Татьяна ЖИРКОВА
Родилась в Ленинградской области, окончила Ленинградский политехнический институт им. М.И. Калинина. Работала в системе Ленэнерго. В настоящее время работает в школе. Была участницей конференций Молодых литераторов Северо-Запада, членом Клуба Молодых литераторов Ленинграда. Как прозаик публиковалась в альманахах «Молодой Ленинград» (1976, 1980), журналах «Полярная Звезда» (1978), «Костер» (2005), «Чиж и еж» (2005), «Кольцо А» № 60. Автор книжки рассказов «Угол» (1989, издана за счет средств автора).
ТРАВКА ПОЛЕВАЯ
Рассказ
В печной пасти догорают угольки…
- Красиво? - улыбается Юнна.
- Будто сказочный город.
Руки Юнны поглаживают, похлопывают, разминают. Плечо мое расслаблено, но вот его встряхивает сильная рука, вскрик замирает над «сказочным городом».
- Ни у кого не боли и у Наденьки пройди!
Юнна быстро обвязывает красной шерстинкой мое плечо и руку и устало смотрит в пасть печи.
- Завтра она забудет и о боли, и о неподвижности... Завяжите на ночь теплым платком. Всё.
- Уж как и благодарить тебя, Юнна, не знаю, - бабушка достает заготовленный сверток.
- Нет, нет! У нас все есть. А девочку вашу я люблю, - Юнна устало поднимает свое большое уже расплывающееся тело, - Давайте лучше чай пить! Баба Луша, слезай!
С печи, покряхтывая, осторожно спускает ноги тощая старушонка в халате неопределенного цвета и белом ситцевом платке.
- Спину лечу, - поясняет Юнна.
- Ох, легкая ж у ей рука! Прям прохессор! Вот хоть в присяд!
- Расхрабрилась! - смеется Юнна.- Давеча еле ноги приволокла. Пока только чай, баба Луша.
- Спасибо за приглашение, Юнна, извини уж нас. Пойдем мы...
Где-то в глубине избы отворяется дверь, мгновенно осветив полкухни. Мальчик лет десяти и совсем крошечная чумазая девочка, держась за створку двери, оглядывают нас несмело.
- Туля сие! - Юнна подхватывает девочку и громко окликает: - Федя!
И тотчас, будто он только и ждал, когда его окликнут, на пороге появляется тощий озабоченный мужик с вязанкой за плечами. Большими жилистыми руками привычно скидывает хворост на пол и, сдвигая на затылок засаленную кепку, виновато улыбается и вдруг говорит, глядя почему-то на бабушку:
- Чтоб на два дня хватило.
- Майта ёлла? - перебивает его Юнна.
Бабушка неловко раскланивается, и мы выходим в темноту.
Крепко ухватившись за бабушку здоровой рукой, я семеню вдоль Юнниной веранды, потом по темной тропинке меж картофельной ботвы. Вот и калитка. Вдали светятся огоньки поселка. Почти как угольки в Юнниной печке.
- Умница, и всем-то хороша, а лада нет, - причитает бабушка. - Ой, нет...
- Почему?
- Цены-то он ей не знает, вот что... Не знает, и потому дурак.
На утро я действительно не чувствую боли. Рука как рука. Я мчусь на солнечнуюполяну в ромашках и колокольчиках, где ветер пахнет сладким молодым сеном. Легко взмахиваю руками и кричу:
- Я птица! Я птица!
Ребята присоединяются ко мне. Раскинув руки, мы кружимся вместе с ромашками и облаками и наконец валимся на траву и глядим в небо. Земля под нами дыбится, перекатывается из стороны в сторону, будто старается сбросить нас в синеву. Становится жутко, мы хватаемся за руки и замираем. Замираем... Тише и тише колеблется под нами земля. Вот и стала...
У самого уха стрекочет кузнечик. Муравьишка стремглав взбирается по травинке и падает, сорвавшись...
