Ирина КАДОЧНИКОВА

 

Окончила Удмуртский государственный институт и аспирантуру при Удмуртском государственном институте, кандидат филологических наук. Автор научных и критических работ о русской поэзии второй половины ХХ века, а также о поэзии Удмуртии. Живет в Ижевске.

 

 

 

ВЫСОКАЯ ИГРА АНДРЕЯ ГОГОЛЕВА

(Вог Олег. Избранные стихотворения // Луч. 2021. №2. С. 153-164)

 

ОРИГИНАЛЬНО ИЛИ ОСТРО?

 

В одном из последних номеров литературного журнала «Луч», который издается в Удмуртии, была опубликована интересная поэтическая подборка – «Избранные стихотворения» некоего Олега Вога. Ранее это имя никогда не попадало на страницы региональной печати. В биографической справке указано, что Олег Вог – слесарь контрольно-измерительной аппаратуры и автоматики из Можги / Пычаса. Публикация сопровождается фотографией автора, молодого человека лет 25-30.

В самих же стихах много редкостного оптимизма, даже какой-то детскости, смелости и свободы: например, надо же было «Вумурта» (бог воды в удмуртской мифологии) поставить в один ряд с «ватсапом», «вкатить» в сновидение не что-нибудь, а «додекаэдр», услышать в пиликанье птички и «кораблик», и «бублик», и «лайка клик». В этих стихах, ко всему прочему, много удмуртской топонимики, вообще удмуртского: ижевский КФЦ, «хлеб Удмуртии», «МВД по Удмуртской Республике», Сюмси, Чепца, Ижевский пруд. Региональному читателю это покажется очень близким, в нерегиональному – как минимум, необычным. Конечно, поверить в то, что эти стихи мог написать простой слесарь «из деревни», почти невозможно.

Ситуация прояснилась, когда известный в Удмуртии (и теперь уже не только в Удмуртии) поэт Андрей Гоголев и по совместительству шеф-редактор журнала «Луч» на одном из поэтических мероприятий выступил со стихами, напечатанными под именем Олега Вога. Мистификация была раскрыта, а сам Гоголев признался (в кулуарах, конечно), что Олег Вог – это анаграмма его фамилии. Вот так очень оригинально и остро, если воспользоваться его же словами, автор представил свои новые тексты читателям «Луча». Всё встало на свои места, и подборка органично вписалась в магистральную тему номера, заданную шеф-редактором в статье «Нужен ли поэт? Машинная поэзия, нейросети и человек». В сущности, это статья про то, в какие игры машина способна играть с читателем. В качестве примера приводится забавный случай: в 2011 году журналист телеканала «Россия» при помощи компьютерной программы написал стихотворения и опубликовал их под именем Б. Сивко (расшифровывается как «бред сивой кобылы»). Актер Дмитрий Архангельский сыграл поэта Б. Сивко, а Руководство Московской организации Союза писателей России, приняв всю эту мистификацию за чистую монету, даже вручило ему членский билет и Есенинскую медаль. Логично, что номер журнала открывается подборкой стихотворений, написанных Яндекс-поэтом, роботом.

Судя по всему, Андрею Гоголеву самому захотелось включиться в игру и попробовать обмануть читателя, предложив ему стихи Олега Вога. Возможно, шеф-редактор «Луча» стремился, пусть и искусственно, расширить круг авторов журнала. Возможно также, ему было интересно понаблюдать, как литературное сообщество отнесётся к ноунейму. Будет ли у него такой же успех, как у самого Гоголева, которого местная литературная среда считает настоящим писателем? Здесь сказывается и факт окончания Гоголевым Литературного института, и факт обучения в аспирантуре при Литературном институте, и попадание имени автора в шорт- и лонг-листы литературных премий («Лицей», «НОС», «Болдинская осень»). 

Что произойдет, если приписать тексты, созданные поэтом с яркой литературной репутацией, поэту, у которого вообще нет никакой литературной репутации – безызвестному слесарю то ли из Можги, то ли из Пычаса? А может быть, дело здесь даже вдругом – в желании проверить, как работает чистое слово само по себе. Ни для кого не секрет, что если автору удалось добиться признания, то и всё созданное им априори воспринимается положительно. Здесь уже невозможно уйти от целого ряда субъективных факторов. Вероятно, эксперимент с Олегом Вогом был задуман не только ради игры с читателем, но и ради возможности получить объективную критику.

