНОГО

Рассказ

 

Так получилось, что я разлюбил отмечать дни рождения. Более того, стал считать это несовременным. А с тех пор, как начал колесить по миру с диктофоном и фотокамерой, и вовсе перестал задумываться не только о дне рождения как таковом, но даже о дне недели. Наша команда делала программу к определённой дате, работая и в будни, и в праздники, забывая при этом даже семейные даты, которые, казалось бы, никак нельзя было забыть. Работа была нашим приоритетом, и праздники не должны были ей мешать. Баночное пиво в жарком Таиланде, ритуал с текилой в Мексике или виски со льдом в ирландском пабе – этим, в зависимости от места нашего на тот момент нахождения, ограничивались любые значимые события, к которым, в той или иной степени, относились дни рождения.

 

Редакция была нами довольна, мы были в "мейнстриме". Но в воздухе уже витали флюиды новой подачи материала, из ниоткуда появлялся талантливый молодняк, который, шутя, уводил публичную аудиторию за собой. У нас началась стагнация, как известно, являющаяся предвестником глубокого кризиса. Все чувствовали надвигающийся коллапс, но по-прежнему делали вид, что ничего не происходит. Шеф упирал на качество материала, но что значит качество, если пропал драйв?

"Тема изжила себя, ребята, – наконец он решился публично признаться в этом. – Сорри. Нужно искать новый формат, свежие идеи".

Все молчали, понимая, что он прав.

"Это, – он обрисовал в воздухе эллипс, имея в виду нашу программу, – пипл уже не хавает".

 

Уходить следует вовремя – я и сам был сторонником этой теории. Если без лицемерия, было ясно, что вперёд вырывалось новое поколение. Дерзостью и непредсказуемостью своих передач они рушили рейтинги самых рейтинговых и, казалось, стабильных эфиров. Их было не остановить, их можно было только переиграть. По-любому, сдавать позиции и полностью освобождать игровое поле я считал преждевременным, но взять тайм-аут, оглядеться и оценить реалии посчитал нелишним. С такими мыслями я летел на Родину, встретившую меня снегом и серым безцветьем. Родительская квартира укоризненно скрипела рассохшимся паркетом и пугала гулким эхом. Её полупустые пространства, появившиеся за годы моего отсутствия, было нечем заполнить. Родители вышли на пенсию и перебралась за город. Младшая сестрёнка училась теперь в универе и жила в кампусе, выказав тем самым раннюю самостоятельность. Она сделала пирсинг, лихо водила машину и вставляла в разговор неизвестные мне обороты. Я навестил стариков и нашёл их милыми, хотя довольно старомодными персонами. Они явно сдали, и это открытие огорчило меня. Целую неделю я пребывал в подвешенном состоянии, не находя себе места. Слонялся по ставшей чужой квартире, брался за книги, но чтение не шло, и я выходил на прогулку. Внутри чувствовалось какое-то смутное брожение – вроде что-то просилось наружу. И вдруг я понял – это было желание праздника. Повод напрашивался сам собой: в ближайшие недели мне исполнялось тридцать пять. "Ого, – подумал я, – а ведь это дата!". И выпустил желание на волю.

 

Я помню, нечто подобное случилось со мной в выпускном классе. Захотелось не просто дня рождения в кругу семьи с обязательным тортиком, салатом "оливье" и зажаренной курицей, а неизмеримо большего."Party" с музыкой, танцами до упаду и фейерверком на балконе, как минимум. Тогда это удалось в полной мере. Друзья оценили сервировку стола, цветомузыку и моих либеральных предков, покинувших квартиру вскоре после тоста за моё здоровье. "Дабы не смущать собравшихся, а, напротив, предоставить им полную свободу действий", – сказал мой отец, заканчивая спич и опрокидывая в рот бокал шампанского.

Упомянутое же им по ходу речи выражение "generation gap", вызвало не просто одобрительные взгляды моих одноклассников, а стало на какое-то время хитом в нашей среде. Его вставляли везде, бравируя при каждом удобном случае. Даже ежегодная школьная дискуссия "Отцы и дети" была тогда срочно переименована в "Generation gap".

 

Теперь я решил найти и пригласить на праздник всех своих друзей-приятелей из прошлой жизни. Достал записные книжки, засел за компьютер и довольно быстро составил список потенциальных гостей с адресами и телефонами. "Явки и пароли" – назвала его сестрёнка, пришедшая в щенячий восторг от моей идеи. От избытка чувств Майка даже исполнила какой-то экзотический танец – нечто среднее между румбой, "танцем с саблями" и лезгинкой. Посерьёзнев, она оказалась очень практичной девушкой и дала мне пару ценных советов. Например, тоном учёного секретаря изрекла, что готовить сами не будем, – это забирает кучу времени. Кто бы спорил? Горячее и закуски предложила заказать через надёжный кейтеринг, а бутерброды сделать самим перед приходом гостей. Я был только "за". А когда сестра посулила привести на помощь свою школьную подругу, только подивился её смекалке. Мы ударили по рукам.

"Жены, мужья, боевые подруги и подруги боевых подруг – все welkom", – я острил и каламбурил, обзванивая друзей.