Жарко. Кто-то начинает лениво ходить за бабочками, накрывая их сачком. Кто-то уже собирает землянику.
У своей калитки стоит Юннин сын - белобрысый Ленька и смотрит на нас из-под густой челки.
Он редко играет с нами. И сейчас стоит с мешком, из которого торчит пук травы.
- Иди к нам! - кричат ему.
- Некогда, - отвечает он твердо и спрашивает меня,- Как рука?
- Вот смотри, все прошло! Здорово! - я подбегаю к нему. Глаза у Леньки, будто кусочки неба.- Твоя мама волшебница!
- Скажешь, - он усмехается. - Это травы волшебные.
Перед семьей Юнны я благоговею, теряюсь, язык вдруг липнет к нёбу. Собственные мысли кажутся жалкими. Это же Юнна, которая исцеляет.
- Я за пастушьей сумкой. Пойдем со мной?
От неожиданности я молчу.
- Тутрядом. Быстро наберем. Идешь?
Взмахивая мешком, Ленька бежит впереди. Сбегаем с косогора, вдоль огородов пробираемся к пересохшей канаве.
Ленька начинает срывать какие-то невзрачные травинки. К траве - в мешок, к траве - в мешок.
- Ну-ка, на что похожа?
Я ловлю на лету тонкую сероватую травинку. Пастушья сумка? Конечно, на пастушью сумку!
- На балалайки!
Он оборачивается и, щурясь, внимательно глядит на меня.
- Точно. Пусть! Пусть будет балалаечник!
- Да возле помойки этой травы сколько хочешь. Показать?
- Нет. Только в чистой сила.
Наконец Ленька взваливает мешок на плечо и, легко выскочив из канавы, протягивает руку.
- А что ты теперь будешь с ней делать?
- Развешу на веранде, пусть сохнет.
- Да она ж сухая!
Он улыбается.
- Сейчас покажу сухую.
Вдоль веранды быстро прохаживается незнакомая женщина. Городская, здесь не носят таких туфель.
- Утром приехали, - шепчет Ленька, и громко говорит, обращаясь к женщине, - хотите, покачайтесь в гамаке. Там удобно.
Вдруг женщина обнимает его за плечи и, наклоняясь, шепчет:
- Он пойдет? У вас были такие случаи? Были? Да?
- Были... - переминаясь с ноги на ногу, неуверенно отвечает Ленька.
- Ипошел? Сам? Своими ножками? Да?
- Своими... ну да...
- Нет, но ведь этого не может быть! Не может… Подумай.
Она жалобно глядит на Леньку, зачем-то теребит его плечи. Наконец отпускает и, сжавшись, медленно идет к гамаку.
- Только это не быстро. Массаж, травы… - лепечет Ленька. – Постепенно…
Мы входим на узкую длинную веранду. Охапки трав и цветов свисают со стен и окон. И под скамьей – трава. В мешках и прямо так, веник на венике.
Душно. Мухи и огромные «малярийные» комары летают и ползают по стеклам.
- В самом деле, пошел? - я заглядываю в небесные Ленькины глаза.
- Не было еще таких. Мать глядеть даже не хотела. Видно, упросила. Думаешь, она что, не верит? Верит, еще как. Матери все верят.
- Мальчик?
- Одна нога, как палка... - он отворачивается. – Ну, ладно, - говорит он наконец.- В общем, смотри, вот сухая. Вишь, ломается. Сейчас нашу подвесим. - Он вываливает траву из мешка и, разобрав на пучки, ловко перевязывает каждый отдельной травинкой. - Так.
- Да ты не бойся,- вдруг говорит он,- если мать взялась, она не зря...
И вот несколько дней я представляю, как увижу этого странного мальчика. Худое, изможденное болезнью лицо, нервные руки и ногу, которая «как палка».
На усадьбе Юнны все обыкновенно, все, как всегда. Федя колет дрова, мелькает Ленькина челка, маленькая Анита ковыляет возле хохлаток. Кричит петух. Все, как всегда...