В ответ на эксперимент Андрея Гоголева оставалось разве что провести свой эксперимент. Подборка стихотворений можгинско-пычасского слесаря Олега Вога была предложена для прочтения разным людям, в том числе и живущим далеко за пределами Удмуртии. Среди них были и те, кто хорошо знает Гоголева как поэта, и те, кто мало знаком с его творчеством. Интересно, что читатели, которые более-менее знакомы с творчеством Андрея Гоголева, прокомментировали стихи Олега Вога как эпигонские. Оно и понятно: Андрея Гоголева сложно с кем-то перепутать: уж очень выразительный у него поэтический голос, очень узнаваемый.

 

ПАРАДОКСЫ, ОКСЮМОРОНЫ, ЗАУМЬ

 

Кажется, что стихотворения Андрея Гоголева целиком сотканы из противоречий: сплошное сочетание несочетаемого, совмещение несовместимого, соединение несоединимого. Это поэтика парадоксов, оксюморонов, анахронизмов, лексических сдвигов. Это поэзия, которую правильнее будет воспринимать эмоционально-интуитивно, но не рационально, потому что большая часть текстов не поддается рационализации. После прочтения стихотворений Гоголева остается такое ощущение, будто тебе явили нечто очень большое, очень масштабное и ломающее традицию, но при этом явно ориентированное на традицию: слово здесь в разы больше самого себя, причинно-следственные связи, законы лексической и грамматической сочетаемости виртуозно нарушены, реалии повседневности раскрыты как нечто «инаковое», «другое», отрезки речевой цепи склеены по принципу монтажа. Всё работает на эффект неожиданности, непредсказуемости, «ошарашивания» читателя, которому остается разве что вопрошать о смысле и логике. С одной стороны, подходить к этим стихам с вопросами про «тему» и «идею» просто неуместно: автор принципиально не стремится выдержать текств рамках идейно-тематического единства. С другой стороны, стихотворения Андрея Гоголева так и просятся быть прокомментированными, потому что главное в них – это не языковые эксперименты, а выход на экзистенциальную проблематику, на слишком важные для человека и человечества смыслы. Эти смыслы так грамотно «зашиты» в иносказательную форму, что подчас прорваться к ним отнюдь не просто, и в этом тоже особенность гоголевской поэтики: нарочитая форма словно перекрывает содержание, и читатель постоянно испытывает сопротивление со стороны художественного материала. Более того: читатель всё время чувствует себя на перепутье – перед ним одновременно открывается сразу несколько семантических рядов (порой исключающих друг друга) – метафизический, бытовой, серьезный, иронический, религиозный, литературный, и распутать этот дискурсивный клубок не так уж и просто.

Подборка открывается стихотворением «Философские рассуждения в ижевском КФЦ» – сюжетом, знакомым, наверное, любому современному человеку: заботливые менеджеры в ресторане фастфуда вежливо обслуживают покупателей («Оригинальный или острый? Вам здесь собрать или с собой?»), а те в свою очередь жадно и сосредоточенно этот фастфуд потребляют: «Бледный рыцарь, / Забралом лязгая, жуёт». Но все эти картины современности важны не сами по себе, а как часть драматичной истории человечества – истории про страдание и жертвенность. Поэтому в глубине подтекста проступает известная библейская формула «не убий», к которой приходится прорываться сквозь весьма вычурный и плотный образный ряд: медсёстры, пули, шестикрылые мертвецы, куротелые совы, бледный рыцарь, пух, столы, стекло, полковник, жир, рубли, купон, ножик. Образы сменяют друг друга, как картинки в калейдоскопе, мельтешат, словно птичьи крылья, бьющиеся за право на жизнь. Этот «бой» и «шьёт пространство»: смерть становится точкой схождения всего, всех – от несчастных «телесных тварей», которых истребляют «для еды», до полковника, который тоже «вышел дымом» (обыгрывается фигура полковника Сандреса – легендарного основателя сети ресторанов «KFC», где главный ингредиент, как известно, – куриное мясо).