Из тех, кому удалось дозвониться, набиралось внушительная группа энтузиастов. За пару дней до торжества более-менее уточнённый список гостей был передан заехавшей по случаю Майке.

– Итого: человек тридцать пять-сорок боевого состава, – в её голосе слышалось нескрываемое уважение.

Она одобрительно похлопала меня по плечу. Мне нравилось, что Майка вела себя со мной на равных. Порой я чувствовал её ментальное превосходство и в такие моменты думал о том, как быстро она выросла. А может быть, просто я долго отсутствовал?

 

Со Славиком Петраковым я столкнулся во дворе дома накануне дня рождения.

– Сашка? Черноморцев? – выкрикивал он. – Не узнаёшь меня, что ли?

Мутные глаза, стёртая, без выражения физиономия. Я стоял, озадаченно всматриваясь в его плохо выбритое лицо с кривоватой улыбкой.

– Славик? Петраков? – наконец-то дошло до меня.

Друзьями мы с ним никогда не были, просто учились в одном классе. Кажется, у него вообще не было школьных товарищей. Уроки он тупо отсиживал на задней парте, балансируя между слабой и очень слабой троечкой, на переменах бесцельно слонялся по коридору, на правах старшего давая подзатыльник какому-нибудь зазевавшемуся младшекласснику, и, несмотря на все запреты, курил в туалете, что тогда приравнивалось к смертному греху, и за что его не раз вызывали к завучу. Но в целом он был беспроблемным, как может быть беспроблемным, скажем, таёжный мох, если только на нём не поскользнуться.

– Как ты? – Славик изобразил на лице интерес и полез в карман за сигаретами, приготовившись к диалогу.

– Нормально, старик, – я попробовал ограничиться этой фразой, но Славик и не думал отступать.

– Закуришь? – он выбил из пачки сигарету и протянул мне. Я понял, что у него в запасе имеется ещё сто и один вопрос.

– Только если это "Герцеговина Флор", – отшутился я.

Славик понимающе хмыкнул и закурил сам. Во двор въехал грузовичок, в кузове которого я заметил пластиковые столы и стулья, заказанные мной на праздник, и остановился у моего подъезда. Мне нужно было спешить.

– К тебе фура? – он уважительно кивнул на сигналившую машину. – По какому случаю?

– Ко мне... Знаешь что, – сказал я ему, чтобы отвязаться, – приходи завтра часам к четырём-пяти. Будут наши, там и поговорим.

– Приду, – он сразу согласился. – До встречи!

На крыльце я оглянулся. Славик стоял на том же месте. Приподняв голову, он задумчиво наблюдал, как из его приоткрытого рта выплывают правильные колечки дыма. "Одним человеком больше или меньше – не имеет значения", – подумал я, сразу забыв о нём.

 

Майка с подругой пришли к двум часам. Изменения во внешнем виде сестры меня несколько озадачили. Похоже, она тщательно готовилась к предстоящему торжеству, но фиолетовые пряди в её волосах и свежий пирсинг в нижней губе, ещё сочившийся кровью, вызвали у меня мысли о ненужном самопожертвовании. На Майкином фоне подруга казалась серой мышкой. Гладкие волосы, собранные в хвост, светло-зелёные глаза. Тонкая, среднего роста, одетая в тёмное с белым отложным воротничком закрытое платье, больше похожее на школьную форму, девушка могла сойти за гимназистку.

– Мари, – представилась она, и я понял, что её родители когда-то попали в точку с этим именем.

Она была не Маша и не Мария, а именно Мари. Девушки хлопотали на кухне, я же укреплял принесённые ими бумажные гирлянды с поздравлениями и цифрами своего возраста. Вообще-то я не любитель всей этой мишуры, но раз надо, то надо.

 

Народ подтягивался активно, звонок в передней не умолкал. Майка играла роль хостес, Мари разносила напитки и закуски, я же, как виновник торжества и радушный хозяин, переходил от одной группы к другой, развлекая всех разговорами. Сестра поставила быструю музыку и ритмично задвигалась в танце, её поддержали. К шести привезли горячее, после чего я приглушил верхний свет, включил цветомузыку и почувствовал, что мне не нужно больше прилагать никаких усилий. Присутствующие на вечеринке стали единым целым. Мы ели, пили, танцевали и опять ели и пили. В девять мои помощницы наметили вынести праздничный торт со свечками и удалились на кухню, чтобы всё подготовить. Я только собрался помочь им, как кто-то потряс меня за плечо. Это была Эльвира, жена Славика. Пожалуй, единственная из всех присутствующих, она не участвовала в общем празднике, сидя на диване с отстранённым видом.

– Вы не откроете мне дверь, Александр? – спросила она чрезмерно строгим тоном. – Я хочу уйти.

– Что-то не так? – забеспокоился я.

– Нет-нет. Всё в порядке. У меня просто дико болит голова, извините, – заверила она.

– А Славик? Он остаётся?

– Конечно, – Эльвира двинулась к выходу, покачивая внушительными бёдрами.

