Сергей ЛИТВИНОВ

 

Соавтор литературного дуэта «Анна и Сергей Литвиновы», выпустившего более 80 детективных и приключенческих романов и сборников рассказов. Работал журналистом, печатался в «Смене», «Крокодиле», «Студенческом меридиане», «Литературке». Автор трех книг рассказов и очерков. Ведет колонку в еженедельнике «Мир новостей».Журнал «Кольцо А» предлагает читателям рассказ из будущей книги «Угол Невского и Марата» – сольного проекта Сергея Литвинова. Все рассказы в этой книге, которая пока еще не опубликована, относятся к жанру альтернативной истории. 

 

 

КАЖДЫЙ ДЕНЬ – СТРАСТНАЯ ПЯТНИЦА

Рассказ

 

В этом варианте Вселенной две тысячи лет назад не родился Иисус Христос, и христианство с его идеями прощения и любви не стало доминирующей религией нового мира. Прошли века, и в наши дни на территории Римской империи, которая раскинулась на трех континентах, по-прежнему продолжают царить языческие нравы.

 

Секст Юлий КатонXV, негоциант. Год от основания Рима: MMDCCLXXIV (2774-ый).

Что может быть приятнее утром, чем овладеть покорной рабыней!

Я отключил все видеры в комнате и сделал свое дело в режиме полного инкогнито. Не знаю, почему мне так захотелось.

У меня с амаре рейте договор на поставку им пятнадцати моих совокуплений в месяц. Я с положенным справляюсь с лихвой – за это они мне дают неограниченный доступ, в любое время, к огромному своему либроруму. Я могу смотреть на живую, непридуманную любовь всего мира, от фьордов холодного северного моря до южной оконечности Африки, от худосочных британских островов до искусных жриц Азии. В либроруме имеется и отдельная функция: отыскать страницы, загруженные поблизости. Так что при желании можно увидеть, как занимается любовью со своим рабом патрицианка, что проживает в нашей парадной. А потом ты с ней, которую недавно зрел на скрине в самой нескромной позиции, сталкиваешься во дворе или лифте. И она тебе улыбнется так, что ты понимаешь, что и она тебя тоже в самых удивительных позициях видела.  В итоге за этими переглядываниями следует стремительное нападение – тоже с отключенными, конечно, видерами и без последующей загрузки в амаре рейте нашего совокупления – совсем не нужны нам обоим проблемы с ее мужем-патрицием. Но мы-то с ней об этой встрече теперь знаем и лелеем в своем сердце, и соседскому взаимопониманию это воспоминание весьма способствует.

Бывает иногда и такое: ведешь переговоры с заезжим негоциантом, и кажется тебе лицо его и стать чем-то знакомым. А потом ты понимаешь: ба! Да ведь ты видел, как он ночью оглаживает рабынь или мальчиков! И это обычно сближает непримиримые поначалу позиции и способствует в итоге сделке. Словом, амаре рейте, или иными словами, живое порно очень смягчает нравы и помогает взаимопониманию между гражданами.

Потом Доминика накрыла мне завтрак, и я ее отпустил. Рабыня моя происходила из недавно завоеванных империей территорий на южных азиатских островах – девушки оттуда стремительно вошли в моду на нашей холодной балтийской окраине, и моя обошлась мне в две тысячи сестерциев. Но она, я считаю, того стоила: ласковая и послушная.

За завтраком я включил скрин и посмотрел вчерашний бой на главной арене державы – в римском Колизее. Нынче арены раскинулись по всей необъятной империи, от Южной Африки до Британии. Вот и у нас, в Балтийской Кейсарии, в дельте холодной Невы, на острове Ристисаари, или Крестовом, воздвигли недавно новейший манеж на сто пятьдесят тысяч зрителей со сдвижной крышей от непогоды. Когда объявляются игры или казни, мы туда, конечно, хаживаем – но провинция у ледяного моря она и есть провинция. Самые яркие бои происходят по-прежнему в столице, в Риме. Там лучшие гладиаторы, там гораздо шире размах, там придумывают самые искусные сценарии боев. 

Я промотал эпизоды казни, где традиционно умерщвляли преступников при помощи диких зверей. Плебс любит это все: оскаленные окровавленные пасти, беспомощные крики о помощи, раздираемые внутренности. Но там исход все равно предрешен: помилует преступника по какой-то причине лев – все равно добьет кустодия. Мне же по сердцу интрига, непредсказуемость. Посему я люблю поединки среди искусных гладиаторов, один на один. В единоборстве, которое я пропустил вчера, потому что вел важные переговоры в банях, дрались, как в старину, холодным оружием. А то ведь было поветрие – всего лет тридцать назад, но теперь даже поверить в подобную ересь трудно! – допустить на арены оружие огнестрельное, и даже пулеметы и ракеты! Не говоря об опасности для зрителей, это нарушало наши древнейшие имперские скрепы. Понятно, что за предложением стояли лоббисты, продвигающие на свободные рынки пистолеты и винтовки, им перестрелки на аренах принесли бы неограниченную рекламу. Однако сенат не принял закон, и на аренах всё осталось, как в добрые старые времена: мечи, щиты, копья, сети, и лишь иногда, как пикантная приправа, луки и стрелы. Огнестрел разрешен в других игрищах – к примеру, в свободной городской охоте, и я, как многие, считаю, что этого довольно. На аренах все должно остаться, как две тысячи лет назад.

