Татьяна РИЗДВЕНКО

 

Прозаик, поэт, эссеист. Родилась и живет в Москве. Окончила худграф МПГУ. Стихи, проза, критические статьи публиковались в журналах «Знамя», “Волга», «Дружба народов», «Октябрь», «Кольцо А», «Цирк-Олимп+TV», “Артикуляция”, “Текстура”, “Дегуста». Участник российских и зарубежных литературных фестивалей. Лауреат премии журнала «Юность», My Prize, лонглистер Премий Бабеля и Искандера. Книги: «Личный воздух» (1999), «Для букваря, для Рождества» (2002), «Стометровка» (поэтическая серия «Цирк-Олимп+TV», 2013), «Чем накормить хамелеона?» Шесть сюжетов из Аггады и Библии в пересказе Татьяны Риздвенко с иллюстрациями Елены Уздениковой («OneBook.ru» 2019), «Пустяк и призрак чемодана» Татьяна Риздвенко, Владимир Пимонов 2020), «Лавровый лист» Новая женская проза (2021).

 

 

ПЕЙЗАЖ С ПАДЕНИЕМ АНТОНА

Заметки читателя о романе «Сквозь слоистое стекло» Татьяны Бонч-Осмоловской

 

«Сквозь слоистое стекло» – совершенно загадочный текст. Думаю, я так до конца его и не поняла, не добралась до нужной глубины. Хотя видимые ключи, подсказки и коды, кажется, здесь во множестве, но воспользоваться ими не могу.

Но, в конце концов, я – читатель, просто взаимодействую с книгой и не обязана ее понимать на все 100 процентов, мне не сдавать по ней экзамен. Может книга просто понравиться?..

Когда я начала читать «Сквозь слоистое стекло», текст завладел мной моментально, что случается не так уж часто. Отступление: с годами начинаешь все сильней ценить такое, испытывать благодарность за возможность уйти в книгу с головой, погрузиться и забыться. А тут, помимо сюжета, – свежая озоновая картинка, утопический строй, безмятежность, море, цветы, ароматы, великолепный язык.

 

Здесь не пахнет морем, но столбы пристани проросли мелкими мидиями. Несмотря на близость ботанического сада с магнолиями и джакарандами, запах цветов не чувствуется, только ощущение свежести плывет в воздухе – ощущение молодости травы и силы пальм, примостившихся рядом с тумбами с объявлениями о воскресном концерте цирковой труппы под руководством всемирно известного фокусника Иоанна Рахметова, лекции о Великих пирамидах путешественника и естествоиспытателя Гумилева (внука), свето-музыкальной симфонии Скрябина, исполняемой здесь же, над вечерними волнами, под Башней Советов.

 

Тем более, когда читаешь такое в середине тяжелой ковидной зимы...

Слегка механистический рай, в который читатель попадает с места в карьер – а я вообще не была подготовлена, не знала, о чем эта книга, на тот момент первое попавшее в мои руки произведение Татьяны Бонч-Осмоловской, – сначала кажется приятным, хотя и несколько дистиллированным местом. В памяти всплывает ряд литературных и художественных утопий; текст кажется намеренно, утрированно сложенной из них яркой мозаикой.

Описанная в первых главах страна/цивилизация не есть какое-то цифровое далеко. Время неопределимо, пространство Югороссии, казавшееся сначала Крымом, отодвигается все дальше на юг. Отчетливо веет 20-30 годами прошлого века, словно ту эстетику бережно взращивают на пышных землях юга.

Первая глава содержит почти все кодировки; здесь, как в титрах, предваряющих ретро-фильм, указаны герои и действующие лица.

 

Группа юношей в белых шортах и пропитанных потом майках пересекает площадь наискосок, распугивая чаек, откликающихся на вторжение резкими криками.

Утреннее солнце заигрывает с символами власти, перемигиваясь с вездесущими системами наблюдения.

Младенец, на мгновение останавливающий взгляд на прохожих, единственный переносит в будущее пыльцу их присутствия на этой земле.

 

В это образцовое пространство попадает молодой герой. Только со школьной скамьи, сирота, идеалист, он, о чудо, назначен работать следователем. Ему сразу поручают сложное дело. Впрочем, сначала молодому человеку придется практически мальчиком на побегушках отнести посылочку от шефа его сестре (большому человеку).

Целокупный, сформированный по правильным идеологическим лекалам, юноша попадает в серию передряг. Шеф, чертыхаясь, всякий раз вытаскивает его. Реальный мир не совпадает с идеалами, заученными в академии по учебникам, а кругозор пока с игольное ушко.

Через некоторое время читатель начинает понимать, что симпатичное государство Югороссия, где все происходит, находится в теплом местечке, примерно в Австралии, а Маклай (Слава Маклаю!), которого здесь ежеминутно поминают – открыватель южных земель российский подданный Миклухо-Маклай.

Роман, маскирующийся под антиутопию, в финале перебрасывает героев в неевклидово пространство современности. Что же становится точкой, мостиком, порталом для этого перехода? А вот что: лекция о Сиднейской опере. История создания которой – целый архитектурно-политический детектив. Герой, которому только что отменили смертный приговор, по внезапным и вполне безумным обстоятельствам читает эту лекцию подросткам. Заменяя погибшего друга... Понимая по ходу, что читает ее на английском, которого как бы не знает...

Для меня описываемый в романе мир, с его солнцем и жарой, соединяет плохо знаемую фантастическую литературу – с прозой наших южан, чуть ли не Катаева, чуть ли не Олеши с его «Завистью», и утопический дух 20-х, комсомольский задор, идеализм и «яблочко-песню держали в зубах».

Про прошлое, про будущее или настоящее – про что эта история, такая насыщенная, плотная, прогретая солнцем? Концентрированная, как, не знаю, свежевыжатый гранатовый сок. И так же разгоняющая кровь.

В одной из первых глав есть эпизод про старуху учительницу,  проверяющую (или перебирающую в памяти) сочинения учеников. Пишут они о картине Брейгеля «Пейзаж с падением Икара».

Так вот, для меня роман «Сквозь слоистое стекло» и есть пейзаж с падением Икара. Мир, эволюционирующий на глазах читателя за время падения Икара ценою этого падения.

Икара здесь зовут Антон.

Заканчивается все хорошо – в параллельном и более понятном пространстве «наших дней», куда мы попадаем с некоторым облегчением, немного устав от сложноустроенного рая. Возможно, загадочное название романа и является главным ключом к его пониманию, метафорой многослойности и многозначности мира, но я проваливаюсь в текст как Буратино, напролом, проткнув носом нарисованный очаг, и смотрю сказку с детским восторгом.