Я последовал за ней в тёмную переднюю, мысленно ругая себя за то, что не позаботился оставитьтам включённый свет. И тут случилось непредвиденное. Стоило мне потянуться к выключателю, как Эльвира развернула меня к себе, отбросила к стенке и, навалившись массивной грудью, впилась в мои губы страстным поцелуем. Её руки в тоже время стремились расстегнуть молнию на моих брюках. Наверное, в тот момент я стал похож на выброшенную на берег и расплющенную армейским сапогом медузу, погибающую от нехватки кислорода. Сознавая нелепость ситуации, я изо всей силы оттолкнул Эльвиру и включил свет. В её цыганском лице не дрогнул ни один мускул. Чёрные глаза выражали презрение.

– Какого чёрта, Эльвира? – спросил я, вытирая тылом рукава губы.

– Извините, – ответила она, совершенно не смущаясь. – У меня закружилась голова. Хорошего вечера.

Я закрыл за ней дверь, зашёл в туалет, чтобы привести себя в порядок, и вернулся к гостям. Кажется, никто ничего не заметил.

Настало время для торта. Тридцать пять свечей я задул со второй попытки, поставил "соул" и пригласил Мари на танец. В тот вечер я больше не отходил от неё.

 

Самое грустное в праздниках, особенно в удачных и особенно в тех, что сплачивают людей, их недолговечность. В какой-то момент ты замечаешь, что энергия, объединившая вас, иссякает, и единству мало-помалу приходит конец. И вот уже каждый сам по себе, а завтра опять рутина, и рано вставать, и потому уже пора расходиться. Пока я провожал гостей, мой энтузиазм на какое-то время сменился минором. Девушки между тем деловито сновали из зала на кухню, унося посуду и остатки блюд. Майка шепнула мне, что вызвала такси и поедет ночевать в свой кампус. Мари жила через несколько домов от нас, и была не против, когда я вызвался её проводить. К моему удивлению, в проходной комнате, куда я зашёл за телефоном, обнаружился Славик. Он крепко спал. Кушетка, на которой он пристроился, была ему явно мала – ноги свисали, голова была неестественно вывернута в сторону. Когда я его растолкал, Славик не сразу сообразил, где находится.

– Старый стал, сморило. Два пива – и на боковую, – он потёр затёкшую шею.

Такси, слегка припорошённое начавшимся снегом, уже стояло у подъезда, подсвечивая зелёным огоньком.

– Чао! – сестра впрыгнула на заднее сиденье, послав всем воздушный поцелуй. – Созвонимся!

Славик потопал с нами, сказав, что давно съехал от родителей и живёт на съёмной квартире.

– Район не стал менять, – уточнил он. – Отсюда прогулочным шагом минут десять.

Я чувствовал на коже уколы срывающегося снега и поднял капюшон куртки. Не прошли мы и двадцати метров, как из-за дальних кустов кто-то появился и направился к нам. Это оказалась Эльвира. В руках у неё была большая сумка.

– Эльвира? – удивился Славик. – Что ты здесь делаешь?

– Не подходи, – вдруг крикнула она. – Я ухожу от тебя к Александру.

Славик остановился, как вкопанный. На меня тоже напал ступор. Уже второй раз за вечер.

– Что за ерунда? С тобой всё в порядке? – В голосе Славика слышалась неподдельная тревога. – Что такое?

Он повернулся ко мне и посмотрел вопрошающе.

– Послушайте... – начал я неуверенно.

Но Эльвира подняла руку вверх, прерывая меня.

– Я люблю вас, Александр, – сказала она. – И после того, что случилось сегодня вечером между нами, я ухожу от мужа!

Я невольно рассмеялся и тем самым, видно, совершенно вывел Эльвиру из равновесия. Она крикнула:

– Ничего смешного, слышите! Любовь – это совсем не смешно!

Мари, которая до сего момента стояла неподвижно, пробормотала:

– Извините, я, пожалуй, пойду.

С этими словами она бросилась бежать. После секундного замешательства я рванул за ней.

– Куда вы, Александр! – Эльвира шагнула в мою сторону, пытаясь преградить дорогу.

Я вильнул, как заяц.

– Подлец! – услышал я вслед её крик.

Славик разразился угрозами и площадной бранью, но я только набирал темп. Мне удалось догнать девушку у подъезда.

– Подождите, – взмолился я, – дайте мне отдышаться и всё объяснить.

Она смотрела недоверчиво, но, наконец, кивнула.

– Может, напоите чаем? – воспрянул я духом. – Очень чаю хочется. Горячего.

Она опять кивнула. Мы молча поднимались по лестнице, в котором пахло свежей побелкой. Лампочки на площадках зажигались при нашем появлении. Перед дверью квартиры Мари остановилась и строго сказала:

– Только не шумите, я живу с бабушкой.

– Я само смирение.

– Вы бываете серьёзным?

Я предпочёл промолчать. Мы вошли в квартиру, тихо прикрыв за собой дверь.

– Мари, ты? – услышал я старческий голос откуда-то из глубины квартиры.

– Я, бабушка. Спи.

На кухне было уютно. Здесь любили оранжевый и белый цвет. Абажур с бахромой, низко свисающий над обеденным столом, был тоже оранжевым. Я присел к окну. Мари готовила чай в пузатом заварнике, движения её были неторопливы и женственны. Я отметил её тонкий профиль и красивые руки. В ней определённо чувствовалась порода, и сравнение с серой мышкой, пришедшее мне в голову при знакомстве, казалось сейчас абсурдным.

