Сергей НИКОЛАЕВ

 

Родился в 1966 г. в С.-Петербурге (тогда – Ленинград). Окончил строительный техникум. Автор четырёх стихотворных сборников. Публиковался в журналах «Звезда», «Арион», «Петрополь», «Новый журнал», «Крещатик», «Аврора», «Знамя» и др. Живет в г. Гатчина.

 

 

ГЛИНА

 

 

*  *  *

 

Снежный обморок Летнего сада

и Михайловский замок зимы.

Не смогла бы сама Шахразада

сочинить этот город. А мы

по Литейному ходим на Стрелку,

или вдруг на такси просквозим

сквозь метели ночную побелку.

И вдыхая туман и бензин,

примеряем безумие Блока

и веселие пушкинских строк.

И ведёт нас дорога далёко –

далеко от людей

и дорог.

 

 

*  *  *

 

Ну, подумаешь, экая штука сердце!

От всего на свете найдётся средство:

можно взять в киоске кофейный микс.

Я никто в этом городе – мистер икс.

Там, на площади, клёнов листву сырую

гонит ветер и думает: «Очарую

человека, чтобы ночами пел

эту осень, не спал, в телефон гудел

самой чуткой женщине:

                            “Как ты, птичка?”»

И шумит на станции электричка.

Я себе говорю: – Остальное – дым!

Это прочерк, зияние, знак судьбы...

У скамейки растрёпанный ходит голубь,

и взыскующий купол небес расколот.

Из кафе таджики выносят хлам.

Что-то шепчет тот, что уже не молод,

«Будем жить», – читается по губам.

 

 

*  *  *

 

Птица пересекает голубизну,

выгнутую над островом Койонсаари.

Ладога свой зыбучий живой глоссарий

пишет, раскатывая песок. И ну,

что говорить, когда на ветру поют

хмурые сосны? Сердце своё сиротство

осознаёт – о, как же светло ему!

И над кострищем серая струйка вьётся.

Что ещё нужно, если сегодня есть

«Normal» палатка и закопчённый чайник.

– Эх, красота! Не найдёшь огонька, начальник?

– Что же, закуривай. Все мы – сухая персть.

Несокрушимый гранит сокрушится – стой,

в даль упираясь навек изумлённым взглядом.

Финские сосны пахнут почти как ладан,

«Фрейя» смеётся чайка и над водой

опережает ветер. И где-то рядом

всё, что кому-то белибердой…

 

 

*  *  *

 

Это счастье маленькое – большое:

облака, плывущие в никуда,

это небо, полное звёзд, чужое,

и одна хранительница-звезда.

 

Нужно жить. Куда ты, душа-сиротка,

собираешься, если покинешь мир?

На поляну ёжик притопал знобко,

подосиновик мокрый понюхал, б-р-р.

 

Постою, потрогаю ствол шершавый

воспалённой, выскобленной щекой.

Хорошо родиться пичужкой, жабой –

человеком хуже. Какой-такой

 

после смерти нам обещают садик?

Или это горы? Не знаю. Бред.

«Успокойся, – скажешь, – уймись, касатик.

Пей цейлонский терпкий, пока согрет».

 

 

*  *  *

 

Как земля и небо, воистину, неделимы,

словно плод и семечко сердцевины.

После смерти не очень-то разберёшь –

под ногами месиво жирной глины

или прах святителя. Ну и что ж,

вырастает дерево из могильной,

потерявшей имя своё, земли.

Только сердце это принять бессильно,

и горит всю ночь на столе светильник –

угловатой нежностью изобильна,

вяжет речь свои алхимические узлы.

 

 

*  *  *

 

На засолку хорош молодой орляк,

из крапивы и сныти вкусна похлёбка.

Если голод, прокормит ружьишко, лодка –

нынче лещик пошёл неплохой, крупняк.

 

А устанешь – в тесную землю ляг.

Утешительно – только немного знобко.

 

Над могилой будет сосна шуметь,

будут люди по-прежнему петь и плакать,

чтобы яростно сердце стучало, медь

          духовых посверкивала

              из мрака.