Каждый день я прибегаю на поляну, затеваются шумные игры. И только Леньки у калитки нет…
Неужели Юнна отказала? Этому бедному, которому отказали все?
Мальчик мне снится. Вот он прыгает на здоровой ноге, вот сидит на постели, и нога свисает из-под одеяла.
И однажды я перепрыгиваю канаву и падаю на колени возле Юнниной изгороди. Просовываю руки сквозь редкие жерди и осторожно раздвигаю смородиновый куст.
Посреди картофельного поля, опершись на лопату, стоит Федор, недовольно поглядывая на веранду.
- Мне что, - слышится его приглушенный голос. - Я не гордый, могу и, как собака, в конуре поспать, аль под... под верандой.
Никто не откликается, и Федор налегает на лопату. Появляется озабоченная Юнна, рукава засучены, ухо вылезло из-под платка.
- Надо вынести кресло. Погода хорошая, - быстро говорит она. - Пошли.
Выходят, осторожно неся большое кресло. Ставят под яблоней. Федор вновь берет лопату. А Юнна, склонившись, возится над креслом.
Сейчас вынесут этого, несчастного...
Наконец я решаюсь изменить позу, так болят коленки. Не отрывая взгляда от Юнны, ложусь на живот. Но проходит время, и все остается по-прежнему.
Юнна будто стирает что-то в кресле. Но что можно так долго стирать, и в кресле, и без воды?
Наконец она выпрямляется, заходит с другой стороны кресла, и я вижу темный затылок, возвышающийся над спинкой.
Юнна приседает возле. Она делает массаж.
- Ой, ой! Отстаньте! Да отстаньте же! Да не хочу я ходить!
- Отстаньте!
Противный голос.
Пот бежит по Юнниному лицу. А руки снуют.
- Спать, - шепчет мальчик.
Юнна опускает рукии улыбается. Я ясно вижу ее усталое, улыбающееся лицо. Она гладит мальчишку по голове и шепчет:
- Спи, сынок, теперь спи.
Опершись о кресло, она медленно поднимается и, не разгибая спину, утирает подолом лицо.
Юнна лечит, лечит!
Мальчик там!
Я врываюсь в комнату.
- Бабушка! Юнна лечит городского!
- Так-так. Юнна? Опять лечит. Кого же на сей раз, милочка?
- Городского мальчика, он не ходит.
- Да что ты! Ну, чудеса!
Фельдшерицу тетю Лену так и разбирает смех. Толстые розовые щеки подпрыгивают, глаз не видно.
- Что вы смеетесь? Ведь она лечит, а никто не мог...
- Ой, уморила, совсем уморила! - тетя Лена утирает рукавом глаза. – Ну-ка, дай ручку. Как она? Прошла? Я говорила, очень хорошая мазь.
- Да, да, отличная, - подтверждает бабушка, появляясь в дверях с чашкой. - Выпейте, моя хорошая, чайку. Заварка - прям ах, такой аромат! Розовых листочков положила.
- Это еще зачем?
- А мне только в праздник дают,- вмешиваюсь я.
- Господи, сколько у людей предрассудков.
- Попробуйте, Лена, такой аромат! И в литературе ведь пишут, советуют.
- В литературе много чего пишут,- ворчит тетя Лена, - вот и про Юнку напишут, лечит, мол, безнадежных. Все дураки, она одна умная. Вишь, мази нашла, вишь, травки заварила. Тьфу! От неграмотности все беды наши. – Тетя Лена возмущенно умолкает. – А ведь и деньги ей, небось, платят? - она поворачивается ко мне, притворно улыбаясь.
- Н-не, не знаю...
- Ну что вы, Лена, откуда ей то знать? Да не берет Юнна ничего, трудяга бескорыстная. Сами посмотрите, одеваются кое-как, разносолов не едят, в доме-то стол да печка. Всё ж на виду, Лена. Давеча вот старуху одну вылечила от радикулита. Неделю та у ней жила, не то что денег не брала, так еще и кормила. А как пришла та с подарком, так и выставила и сказала…
- Ой, свежо, свежо!..