Чай дымился и просвечивал в фарфоровых чашках оранжевым. Прихлёбывая, я рассказывал об инциденте с Эльвирой, стараясь, по возможности, упускать пикантные подробности. Мари слушала, опустив глаза. Ресницы отбрасывали на её лицо длинные тени.

– Вот, собственно, и всё, – я развёл руками, закончив короткий рассказ.

– Вы не сказали об этом её мужу?

– Нет. Не было времени. Да и нужно ли было?

– Не знаю... Какой-то театр. Это я про Эльвиру с чемоданом.

– Скорее балаган.

У меня слипались глаза, но идти домой не хотелось.

– Можно мне переночевать здесь? – не слишком надеясь на положительный ответ, спросил я. – Свернусь на входном коврике верным сторожевым псом.

Мари фыркнула.

– Не гоните меня на холод, – я сложил ладони перед грудью в умоляющем жесте и скорчил умильную рожу. – Я боюсь эту сумасшедшую парочку!

Девушка рассмеялась.

– Оставайтесь, постелю вам в зале, – милостиво разрешила она. – Только без глупостей!

– Да что вы, сударыня! Разве я позволю себе.

 

Часы пробили шесть. Я открыл глаза и потянулся, ударившись о деревянные ручки раскладного кресла. События прошедшего вечера постепенно восстановились в моей памяти: день рождения, отпразднованный в кои-то веки, экзальтированные выходки Эльвиры, ревность Славика, побег, Мари, чай под оранжевым абажуром, сон на старомодном раскладном кресле. В квартире было хоть глаз выколи, где-то тикали ходики. Я включил торшер, быстро оделся, поискал бумагу и ручку, чтобы оставить записку, но ничего не нашёл. Решил, что зайду на неделе поблагодарить за приют, и отправился домой. Деревья и кусты оделись за ночь в белые безразмерные балахоны, дороги и тропинки были усыпаны чистейшим снегом. Где-то невдалеке слышался скребок работающего дворника. Возле подъезда я оглянулся. Всё было спокойно. Дома я принял горячий душ, затем сварил крепкий кофе, с наслаждением выпил его и принялся за уборку. Около девяти в дверь позвонили, и тут же кто-то нетерпеливо постучал в дверь.

– Иду, – крикнул я, открывая дверь.

На пороге стоял Славик.

– Тебе чего? – поинтересовался я как можно беззаботнее.

– Поговорить надо, – хмуро ответил он.

– Ну, проходи, – я впустил его в квартиру.

Славик уверенно прошёл в зал, сел на диван, закинув ногу на ногу, и осмотрел меня с головы до пяток. Стало понятно, что разговор будет не из лёгких.

– Что у вас было с Эльвирой?

– Спроси у неё.

Славик набычился:

– Я у тебя спрашиваю. Пока по-хорошему.

– Ничего у нас не было, Слава, – как можно миролюбивее сказал я. – У девушки закружилась голова, и мы чмокнулись в прихожей. Всё.

– Эльвира говорит об этом иначе.

– Например?

– Что у вас был интим.

– Что??? – я начинал нервничать, а это было плохо. Потому что, когда я нервничаю, я туго соображаю. Один мой приятель-юрист как-то обмолвился: "В щекотливых ситуациях сохраняй хладнокровие и не давай никаких комментариев. Позволь высказаться оппоненту, чтобы узнать, есть ли у него на руках козыри, или он блефует". Этого совета я и решил придерживаться.

– Что ещё сказала Эльвира?

– Много чего.

– А конкретно?

– Например, что ты склонил её к интиму и затем просил уйти от меня. Достаточно?

– Это бред!

Славик подскочил с дивана и зло посмотрел на меня.

– Бред, говоришь? – он перешёл на повышенный тон. – А то, что у неё нервный срыв после этого случился, тоже бред? Неотложку два раза за ночь вызывали – тоже бред?

– При чём тут я?

Похоже, Славик только и ждал этого вопроса. В глазах его заплясали чёртики, а губы растянулись в довольной улыбке.

– Объясняю для тупых на пальцах, – он опять овладел собой и напустил на лицо излишнюю суровость. – Ты склонил мою жену к сексу, после чего умолял её бросить меня и уйти к тебе. Эльвира поверила, собрала вещи, а ты её прилюдно бортанул. Теперь жена на уколах и таблетках, к ней приставлена сиделка. Не исключено, что её переведут в психушку!

Я молча слушал его версию, думая при этом, что Славик явно переигрывает. По крайней мере, для обманутого мужа он выглядел слишком рассудительным. По факту, будь это правдой, Славик просто должен был набить мне морду. А он с этим почему-то тянул.

– Что ты хочешь, Слава?

Едва заметная усмешка тронула его губы. Усмешка победителя.

– Вопрос, что хочешь в этом случае ты, Саня? Можно судиться, а можно решить миром...

– Если миром, то сколько? – поинтересовался я.

– Две штуки зелёных. Сиделки, знаешь ли, теперь дорогие. И да, деньги завтра нужны, в девять утра.

– Понятно, – я опустил голову, словно в раздумье.

