Алина ПОЖАРСКАЯ

 

Автор книг «Другие вольеры» (ИД 2021), «Записки с Белого острова» (2021). Шорт-лист фестиваля «Кора-Стих»-2020 (пьеса в стихах «Ржавое солнце»). Стихи и рассказы печатались в журналах «Мурзилка», «Читайка», «Байкал», «Дальний Восток», «Простоквашино», «Маруся», «Чердобряк», «Простокваша», «Солнышко», «Сибирские огни», в сборниках «Жизнь вокруг нас», «Новые имена в литературе», «Новые имена в детской литературе», «Молодые писатели: XXI век», «Вечеринка с карликами», на портале «Белый мамонт». Участница Совещания молодых писателей СП Москвы (2017). В журнале «Кольцо А» публикуется впервые.

 

 

БРИТАНСКИЙ ФЛАГ И ДРОЖАЩИЕ РУЧКИ

Рассказ

 

Мы встретились с Леной и Колей в кафе около Лениной новостной конторы. Был май, вокруг жуки и выпускники и жара на улице.

– Больно рожать-то? – с ходу спросила я, когда Коля был в туалете.

Лена глубоко вдохнула, но не как будто собиралась с духом, а как будто хотела перемотать разговор на пару фраз назад.

– Я пошла по лёгкому пути, – сказала она. – Кесарнулась.

Почему-то это прозвучало, будто мы обсуждали какой-нибудь «майнкрафт» и иже с ним.

Сегодня был первый раз, когда я встретилась с ней в её новом качестве. До этого мы несколько лет не общались. В марте она лайкнула афишу моей фотовыставки и написала: «Хочу проходку!»

«Хоть расскажи, как дела», – ответила я. Лена прислала длиннющее сообщение про реструктуризацию в новостях, про переезд, ипотеку и операцию у свекрови.

«В декабре родила, – писала она четвёртым или пятым абзацем, – теперь прихожу в себя». Я думала: если что-то подобное есть, то будет в самом начале. Поэтому уже и не ждала и, прочитав, подпрыгнула.

Коля вернулся из туалета.

– Ваня у бабушки, – сказала Лена, – сегодня с бутылкой.

– Значит, Ваня?

– Значит, Ваня. Когда плохо себя ведёт, то Лаврентий.

– Типа Берия?

– Типа Лаврентий. Имя тупое, ну.

 

*  *  *

Я познакомила их, не знакомя. Рассказывала Лене про коллегу с фотостудии, а Коле – про одноклассницу, а ныне редактора-новостницу. Остальное за меня сделал «ВКонтакт». Коля увидел у меня во френдах её рыжие волосы, а Лена – фотосессии заброшенных замков, которые через Колин объектив почему-то похожи на котиков.

«Коля оказался воистину солнышком, – рассказывала мне Лена после первой свиданки. – Бальзамом губы намазал, так, чтобы я не видела. Как бы».

Потом, уже слушая их влюблённый бред, речи в кризисе и рассказы о бытовухе, я впервые действительно поняла, как мало мы знаем о людях, если они нам не жёны и не мужья. «Мы ехали на встречу, и каждый в дороге думал, что другой хочет его бросить», – говорила она. «Лена, Лена, Лена, Лена» – говорил он. «У него хватка и ворчливость медведя, пофигу, что фотограф и вроде как творческий», – говорила она. «Мне хочется сурового, настоящего быта, – говорил он. – Мы переезжали, и у неё случилась истерика. Все её платья и бижутерия пока там! Я без них некрасивая! Ты меня бросишь!» Ещё он сравнивал её со своей бывшей. «Я вспоминаю, как с Таней пёрли продукты с Ашана, потому что дешевле. Так уставали, что жопы поднять не могли. А Лена… купила мюсли за девятьсот рублей… и сказала, что они натуральные…»

Потом я ушла из студии во фриланс и надолго их потеряла. Видимо, каждый устыдился своих откровений и почувствовал, будто я стою между ними. Когда знакомишь двух людей, главное – вовремя ретироваться.

 

*  *  *

Лена рассказывала, как всё прошло.

– «Ты мне мяукни, когда закончится», – просила мама по телефону. А меня анестетиком обкололи. Местно. Лежу, не чувствую нихрена, даже не вижу – ширмой закрыли, но ручки-то дрожат. После написала маме в мессенджер: «Мяу», как она и просила, и отрубилась. Просыпаюсь, смотрю в телефон: пять раз звонила мама и дважды – главред. И в третий раз звонит прямо щас. «Леночка, что случилось? В порядке? Что за “мяу”?» А это я вместо мамы, упоротая эпидуралкой, случайно ему мяукнула. Ну, поржали, чего уж…

Я слушала и понимала, что ничего не изменилось. Мальчик Ваня не встал между нами, не лёг барьером, не повис туманом. Всё то же самое, без разделений на «до» и «после».