Я даже к окну отошла, до того противно стало смотреть на тетю Лену.
- Ой, не верю. Ну, скажи честно, ты бы как она лечила б, неужели б не брала бы?
- Я бы? Я бы? – распалилась бабушка. – Я бы брала! Потому что это труд! Это пот! Это не то что в машине ездить, да лекарства раздавать. Это труд, время, здоровье! Я бы брала. А Юнна глупая, трижды глупая, свои тратит и ни копейки не берет. Ну, скажи, разве не дура?
- Так-так, - тетя Лена встала, поправила юбку, - значит, мы только лекарства раздаем. Так-так. - Она пошла к двери.
- Да что вы, Лена, все на себя-то мерите? Я к слову, а вы уж ухватились. И вы тоже, медики, народ лечите. Без вас бы не знаю, как бы и болели все. Спасибо вам за благородное дело.
- Ладно, ладно, благородное... Я вот что еще. Это Федор говорил, что Юнка взятки берет. Он как-то пятерку ейную в магазине менял.
- Федька? Пять тысяч?
- Так-то. А ты говоришь.
- Нет уж, постой! - бабушка встала между тетей Леной и дверью. - Погодите, Лена, разберемся. Во-первых, Федька на «железке» работает не за спасибо. А во-вторых, когда это он говорил? Я ведь, Лена, к нему пойду, узнавать. Уж вы говорите сейчас и здесь.
Тетя Лена как будто даже растерялась.
- Да вот, говорят...
- Кто?
- Я ведь, Лена, знаю, Федька завидует, Юнна-то не чета ему. Гляди ведь, что робит. Да Федьке-то это и во сне не снилось. Но чтоб так подло, не верю я, Лена. Говорите правду, всё, как есть.
- Вот прицепилась, - пришла в себя тетя Лена. - Говорят, говорил и пятерку менял.
- Говорят, это кто?
- Да все, все видели и слышали. Ну-ка пусти, Фома неверующий, некогда мне, я, между прочим на работе.
С видом победителя тетя Лена идет к двери. Бабушка устало опускает руки и растерянно глядит ей вслед.
- А вдруг он сам их берет? - вырывается у меня.
- Смотри-ка... Ишь ты! - Тетя Лена замирает в дверях.
- Да что ты, девочка! - бабушка с опаской взглядывает на тетю Лену.
Но та продолжает, не раздумывая.
- Вот ведь как. Ах ты, хитро. Это она значит его подговаривает. Самой-то брать вроде неудобно... А Федька по-простому. Ну, бывайте, бескорыстные.
Она спохватывается и быстро выходит.
- Дальшена хвосте понесла, сорока, - ворчит бабушка, подходя к окну.
- А за что она Юнну не любит?
Бабушка следит из-за занавески, как тетя Лена удаляется по улице.
- Стыдно, наверное, училась, а идут не к ней, ученой, а к Юнне необразованной. Знания-то знаниями, да врачу-то, видно, практика важней. У Юнны богатая практика. С детства с матерью врачует. А у этой, что ни болезнь – сульфадиметоксин, да анальгин с бисептолом, - бабушка усмехается, - да гордыня в придачу.
- А чем она гордится?
- Дипломом, видать, - смеется бабушка, - бумажкой.
И вот я возле Юнниной усадьбы.
Кресло так же стоит под деревом. Никого вокруг. Тишина.
Меня тянет подойти ближе. Я срываю несколько розовых цветков, отряхиваю коленки и вхожу на усадьбу.
Если что, к Леньке, узнать, целебны ли цветы.
Скидываю босоножки, чтобы не хлопали по пяткам, и по меже крадусь к креслу.
- Стоять!
Роняю цветы и босоножки.
- Яблоки тырить, так здесь нет.
- Я. Я…
- А вот сейчас как за косу отдеру!
- Я думала, ты спишь.
- Я ночью сплю, как все. Дальше что?