– Ну и ладненько! Пошёл я, – Славик двинулся к двери развинченной походкой. – До завтра!

 

Я промолчал, закрывая за ним дверь. В голове не было ни одной умной мысли, кроме той, что меня подставили. Включив кофеварку, я, не моргая, смотрел в оконное стекло, обдумывая ответный ход. Из подъезда вышел Славик, покрутил головой из стороны в сторону, втянул её в плечи, сунул руки в карманы и быстрым шагом направился между домами. Я не был уверен, но, кажется, там его ждала Эльвира.

"Вот так Славик! Вот так сукин сын!" – подумал я, отходя от окна. Да и жена его – та ещё штучка! Хотя, может, они и не женаты вовсе, может, они просто "подельники"? Имеют, скажем, в своём распоряжении такой фокус-покус, а то и не один, ищут подходящего лоха и показывают мастер-класс – разводят его на бабки. Как там у Аль Капоне? "Ничего личного, это просто бизнес".

 

Славик оказался пунктуальным – в девять утра позвонил в дверь. Когда я открыл, он по-хозяйски отодвинув меня плечом, прошёл в зал и уселся на диван.

– Ну как Эльвира? – спросил я участливо.

Славик подозрительно покосился на меня и буркнул:

– Без изменений.

Похоже, он был сегодня не в настроении и предпочитал сразу перейти к делу:

– Деньги готовы?

– Готовы.

– Ну так неси!

– Славик, ещё один вопрос, – замялся я.

– Ну?

– Ты точно хочешь эти деньги? Может быть, это был розыгрыш?

– Не понял.

– Предположим, ты пошутил. Вернее, вы с Эльвирой со мной пошутили... Нет?

Славик смотрел на меня, как на полного идиота.

– Нет, Санёк. Никто с тобой не шутил. Всё на полном серьёзе. Гони бабки, и я пошёл.

Он не был предрасположен к тронным речам и рубил короткими фразами.

– Ладно, – я деланно вздохнул, достал из шкафчика приготовленный конверт и передал его Славику:

– Пересчитаешь?

Тот едва взглянул внутрь, пощупал купюры и, удовлетворённый, засунул его во внутренний карман своей куртки.

– Рад был повидаться, – он встал с дивана и протянул мне руку.

Я стоял, заложив руки за спину, и молча смотрел на него.

– Как хочешь, – Славик направился к выходу своей фирменной походкой.

Ни слова не говоря, я открыл ему дверь, и тут же два добрых молодца – косая сажень в плечах – в форменной одежде потеснили нас обоих из прихожей в зал.

– Понимаешь, Славик, какая ерунда, – начал я задушевно после того, как полицейские представились и проверили наши документы, – позавчера у меня из квартиры пропали деньги. Крупная сумма – две тысячи долларов. Как раз в тумбочке лежали в той комнате, где ты уснул. Ты не брал? Я, кстати, всегда номера всех банкнот записываю. Так, на всякий случай. И заявление о пропаже вчера в полицию подал и номера передал. Тоже на всякий случай. Так ты не брал?

Мой одноклассник лишь невесело усмехнулся.

– Ты не поверишь, Сашка, взял. Чёрт попутал. Но совесть замучила, вот и принёс их назад, – с этими словами Славик достал конверт и передал его мне обратно. Лицо его при этом исказилось в жалкой гримасе. Мне даже неловко стало, будто я отнимал у него деньги, заработанные честным трудом.

– Конвертик давайте сюда, – подал голос один из полицейских. – Сейчас номера купюр сравним и протокол составим, чтобы всё официально. Присаживайтесь, гражданин Петраков!

 

Я варил кофе на кухне и наблюдал из окна за молодой женщиной, прогуливающейся невдалеке между домами. Определённо, это была Эльвира, ожидавшая своего "мужа" с добычей. Полицейские заканчивали формальности, Славик внимательно читал протокол. Я вынес всем присутствующим кофе и бросил невзначай Славику:

– Эльвира-то, похоже, поправилась. Второй час под окнами ходит, свежим воздухом дышит.

Тот зло посмотрел на меня.

– Что за Эльвира? – сразу заинтересовались полицейские.

– Не знаю я никакой Эльвиры, – твёрдо сказал Славик.

– Как же так? – удивился я. – Ты говорил, жена. Та, что была на моём дне рождения...

– Это знакомая просто, и не Эльвира, а Элла, – еле выдавил он. – Чудачка одна, короче.

– Чудачка, говоришь? – переспросил я сухо. – Мне показалось, вы в паре работаете.

– А вот здесь, пожалуйста, поподробнее, – снова встряли полицейские и записали данные Эльвиры-Эллы.

 

Славик, как я и предполагал, оказался мелким аферистом-вымогателем. Его основным бизнесом была небольшая фотостудия, приносившая не всегда стабильный доход. Чтобы оставаться на плаву, он не брезговал подработкой на людских слабостях. Легко втирался в доверие к своим клиентам, узнавал компрометирующие их факты и затем шантажировал, угрожая публичной оглаской. Элла же одно время училась в театральном институте, но была отчислена за профнепригодность. Потом работала, где придётся, пока не осела в ателье у Славика. Тут у них и родился совместный проект: неверная жена, наставляющая рога своему благоверному, и раздосадованный рогоносец-муж, требующий материальной компенсации за моральное унижение. В случае со мной, думаю, им пришлось импровизировать на ходу. Одно не вызывало сомнений – отчислили Эллу из театрального не зря. Фальшивила она невероятно. Как говорил Станиславский: "Не верю!". Вот и я не поверил. Помог мне разобраться и разрулить эту ситуацию мой сосед – отставной полковник. Хороший мужик, позвонил куда и кому надо.