– А мне ты не так рассказывала! – вдруг сказал Коля. Сказал и чашку поставил.

– В смысле?

– Мне, – медленно начал Коля, – ты просто сказала, что не туда отправила смс. И всё. Без подробностей.

– Так Лена же новостник, – вмешалась я. – Она аудиторию чувствует. Одной ЦА – тебе – лаконично, другой – в красках и в эпидуралке. И чтобы ручки дрожали.

– То есть, по-вашему, я тупой? – взорвался Коля. – Или ты мне не доверяешь? Или что?

– Успокойся, – сказала Лена и сделала кроличье лицо. Почему-то она делает такое лицо, когда кто-то заходит слишком далеко. И, как ни странно, это работает. – В прошлый раз, Маш, он мне мозг выносил, когда я про собеседование в хипстер-компанию рассказывала. У них в кабинете британский флаг висит. А я всем об этом рассказала, кроме него. Ой что было…

– Да! – крикнул Коля. – Я тоже, чёрт подери, человек! И тоже хочу про флаг! И про дрожащие ручки… А все эти «девочкам одно, мальчикам другое» – хрень это всё! И меня бесит!! – И он ударил плоской ладонью по столу. Звук получился звонче и острее, чем если бы кулаком.

– Знаете, что! – тоже закричала я. – Если не прекратите вашу дебильную разборку, я встану и уйду.

Они чуть успокоились.

– Ладно, – примирительно сказала Лена. – Я в туалет.

– Он, надеюсь, только по столу стучит? – с ходу спросила я, прямо как тогда спрашивала про роды. Мы стояли в очереди. Дверь туалета была почему-то ярко-красная.

– По столу, по столу, – рассеянно ответила Лена.

– Всё равно охренеть, – сказала я. И снова у меня было ощущение, будто меня перегнали на марафоне. Когда-то я знала Колю как облупленного. Когда-то хорошо знала Лену. Сейчас они знали друг друга лучше, чем каждого когда-либо знала я.

– Всё оттого, что он дракон, – продолжала она, – а мы змеи. Мы можем тихо. Он не может. У него тупо и громко получается.

– Я давно в это не верю, – ответила я. – Жизнь чуть сложнее гороскопов оказалась.

Лена пожала плечами и вошла в красную дверь.

– Ну что она? – спросил Коля, подойдя ко мне. Из-за двери послышался Ленин голос. Говорила она не с нами.

– Она что, плачет?! – Коля дёрнул носом.

– Рыдает, – ответила я. Коля метнулся к двери и чуть не вписался в неё носом, потому что как раз вышла Лена.

– Вот долбонавты, – сказала она. – Маме я звонила. Нам пора.

Я попрощалась с ними и пошла к остановке. Было ещё светло, выпускники ещё трезвые. На ступеньках Лениного новостного агентства сидели второклассники с приличными лицами и кормили «роллтоном» голубей.

 

 

ТЕ ЖЕ И БУТЫЛКА ВОДЫ

Рассказ

 

Ко мне подсел человек.

– Ничего, что я с вами тут? – спросил он.

– Ничего страшного, – ответила я. – Но разве тут не в шахматном порядке?..

– Да это ж Л*  *  *ский театр, – ответил он. – Тут всё что угодно может быть. Но я почему-то уверен, что мы с вами друг друга не заразим.

Я пригляделась к нему. Он был похож на писателя Трумана Капоте. Держал в руках какой-то гигантский свёрток, носил очки, футболку Н*  *  *ского театра – похожую на те, что продают на метал-концертах, и даже на спине список постановок, начиная с 1982 года, – и голубые джинсы. Мокрые почему-то.

– Знаете Юлю Борисову? – спросил он. – Которая Раневскую играет. Она божественна. Я, хоть и в Н*  *  *ке художник по костюмам, Юлю знаю. Вот, цветы ей принёс, – он показал на свой свёрток, – а цветы оказались в какой-то фигне, пропитанной водой. Джинсы облил. Как думаете, к поклону успеют высохнуть?

– Даже если и не успеют, – ответила я, – ничего страшного.

– Наверное, когда я выйду в мокрых штанах, она решит, будто я это… того… от восторга, – сказал он и стал возить по ткани руками, будто бы это что-то дало. – Наверное, конфуз получится.

– Да вы что, – ответила я. – Ей приятно будет. Это же лучший завуалированный комплимент.

– Есть байка, – сказал он, – из ГИТИСа. Девушка поступает, и комиссия даёт ей тему: лифт падает. Девушка стоит-стоит, будто из камня высеченная, и тут по штанам у неё – струйка. Представляете?

– И её взяли, – догадалась я.

– С руками и ногами. И штанами тоже.