Все действо, развернутое в стихотворении, напоминает какой-то страшный спектакль (почти кукольный) – гиньоль, не иначе (так называют пьесы, спектакли, сценические приемы, основанные на изображении злодейств, избиений, пыток). Тут вам и жуткий убийца – «бледный рыцарь» (сам уже мёртвый, не иначе), и еще один злодей – великан-истукан «полковник». Работая с гиньольной метафорой, Андрей Гоголев показывает, что экзистенциальное на самом деле просвечивает сквозь повседневное, обывательское и даже пошлое: всё дело в характере зрения, в умении воспринимать действительность сквозь призму универсальных проекций, протягивать нити ассоциаций между, казалось бы, несоотносимым и несоединимым. Вообще все стихотворение строится на парадоксах: с одной стороны, – реалии современности (КФЦ, купон, рубли), а с другой – выглядящие анахронизмами «бледный рыцарь», «забрало»; с одной стороны, актуальная лексика и грамматика («оригинальный», «острый», «с собой»), с другой – явная архаика вплоть до библеизмов («в оном», «неопалимы», «шестикрылых»). В плане поиска языка, адекватного эпохе, автор идет весьма неожиданным путем, вовлекая в эстетический оборот разного рода архаические формы и придавая им актуальное звучание. На это смешение стилистически разнородной лексики накладываются еще и разного рода лексические и грамматические сдвиги: «небесных духов растуды», «Додекаэдр вкатил в сновидение / белым сиянием спиц», «Сядь на крышные гудроны», «Герб столичный дал рябины».

Гоголевская заумь восходит к поэтике футуристов и обэриутов. Судя по всему, заумный язык у Гоголева – одна из реализаций приема остранения. Поэтическая речь отличается от бытовой именно своей странностью: чем искусственнее, тем искусней. Поставить слова так, как они еще никогда не стояли, – это значит дать им новую жизнь, раскрыть их поэтический потенциал. Например, самые популярные на сегодняшний день лексемы («вакцина», «компоненты», «ковид», «фоточка», «селфи») подаются автором как настоящие поэтизмы, рядом с которыми высокая лексика типа «внимал», «прозябание», «трепетное», «странствие», «всеведущих»выглядит весьма органично. Гоголев показывает, что мёртвых слов не существует, а если и существуют, то задача поэта – оживить их, вписать в контекст актуального высказывания.

По версии Гоголева, предметом речи может быть всё что угодно. Художественное зрение вовлекает в свою орбиту любой жизненный материал, который просеивается сквозь призму духовного и эстетического опыта. В сущности, это тоже стихи, растущие из сора, тоже ноктюрн, сыгранный «на флейте водосточных труб». Но сквозь жизненный сор, прозу будней просматривается какое-то другое измерение: оно может открыться человеку в самый неожиданный момент – пока ему под кожу вводят иглу с вакциной, пока он сидит за столиком в ресторане фастфуда, пока едет в лифте. Сквозь бытовую сторону разного рода обстоятельств всё время просвечивает бытийная, везде проступают знаки «стихии чуждой, запредельной». Собственно, герой и живет в этой стихии. А входит он в неё через язык, через русскую поэзию.

 

ВЫСОКОЕ ТЕЛО

 

Почти в каждом стихотворении, составившем подборку, можно найти цитаты из стихотворений русских поэтов или хотя бы аллюзии на эти стихотворения. Самые очевидные отсылки –к Пушкину («Взлетают пули чисел сытых / и шестикрылых мертвецов»; «Там чудеса. Там раз за разом / влетают мыши на обед»), Державину («и начал он топить в забвенье»), Тютчеву «(«В громкокипящем жире тонет»), Лермонтову («Фоточка в зеркало в лифте отснятая!»; «Лучшего ангела душу прекрасную»),Ломоносову («Был я юношей, / питали меня науки»), Хлебникову («Ты крылышкуешься в траве»). Вообще Гоголев работает с узнаваемыми, даже хрестоматийными текстами, поэтому цитаты легко разгадываются читателем: здесь не надо быть специалистом в поэзии – достаточно знаний, полученных в рамках школьного курса литературы.