 

Все эти дни, пока шло разбирательство, я помнил о Мари. Зайду к ней, как только смоется грязь, в которую меня окунули, решил я. Наконец, в деле была поставлена жирная точка, и помимо денег ко мне вернулась репутация порядочного человека. Я вздохнул с облегчением, и в тот же вечер стоял у подъезда Мари, звоня ей по домофону.

– Да, кто там? – зазвучал её голос.

– Это Александр, – ответил я. – Вы как-то приютили меня, помните?

– Помню. Вы внезапно исчезли.

– Можно мне подняться?

Вместо ответа я услышал протяжный звук открываемой двери. Аллилуйя! Я бежал по лестнице, жмурясь от слепящего света вспыхивающих в приветственном салюте лампочек. На площадке третьего этажа, громко мурлыча, мне под ноги кинулась трёхцветная кошка. Вероятно, она приняла меня за своего хозяина и выражала тем самым искреннюю кошачью радость.

– Пардон, мисс, – тут же отреагировал я. – Вы обознались. Я направляюсь не к вам...

Сверху раздался смех. Это смеялась Мари. Она стояла в дверях в светлом спортивном костюмчике.

– Рад тебя видеть.

– Мы уже на "ты"? Где же вы пропадали? У вас всё в порядке?

Только женщины могут продолжать задавать вопросы, не дожидаясь ответа, подумал я.

– Мы уже на "ты", – подтвердил я, решив опустить второстепенное. – Это плохо?

– Просто слишком стремительно. Но, кажется, я ничего не имею против. Проходи.

Потом Мари готовила чай. Я сел у окна под оранжевым с бахромой абажуром и наблюдал за ней. И первый раз после возвращения почувствовал себя дома.

 

 

ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ТЫСЯЧ

Рассказ

 

Марь Иванна предпочитала платить ипотечный кредит по старинке. Наличными, значит. Что такое "электронные деньги" она не понимала и нервничала, если о них заходил разговор. "Денежки счёт любят", – говорила, бывало, её мамаша, ныне покойная. У той всегда копеечка к копеечке была, и сберкнижек штук пять имелось. На все случаи жизни. Марь Иванна унаследовала от родительницы хозяйственность и любовь к денежным знакам. Лучше, чтобы они были абсолютно новыми, хрустящими, с хорошо различимыми водяными знаками и защитными нитями. Потрёпанные купюры, даже самого минимального достоинства, она не жаловала.

 

Оплата ипотеки проходила всегда по одному и тому же сценарию. После получки, которая "падала" ей на карту, снимала наша героиня в одном из сберовских банкоматов двадцать тысяч рублей. Это был её ежемесячный платёж за строящуюся для детей "однушку". Дети – десятилетний Дениска и пятнадцатилетняя Зинка – жили, разумеется, с родителями. Но это пока. А вырастут – своё жильё понадобится. Вот Марь Иванна и решила своевременно вложиться в их будущее. А что? Дальновидно. Муж её, Василий Степанович, поначалу этой затее жены противился. Даже с дивана вставал, на котором обычно, как приклеенный, после работы лежал и в телевизор смотрел. По комнате нервно ходил. Спорил. Убеждал: "Не потянем, Манюня!". Это он так жену свою называл, когда они вдвоём находились. На людях-то он её всегда по имени-отчеству величал и на "вы". Но Манюня на реплики своего благоверного внимания не обращала, поскольку у неё тетрадь расходов на каждый день имелась, куда она перед сном все истраченные за день суммы вносила и сальдо подбивала. И на сберкнижку тоже кое-какую мелочишку откладывала. На чёрный день. А как иначе? Денежки счёт любят! В общем, с математикой Марь Иванна дружила и точно знала, что они потянут. Если, разумеется, тут ужмутся и там подберутся. А уж об этом она позаботится.

 

Зелёный банкомат, облюбованный Марь Иванной для снятия денег, находился на пятом этаже старого обкомовского здания, переделанного под современный торговый центр. Когда-то давно на площади перед этим самым зданием в солнечный апрельский день её принимали в пионеры. Нет, Марь Иванна не ностальгировала по ушедшим временам. Просто ко всему, что так или иначе было связано с канувшей в небытие эпохой, она испытывала, смешно сказать, доверие. К тому же, людей на пятом этаже было всегда – раз, два и обчёлся. Во-первых, лифт хронически не работал, а по лестнице наверх переть дураков не находилось. Да и арендаторы оттуда почти все съехали. Зачем помещение содержать, если клиент не заходит? Одна лавчонка с дерматиновыми куртками ещё как-то коптела. Марь Иванна однажды полюбопытствовала, зашла. Хотела мужу робу купить, чтобы на дачу ездить, но засомневалась в качестве товара. Рукава у тех курток стояли колом, и молния не застёгивалась, сколько они с продавщицей её ни дёргали. Функционировал там и захудалый аптечный ларёк, в котором только пирамидон и противоглистные продавались. Даже перцового лейкопластыря, что так помогал при поясничных болях, и того в нём не было.