Я поворачиваю обратно.
- Туфли не забудь.
- А я на тебя хотела посмотреть, - говорю я вдруг.
- Гляди, - он садится в позу и задирает нос.
- Нос хорошо видно. Обуваю босоножки.
- Между прочим, я в мать, а она актриса. Да куда ты? Меня Сашей зовут, а тебя?
- Надя.
- Погоди. Моя мать актриса, а я одноногая крыса... Как рифма?
- Н-нормально...
- Да...- он отворачивается. - Иди, бегай...
Я подхожу к креслу, беру Сашину руку и шепчу ему в ухо:
- Что ты! Ты обязательно пойдешь тоже, обязательно! Ведь тебя же Юнна лечит!
Саша хмыкает.
- Она же все может. Она... она волшебница!
Он резко оборачивается.
- Может, еще скажешь, колдунья? Чокнулась, деревня? Она же травами лечит! Травами!
- Я и говорю.
- И вообще, подумаешь, дефект. Да Байрон был хромой, Гомер – слепой, а Рузвельт так вообще ходить не мог, - он выпрямляется в кресле и пристально смотрит на меня, так что мне становится неловко, стыдно, что я-то вот хожу, и одновременно так его жаль, - как я, - заканчивает Саша.
Мы умолкаем. С поляны слышны ребячьи голоса.
- Тебя кричат.
- Да. До свидания. Можно, я завтра приду?
- Приходи. Мы в шахматы играем и в шашки, - тихо говорит Саша.
Я захожу к Юнне каждый день. Я не умею играть в шахматы и старательно учусь. Я уже люблю эту игру, этих коней, эти пешки. Иногда за игрой Саша начинает вполголоса декламировать любимые стихи.
- А, это он нарочно! – возмущается Ленька. – Бдительность усыпляет, - и проигрывает.
- Специально, - соглашается Саша, - чтобы с Надькой сыграть, а то вон как глядит. У, бука!
Я краснею, теряюсь, со мной происходит непонятное. Мне вдруг становится стыдно своих запыленных ног и помятой юбки…
Дни мелькают.
Из города я захватила несколько книг, чтобы прочесть за лето. Но они так и лежат в углу. А Саша, оказывается, давно их читал, и я «проглатываю» их за несколько вечеров.
- Что это с тобой? Не узнаю,- удивляется бабушка.
А во мне борется добро со злом, если только зло - то, что мне хочется нравиться Саше. Я чувствую, как мало знаю, мало видела и слышала по сравнению с ним.
- Каждому человеку отпущен свой срок, дан определенный запас жизненной энергии. Но один ест, пьет, кой-как работает, гуляет и всё... А другой тратит ее во всю, пока не сгорит, как Гагарин, как Высоцкий.
- Но для этого нужно призвание,- отвечаю, - талант. А что делать мне, например, у меня нет никаких талантов.
- Запомни, - говорит Саша.- Не в том дело, чтобы зла не делать, а в том, чтобы делать добро. Это, между прочим, отличает человека от травы.
- О, что-то очень сложно,- вступает Юнна.- А я люблю траву! Просто надо, наверное, жить по-честному, помогать друг другу.
Юнна теперь и при мне массирует Сашину ногу. Обволакивает мазями, закутывает в шерсть. Он не кричит больше, что не хочет ходить, что ему больно, а лишь подолгу преданно смотрит на Юнну. Еще бы не смотрел. Одни ресницы сантиметра два длиной, оттого и глаза будто излучают свет. Благородное лицо, - говорит бабушка, - сама проста, как травка полевая.
Еще бы не смотрел...
Вечером я вспоминаю в подробностях их разговоры, взгляды, взвешиваю слова...
Теперь я пристально и подолгу рассматриваю себя в зеркале. Как блин круглое лицо с толстыми веснушчатыми щеками и маленькими невыразительными глазками.
- Зеркало-то до дыр проглядишь, - смеется бабушка.