Язык русской поэзии – почва, из которой прорастает язык Андрея Гоголева, и дело здесь, как можно понять, далеко не только в футуристической или обэриутской традиции: дело здесь вообще в поэтическом языке как таковом. При самом поверхностном знакомстве с текстами Гоголева считывается погружённость автора в стихию языка, в жизнь языка. Результатом этой погружённости и становится способность прозревать в пошлом и обыденном вневременное и подлинное, а главное – находить некую точку опоры, которая не даёт предаться унынию.

Интересно, что тексты Гоголева вне зависимости от формы (регулярный стих или верлибр) всегда звучат очень бодро. У них весьма приподнятая, одическая интонация: несколько стихотворений, составивших подборку, даже жанрово номинированы как оды («Ода на вакцинацию Спутником “V”», «Ода делающим селфи в лифтах»). Под влиянием такой интонации от читателя могут ускользнуть серьезные и порой трагические смыслы, развернутые в стихах: сначала все-таки считывается интонация, а уже потом содержание. Герой Гоголева – личность очень цельная. И если на первый взгляд может показаться, что текстам не хватает целостности (на тематическом уровне, например), то это обманчивое впечатление: целостность в данном случае определяется степенью внутренней свободы автора, а степень эта очень высокая, поэтому и интонация всегда приподнятая. Кроме того, тексты Гоголева словно подсвечены какой-то нутряной религиозностью – и дело даже не в тех диалогах с Богом, которые звучат, например, в стихотворениях «Вопрошание к сновидению» или «Плач по потере памяти роботом…», а в особом умении – смиряться, все-прощать, радоваться. Вот, например, финал стихотворения про птичку – «божию», не иначе:

 

Пей водичку, вскинь головку,

скушай свежее зерно.

Много что кругом неловко,

многим людям все равно.

Сядь на крышные гудроны,

на металлы черепиц.

Как же хороша ты, птичка,

лучше птиц.

 

Герой Андрея Гоголева – это и есть человек, с которым однажды случилось и постоянно случается «Высокое Тело», если пользоваться словами самого автора («Высокое Тело / может случиться с каждым»). Этому герою свойственна не только включенность в жизнь языка, являющегося через поэзию, но и особое переживание Бога, религиозное чувство. В сущности, Слово и Бог у Гоголева взаимосвязаны. Есть в его стихах что-то от средневекового (древнерусского) мировоззрения, не случайно в текстах то и дело мелькают реалии не только средневекового мира («рыцарь» с «забралом»), но и древнерусского языка, самого древнерусского алфавита:

 

И юс большой не так велик,

И малый ножкою поник.

Азъбуквин ведаю глагол

добром. 

 

«Добро», может быть, главная категория в поэтике Андрея Гоголева. На ней всё и держится. В то время как современная поэзия очень часто являет картины разрушенной или разрушающейся современности, Андрей Гоголев идет по пути созидания: «Хлебу Удмуртии – солнце Удмуртии. / Часу прощальному – лёгкость и лебедя». Здесь читатель имеет дело с «незлобным сердцем» и таким же незлобным умом.

Игра Андрея Гоголева – с языком, с аудиторией – серьезна почти в платоновском смысле. Это Платону принадлежит утверждение, согласно которому самый лучший способ проживания жизни – это проживание её в игре: «Нужно проводить жизнь в игре, играя в определенные игры, устраивая жертвоприношения, распевая и танцуя, дабы расположить к себе богов и отбить врагов, победить их в бою». Йохан Хейзинга, комментируя это высказывание Платона, пишет о том, что можно играть как ниже уровня серьёзной жизни, так и выше этого уровня[1]. Собственно, именно так и играет Андрей Гоголев, создавший Олега Вога, – выше уровня серьёзной жизни, намного выше.

 

Примечания:

1. Можга – город в Удмуртской Республике (население составляет около 50 тыс. человек). Пычас – село в Удмуртской Республике (население – 3 тыс. человек).