Без спешки сняв деньги, Марь Иванна аккуратно – купюра к купюре – укладывала их в кошелёк, кошелёк заворачивала в целлофановый пакет, пакет прятала в сумку, сумку вешала на плечо и крепко, двумя руками прижимала к груди. Всё, готово! Теперь можно идти "гасить" ипотеку. Марь Иванна спускалась на первый этаж, выходила из здания, и, завернув за угол, направлялась в ипотечный банк. Он находился через дорогу в двухэтажном фасонистом здании с колоннами и лепниной по фасаду. Девчонки-сотрудницы кивали ей словно старой знакомой, и кто-то из них, чаще рыжеволосая Оксана, принимал деньги.

Вечером, закончив домашние дела, Марь Иванна открывала заветную тетрадку и вносила двадцатку в расходную строку. Чек совершённой операции, который она непременно запрашивала в банкомате, подкалывался в отдельную папочку. И так каждый месяц.

 

В этот раз она сняла в банкомате двадцать пять тысяч рублей. Двадцать – кредит, пять – коммуналка. От получки должно было остаться пять тысяч сто двадцать два рубля. Перед сном записав расходы, Марь Иванна взглянула на балансовый чек и обомлела. Чёрным по белому там стояла сумма в тридцать тысяч сто двадцать два рубля. Вся до копеечки, словно не было никаких трат. Она протёрла глаза, потом ещё и ещё раз, но это не помогло. Бедная женщина запаниковала, не зная, что делать. Бежать будить мужа, детей? Подождать до утра? Наконец догадка озарила её – завтра нужно сходить и проверить. Это, как пить дать, техническая ошибка. Сразу повеселев, Марь Иванна легла в кровать, прижалась к уже видевшему десятый сон мужу и спокойно уснула. С утра, собрав и проводив домашних, Марь Иванна рысцой двинулась к торговому центру. Банкомат, как ни в чём ни бывало, призывно мигал зелёными огоньками. Погрозив ему пальцем, она вставила карту и нажала на кнопку "баланс". Внутри машины послышался треск и дребезжание, и через мгновение она равнодушно выплюнула отчётный листок с суммой в тридцать тысяч сто двадцать два рубля.

Женщина схватилась за сердце. Сама не зная как, она добралась до работы, выпила сердечное и сразу уткнулась в отчёты, приняв занятой вид. В перерыве на обед Марь Иванна отправилась в туалет, где запершись в кабинке, долго изучала злосчастный чек, пока не убедилась в его подлинности. В конце дня её вызвал начальник, чтобы обсудить выполнение плана. С этим всё было в порядке, и она рискнула спросить о премии. Обещали, мол, в конце квартала. Начальник только махнул в раздражении рукой: "Какая премия, Маша, в нашей шарашке? Бога нужно благодарить, что ещё не разогнали".

Значит, это не премия, подумала Марь Иванна. Тогда что? Какой-нибудь сбой, чья-то погрешность? И главное, что теперь делать с этими свалившимися на её голову тысячами? А может быть, снять потихоньку и потратить их на семью?

 

Немного успокоившись и придя в себя, Марь Иванна решила выждать неделю. Авось, к той поре что-нибудь прояснится. В субботний вечер за чаем семейство, как всегда, играло в лото. Марь Иванна, выигравшая несколько раз подряд и бывшая оттого в хорошем расположении духа, как бы между прочим спросила, какие подарки её домочадцы хотели бы получить, если бы дома завелись свободные деньги.

– Я бы велик хотел, – сразу выпалил сын. – Giant.

Зинка тут же покатилась от смеха.

– Он тридцатник стоит, чучело! – она дала подзатыльник брату. – Dream on!

У Дениски из глаз брызнули слёзы.

– Что ты сказала, Зина? – Василий Степанович нахмурился. – Не выражайся, пожалуйста!

– А я и не выражаюсь, – парировала та, насупившись. – "Dream on" означает "мечтать не вредно".

За столом наступила давящая тишина.

– Я, вообще-то, имел в виду "чучело", – Василий Степанович примирительно прокашлялся.

– Зина, ну а ты? – подала голос Марь Иванна. – Что бы ты хотела получить в подарок?

– Электросамокат хочу. Уже полшколы на них ездит, одна я безлошадная, – она обиженно надула губы.

– И сколько он стоит? – родители напряглись в ожидании ответа.

– Пятнашку, наверное.

– Ничего себе! А ты, отец? – Марь Иванна повернулась к мужу.

– Ты что, в лотерею выиграла? Вопросы тут задаёшь, – неожиданно обозлился тот.

– Папа, скажи! – протянул Дениска. – Интересно ведь.

– Да какие подарки? Машину нужно ремонтировать, какой год в гараже гниёт. А это – сумма! Даже думать не хочется, – Василий Степанович совершенно расстроился.