Начался «Вишнёвый сад». Художник по костюмам хлопал при каждом появлении Раневской-Борисовой, и каждый раз подхватывал весь зал. После этого он хлопал уже по голубым джинсам, осуждающе качая головой.

– Затылком играет! – прошептал он мне, когда она сидела на подоконнике и глядела куда-то вдаль. А я подумала, что уже видела этого человека в фойе. Он тогда пробегал мимо со своим гигантским свёртком, и его затылку и красным ушам тоже было не отказать в выразительности.

– А вы в соцсетях есть? – спросил он, когда объявили антракт. – Вы только это… Я с вами не флиртую, просто интересно ваши 3Д-работы посмотреть.

– Нет-нет, я понимаю, – ответила я и дала ему сфоткать имя-фамилию на распечатанном билете.

– Как хорошо, что вы меня правильно понимаете, – продолжал он. – А то одна журналистка поняла всё неправильно и после закатила мне сцену.

Потом он попросил меня покараулить цветы и исчез куда-то. Я всё равно не хотела выходить, потому что в фойе, кажется, ошивалась знакомая мне критикесса. Я её даже сфотографировала, насколько позволяли правила приличия и беспалевность – получился почти что «Очень одинокий петух» – и отправила коллегам с вопросом: она, не она? «А ты зайди на её страницу, – посоветовали мне. – Тётка у тебя в камеру смотрит. Если у неё будет твоя фотография с припиской “Держи ответку”, значит, не показалось».

– Что-то Юлька меня так пришибла своей игрой, – сказал художник, усаживаясь обратно, – что мне аж поплохело. Зато штаны высохли!

Я сказала:

– Тут ходит строгая дама и проверяет, у кого какие места.

– Ой, подумаешь, строгая, – ответил он и протёр очки. – Я, может, тоже могу быть строгим. А тут ещё бутылка воды стояла. Её что, унесли, что ли?

Зал стал наполняться. Ровно наполовину, как того требовали меры по борьбе с вируснёй.

– Прикольнуться мне, что ли, над Юлькой, – размечтался художник по костюмам. – Она спросит: ну как спектакль? А я отвечу: да вот, бутылку воды спёрли…

Вторую часть он тоже то хлопал, то качал головой, но уже обращаясь не к своим джинсам, а к некоторым коллегам Юлии Борисовой. Когда стали выходить на поклон, он начал возиться со свёртком.

– Сейчас пойдёте? – спросила я.

– Не, – ответил он, шурша и паникуя всё больше. – Сейчас опять выйдут, и я пойду. Хорошо хоть уже не течёт…

Наконец он явил на свет кучу роз молочного цвета.

– Ничего? – спросил. – По-моему, ничего.

– Ей будет приятно, – ответила я.

– Она этого достойна, – сказал он. И побежал дарить.

Люди начали расходиться. Мы тоже вышли в фойе.

– В нашей Н*  *  *ке, – вдруг сказал художник, – Раневскую играет Норкина. Когда у неё умерла мама, она не могла произнести на сцене фразу «Здесь ходила моя покойная мать». Заплакала. По-человечески понять можно, но я вспоминаю Аллу Борисовну: когда ей перед концертом сообщили эту же новость, она провела концерт. И говорила потом: я услышала это только после.

Он помолчал.

– Моя-то мама, слава богу, жива, а вот папа недавно ушёл. После этого я будто себя оглядываю со стороны.

– Ох… – сказала я. Не знала, что ещё сказать.

– Ведь, если подумать, никому, кроме родителей, мы нафиг-то не нужны. Ну, дети нужны нам самим. Ладно, не будем о грустном. Спасибо вам за компанию. Я вас найду в соцсетях. У меня там много идиотизма, не обращайте внимания.

И протянул мне руку. Я пожала её.

– А вас-то как зовут? – спросила я.

– Илья. Очень приятно! Туалет пойду искать, – сказал он и помчался куда-то в сторону служебного входа.

На улице было снежно и не под стать одиннадцати вечера светло. Люди готовились отмечать Новый год.

 

 

ПРЕДСТАВИТЕЛЬ

Рассказ

 

На меня обрушились бюрократические дела: в редакции провели реструктуризацию, и теперь нужно завести карту, чтобы было куда кидать получку два раза в месяц.

Банк я выбрала исходя из личных симпатий. Джингл у них кощунственно взят у Цоя, вместо бумажной волокиты интернет, а его гендиректор пишет в «контакте» скандальные статусы: «У кого сколько было парней / девок? Смелее!..» В комментариях народ отвечает, глумится и знакомится.

Я зашла на сайт, оставила заявку – указала только имя, решила, остальное скажу потом – и отправилась ругаться с выпускающим. Тут зазвонил телефон.

– Алло. Алина? Это Анатолий из банка. Ага. Мы можем встретиться на Белом острове у почты? Мне так удобнее. Я домой пообедать зашёл.