И нос-то... к небу тянет…
- А ты на ночь утюг привяжи, - советует бабушка. Все бы ей смеяться.
Однажды Саша говорит:
- Чувствую в икре тяжесть. Понимаешь? Точно – пойду! – и трижды решительно стукает по деревяшке кресла.
И я начинаю мечтать, как мы с Сашей пойдем повсюду, как я поведу его по поселку, на поляну, в лес. Мы будем идти долго, долго будем смотреть на одни и те же цветы, петь одни и те же песни, говорить и слушать друг друга, и он, наконец, будет смотреть не на Юнну, а на меня…
Но захочет ли он идти со мной?
Сашина нога порозовела. Юнна ходит усталая и счастливая. А мне скоро-скоро в город, каникулы заканчиваются…
И улучив минуту, когда мы остаемся одни, я, будто между прочим, говорю:
- Завтра я иду за малиной!
- Во сколько?
- О, раньше раннего, в пять.
- Я с тобой.
Мурашки по спине...
- В пять у этого крыльца.
Ночью я не могу заснуть. Тревожные видения носятся перед глазами. Ветер стучит куском антенны по стеклу… Сплю я или не сплю?
Вот робко просачивается в щель утренний свет, и я выскакиваю за дверь.
Темно и холодно.
Но солнце уже подкрадывается к горизонту, золотит восток. Обильная роса предвещает хороший день. Ноги промокли и хлюпают в босоножках. Быстро катит солнце и, когда я подбегаю к Юнниному дому, меня догоняет его первый прохладный луч.
Пусто на крыльце. Дверь заперта...
Бегу вокруг дома. Что случилось?
И вдруг вижу, Саша идет навстречу, медленно, опираясь поочередно на палки. Он выше меня на целуюголову и гораздо шире в плечах. Отбросив палку, Саша протягивает руку. Она холодная и влажная.
- Я обошел усадьбу. Господи, какая бедная усадьба. Одна картошка.
Обошел! Хочу ответить и не могу...
Мы медленно выходим на поляну.
Солнце торжественно поднимается из-за дальнего леса, быстро укорачивая тени деревьев и трав под нашими ногами.
Ногами…
Поют и трещат в каждом кусте птицы.
- Дерни скорей за руку! Это я?
- Ты идешь по нашей поляне!
- Она великий врач! Народный. И я буду не я, если не добьюсь этого звания для нее, - торжественно говорит Саша.
- Юнна не любит почестей.
- Это не почести. Это клиника, деньги, благодарные пациенты, любимая работа! Это много, и это то, что надо Юнне.
- Раньше думал, как это ходят? Вот, думал, чего уж никогда не смогу…
Появляются комары, и Саша с удовольствием щелкает себя по лбу. Вторую палку он тоже где-то бросил.
- Букашек-то!
Он замирает над паучком.
- Какой хороший, резвый! Гулливеры мы несчастные.
Он смеется. Медленно поворачивается и, запрокинув голову, глядит в небо.
- Мечтал быть архивариусом. А теперь еще подумаю. Потренируюсь, и в прыгуны. Думаешь, не получится? Как здорово - ходить!
Идем дальше.
Вдруг Саша говорит:
- А может, буду штангистом? А что, руки у меня сильные! Ну-ка, для начала Надюшку подниму!
Я бросаю его руку и отбегаю в сторону. Смеясь, прячусь за дерево.
Но никто не идет за мной. Тихо шелестят листья. Оборачиваюсь. Саша сидит на траве и сосредоточено глядит на свои сомкнутые руки.
- Пришли...
- Обопрись, обопрись на меня. Ты устал. Просто ты устал.
Я помогаю ему встать. Мы делаем шаг, и он снова падает.
- Не сгибается, вот что… А скажи, мы много прошли? Да?
Мы действительно ушли далеко. Так далеко, что мне становиться страшно.
- Жди здесь, я мигом. Я Федора приведу, Леньку. Хорошо? Только ты здесь будь, да? Садись на свою куртку, а моей кофтой отгоняй комаров.