 

Вечер получился скомканным. Легли спать, но сон не шёл. Марь Иванна полночи крутилась с бока на бок, укоряя себя за глупый вопрос. "Спросила у больного здоровье", – говаривала её мамаша в подобных случаях. Потом замучила дилемма: отдавать деньги или нет. Она вставала, шла в темноте на кухню пить воду и думала, думала, думала. На душе скребли кошки. Заснуть удалось ближе к утру, и снилась какая-то чушь. Одетая в старое мамашино пальто с порыжевшей чернобуркой, она убегала по заснеженным переулкам, скользя и путаясь в длинных полах. За ней гнались двое. Марь Иванна слышала, как они переговариваются на бегу, но никак не могла уловить суть их разговора. Потом их голоса отдалились, они вроде отстали. Она сбавила темп, вдруг перед ней появилась тёмная фигура, с силой дёрнула за рукав мамашиного пальто и, издевательски захохотав, рявкнула что-то про подарки.

 

Марь Иванна вскрикнула и проснулась. Сердце колотилось, как у загнанного зайца. "Ну их к шутам, эти деньги, покой дороже", – пробормотала она, отирая ладонью выступивший на лице пот. Подождав, пока сердце уймётся, спустила ноги с кровати, надела тапочки и тихонько, чтобы не разбудить домашних, прошла в ванную. Там она долго умывалась и приводила себя в порядок. Подобрала волосы, закрутив их в высокую "дулю", подкрасила глаза, мазнула помаду, посмотрела в зеркало, поморщилась. Не нравилась она себе в последнее время, не нравилась.

"Как ни крути – это воровство, моя милая, – процедила она сквозь зубы своему отражению в зеркале. – Пускай другие миллионы воруют, а ты – не моги!" И дальше в приказном порядке: "Ещё раз проверяешь баланс и, если опять эти фортели с переплатой, гонишь в банк. Сознаваться". На душе полегчало. Сорвала шубейку с вешалки, обмотала шарф вокруг шеи, полетела.

Запыхавшись, поднялась на пятый этаж, но там её ожидал неприятный сюрприз. Двое парней, одетых то ли в особую форму, то ли в рабочие комбинезоны, снимали кожух банкомата. Марь Иванна хотела ретироваться, но было поздно. Словно из-под земли возник перед ней третий. Был он явно постарше, гладко причёсан и одет в серое полуприлегающее пальто с поднятым воротником. Буравя взглядом, спросил: "Вы к кому, гражданка?"

Она задрожала: "Я в аптеку".

– Вы больны?

– Озноб, – пролепетала женщина. – Наверное, простуда.

– Проходите, – он проводил её внимательным взглядом, пока она не скрылась в аптеке.

Купив лекарства и расплатившись, Марь Иванна тут же кинула под язык таблетку валидола. Затем, укладывая покупки в сумку, осторожно закинула удочку: "Банкомат сломался, что ли?".

Аптекарша насторожилась: "А вам чего?".

– Ничего, – она напустила на себя равнодушный вид. – Так, поинтересовалась.

Выйдя в коридор, она на ватных ногах направилась к выходу, прислушиваясь к разговору загадочной троицы у банкомата.

– Нашёл причину?

– Нашёл, Геннадий Андреевич. Вот этот красненький проводок отошёл. Подсоединить обратно?

– Приказано демонтировать.

– Сделаем.

 

С криком "меня посадят в тюрьму" Марь Иванна ворвалась домой, перепугав детей и супруга. Её колотило, речь была бессвязной и странной. Она пыталась что-то объяснить, но изо рта вырывалось только "деньги", "банкомат" и "не виноватая я". Так что никто ничего не понял. В конце концов её удалось отпоить купленной по случаю валерьянкой и уложить в кровать. Лишь коснувшись головой подушки, Марь Иванна провалилась в мертвецкий сон. Василий Степанович тем временем отправил детей на улицу, наказав Зинаиде присматривать за братом. Сам же, прикрыв дверь в спальню, дабы не шуметь, сидел на кухне. Его жена не была преступницей, это он чётко знал, и если и волновался, то только об её здоровье. Всё прояснилось, когда "Манюня" проснулась и уже спокойно, без истерик рассказала ему о своих злоключениях. Они вместе сходили в отделение, где у неё приняли заявление и обещали разобраться.

Между тем, город полнился слухами о незаконно обналиченных миллионах. Сначала "счастливчикам" завидовали. Потом, когда стали говорить, что за дело взялась ФСБ, им стали сочувствовать. Некоторые, правда, по этому поводу откровенно злорадствовали. Если не считать психической травмы, Марь Иванна почти не пострадала. Её даже ставили в пример некоторым несознательным гражданам, отказывающимся возвращать деньги. На следующий месяц с её счёта списали двадцать пять тысяч рублей и с тем оставили в покое. Да, премию на работе в конце года всё-таки дали. Всем понемножку. Ей перепало две с половиной тысячи, которые во время домашнего совета было решено отложить на летний отдых. После случившегося казуса доверять банкоматам Марь Иванна стала гораздо меньше. Вскоре она согласилась платить за кредит электронно, и со временем, говорят, полностью освоила "мобильный банк". Выражение же "не жили богато, нечего и начинать", мелькавшее в её лексиконе какое-то время после случившегося, отчего-то не прижилось.