Какой удивительный Анатолий из банка. Впрочем, к голодному земляку надо бы подобрее. В обед я села в красногорский автобус и доехала до остановки «Почта». По детской привычке поднялась на почтамтовский балкончик, облокотилась на перила и стала ждать.

Анатолий позвонил снова. Он уже подходил.

– Да, да, я уже тут. Как вас узнать? У меня синяя куртка. А у вас?

Кажется, почта – это такое место, где восприятие цвета обостряется. Ну, или просто здесь у всех глюки. У Егора когда-то была очень жёлтая дверь, у этого синяя куртка… Фразу «А у вас?» он произносил, уже проходя под почтовым балконом. Он ковырялся в папке, зажав телефон между ухом и курткой. Куртка была серая с капелькой синевы. Ухо знакомое. Смуглое.

– Здравствуй, Толя, – сказала я.

Толя Рахматуллин поднял голову.

– Аля. Ух. У-ух! Тебя что, поезд переехал? Ты чего чёрная-то такая?!

– Ну не всем же говорить «Я креведко», – ответила я.

Теперь всё встало на места. И голос в телефоне, и интонации, которые, как говорила Елизавета Ивановна, ехали на Еверест, и фразу «Я на Остров пообедать зашёл, мне так удобнее».

После девятого он переехал в Питер и поступил там в навигацкое училище. А потом в «контакте» у него появилась специальность: «Моряк-психолог! Слежу за адекватностью матросов на судне!!!» А чуть позже – «Работаю в банке, слежу за осанкой!!!» И поменялся город: Москва.

Толя фыркнул и махнул рукой:

– Скажешь тоже – «я креведко». Креведки теперь другие!

Я кивнула. В прошлом году в «контакте» появились фотки Толи в цилиндре и какой-то девочки в белых кружевах, и всё на фоне Петропавловки. А спустя семь месяцев ещё одна фотка. Толя и сын.

Мы зашли на почту: там стоит столик, и можно заполнить мою заявку.

– Ну что ж, – сказала я, когда мы вышли, – раз такой прикол получился, рассказывай. Как, где и чего. И почему ты в банке, а не на судне – за адекватностью матросов не следишь?

Толя спускался по ступенькам. Я спрыгнула с балкончика, и мы побрели в сторону магазина у гимназии. Сработало коллективное бессознательное.

– Да ну его, – сказал он. – Достали меня. Я и в школе успел поработать. И там достали. Мальчики совсем борзые пошли. Девочек за талию хватают, за ляжку…

– И всё-таки люди не меняются, – заметила я.

– Ну да, – согласился он. – Мы с одной преподшей жрать ходили в столовку. Болтали. И тут же слух прошёл, будто я с ней мучу! Ты представляешь?!

Толиковы глаза-вишни были печальны, он даже не жмурился от закатного солнца.

– А жена чего? – спросила я.

– Да чего жена. Мы с ней к маме переехали, обратно сюда. Хрень это всё, Аля, хрень полная.

– Но ты её любишь? – спросила я.

Толя ответил:

– Ну… Я много чего уже понял про любовь. Если ей не сказать, она… со стола не протрёт…

Мы проходили мимо школьного стадиона, пацаны навешивали друг другу мяч.

– Я решил так, – сказал Толя. – Дождаться, когда Ваське двадцать исполнится.

– Почему не восемнадцать? – спросила я. Он пожал плечами.

– Это ж для него адом будет, – продолжала я. – Если у родителей вот так всё. Не проще ли прямо сейчас?

Толя снова фыркнул.

– Глупая ты, Аля, – сказал он. – Я ж сам так рос, без отца. Твоя мама что? Танго танцует? Молодец. А моя стухла совсем. Я её в театр водил…

Мы помолчали. Я вспомнила мамины жалобы после милонг – танго-вечеров, где собирается много аргентинцев: «Я обещала потанцевать с Фернандо, а тут меня пригласил Джузеппе…» И поняла, что Толя прав.

Около ОВД он вспомнил:

– А надо ж тебя сфоткать с паспортом в руках!

Он сфоткал меня на телефон. Рядом была остановка, и подъезжал мой автобус.

– А да, – сказал Толя, – ты говоришь – у тебя в банке какие-то пацаны работают? Можешь попросить, чтобы они за меня попросили? Мне, конечно, за разъезды платят побольше, чем пацанам твоим и тебе в редакции… Но иногда покоя хочется. Деньги не главное.

Я кивнула. Все представители стремились в офис: там платили раза два по столько же. А представители – это вроде курьеров. Я и сама курьерила, пока в газету не пришла.

– Конечно, – сказала я. – Не вопрос. Ваське привет передавай.

Автобус подъехал. Я достала проездной.

– А я тебя за это в автошколу пристрою, – крикнул Толя напоследок. – У меня там всё гладко. Фамилию мою ты знаешь.