Я помогаю Саше снять его красивую голубую куртку, кидаю ему кофту, и пускаюсь прочь, но несколько раз оборачиваюсь, пытаясь запомнить место.
Почти весь поселок у Юнниного дома. Самой не видно. Сашина мать что-то кричит охрипшим голосом. Она схватила меня в охапку.
- Саша где?
Но я так запыхалась, что не могу говорить.
Юнна появилась со стаканом воды. Вроде бы пью, но вода выплескивается из стакана.
Вдруг Юнна вскрикивает: «Федя!»
И все видят, темная фигура отделилась от дальнего леса. Федор несет Сашу…
Мать бросается к ним. Но Федор отстраняет ее и она, утирая глаза, покорно идет рядом.
- Я ходил, мама, я ходил! – повторяет Саша, но, кажется, он сам не верит в то, о чем говорит, - Я ходил. – Он замечет меня. - Вот она знает, она видела.
Я подтверждаю:
- Да, мы шли утром по росе...
- Да будет фантазировать, инсценировку устроили! - тетя Лена дергает меня за руку.- Замолчи! Еще из порядочной семьи!
- Как вам не стыдно, Юнна Тойвовна, - громко и отчетливо произносит человек в новеньком сером костюме.
Я только тут замечаю, что все местные начальники собрались у Юнниного дома во главе со своим шефом.
- Да, я лечу, - вспыхнула Юнна. – И что же?
- А то, - вступает шеф спокойно, и оттого его слова кажутся еще более жесткими, - что у вас нет на это права. Вы лечите неизвестно чем, эффективность вашего, так называемого, лечения не подтверждается никакими документами и фактами – мальчик ходить не может. Вы подрываете авторитет отечественной медицины.
- Да она взятки берет! – выкрикнул кто-то из толпы.
- Да, да, и это тоже,- подтверждает шеф. – Безнравственно.
- Взятки? Я беру... взятки? Да я же ничего не беру, ни копейки, ни с кого! – Юнна выступила вперед и сорвала с головы платок. - Ну, кто? С кого я что брала? Ну!
- Федька брал, - говорит тетя Лена.
- Нет!
Юнна обернулась к Федору. Но он не смотрит на нее, он опустил голову.
- Брал...- тихо произносит Юнна.
Федор встрепенулся, тряхнул головой:
- Ну и брал! – выкрикнул он. – А чем бы ты их всех кормила? На что бы мы жили? На мою зарплату? Каждый день в доме лишние рты!
У него задрожал подбородок.
Юнна метнулась к нему, обняла, что-то шепча.
- A ну, убирайтесь! – заорал Федор, кидаясь на толпу.
Нагнулся, схватил пригоршню земли и швырнул в шефа.
- Советую вам прекратить знахарство, а то придется оставить этот дом, - отряхиваясь, сказал шеф.
- Давай, давай, вали отсюдова, - огрызнулся Федор.
- Чухонская рожа, - тихонько сказал кто-то рядом.
- Зачем вы так, - укоризненно заговорила бабушка, стараясь подстроиться под ускоренный шаг шефа. – Юнна – великая труженица! Скольких вылечила, числа нет, ни одного отказа. Это же талант, просто талант! Взаправдашный экстрасенс! А вы… За что обидели человека?
- Да что вы такое говорите? Вы соображаете или нет? Знахарство - это преступление! Вы что, преступника оправдываете? Так вы не судья.
- Ну и вы не прокурор! – крикнула вдогонку бабушка.
Мы не успели позавтракать, как к нам ворвалась Сашина мать.
- Это правда? Он ходил? Ты видела? Ты видела?
- Да! Он ходил, ходил. Как вы! Поверьте же!
- Мы летим на Кубу. Там врачи. Эта прогулка… это какой-то бред!
- На Кубу? А Юнна?
Дверь за актрисой захлопнулась.
Взревел мотор.
Я выскочила из дома, и помчалась за синим автомобилем, быстро исчезающим в пыли.