Я вспомнил, как в год окончания гимназиума для нас, выпускников, организовали традиционную поездку в Великий Рим. По главной имперской трубе, протянувшейся на десятки стран и провинций от норвежских берегов до юга африканского континента, мы с классом за один час перелетели с берегов Балтики в сердце империи. Ознакомительная поездка прошла, полная восторга. Мы не только своими глазами увидели форум, но и наблюдали, с балконов для зрителей, как сенаторы обсуждают законы. Живьем побывали в Колизее. Незабываемое зрелище! Двести тысяч человек, в экстазе приветствующие победителя боев – и своего императора!

Сейчас я могу, увы, только на скрине наблюдать за лучшими боями на арене Колизея. И вот мой любимец, белокурый Ладий, земляк, вольноотпущенник с берегов Ладожского озера, бился с Менигисту, темнокожим противником из Северной Африки. Тот в подлом своем стиле выбрал в качестве оружия сеть и трезубец, Ладий – короткий меч со щитом. Противники долго кружили по арене в напряженном танце, не сводя очей друг с друга. Потом Ладий совершил выпад и задел бок темнокожего – тот упал. Трансляция велась не только со стационарных видеров, но и тех, что были установлены на обсерветах, которые витали вокруг бойцов, и я, как и другие зрители трансляции, видел, крупным планом, как дрожат веки у якобы потерявшего сознание Менигисту, и понимал: это ловушка. Однако Ладий, стоявший от противника дальше, мог этого не заметить, и приближался к сопернику, чтобы прикончить его. Я мысленно взмолился богам: не расслабляйся! И боги вместе с Ладием услышали меня! Когда темнокожий из положения лежа неожиданно ударил своим трезубцем, сверху вниз, моего любимца, тот оказался готов – заслонился щитом, а потом пригвоздил своим мечом правое плечо противника к песку. И тут Менигисту, заливаясь кровью, уже не притворяясь, а в реальности не смог больше встать. И тогда Ладий, на глазах у двухсоттысячной толпы, заполнявшей арену, и миллиардной аудитории, наблюдавшей бой по трансляции, испросил согласия Великого Кесаря прикончить мускулистого мавра. Милостивое разрешение было получено, и кровь из яремной вены бойца брызнула на песок Колизея! Толпа выразила свою радость ревом – я у своего скрина тоже. 

Увлекшись боем, я едва не пропустил время жребия, а когда глянул на его итоги – не мог поверить своим глазам: мне выпал черный шар! О боги! Неужели?! Люди проживают свои жизни и часто не дожидаются даже красного шара – который выпадает, как известно, в двадцать-двадцать пять раз чаще. А тут черный!

Для многих мужчин выпавший вдруг на жребии черный означает приговор. Немало мы их наблюдали в трансляциях: беспомощных, трусливых, слабых – как они, блея, чуть не сами покорно ложились под нож! Нет, я не таков! Теория вероятности, которой подчинена вся наша жизнь, гласит, что шанс выжить у получившего черный шар – от четырех до шести процентов, в зависимости от места проведения охоты, времени года и, конечно, состава охотников. Четыре-шесть процентов – это немного, но гораздо выше нуля! И я хотел бы в эти счастливые проценты войти – и готов был к победе. Не случайно я столько времени проводил в зале и в тире, а также на специальных занятиях урбанического боя, куда входили такие дисциплины, как уход от внешнего наблюдения и схватка в условиях городской среды. Но в любом случае! Черный шар – это шанс! Если я правильно разыграю свою партию и останусь жив, я сумею потом продать права на мою историю, и чем она будет интересней, тем больше окажется у нее просмотров, тем ближе окажется мой путь к богатству и славе. А даже если меня настигнут и убьют – погибнуть ведь тоже можно по-разному. Можно как трусливый слизняк, а можно так, что потом о тебе будут снимать кино и слагать поэмы.

Но времени на рефлексии у меня теперь не было. Я быстро оделся и взял из сейфа револьвер. Дома охотники меня не тронут – не потому, что запрещено, а потому что не успеют так быстро установить мое местонахождение. Но прятаться в дому – ужасная стратегия. Никто из зрителей не любит трусов, а даже минута моего промедления способна была вызвать у зрителей подобную мысль. Мне следовало торопиться и выходить на открытое пространство, принимать бой.

Я выглянул в окно. Во дворе толпились пять рабов в красных жилетах, выходцев со среднеазиатских окраин империи. Обсуждали на своем языке – громогласно, как это у них принято, как проводить ежедневную уборку. А что там обсуждать! Подметать и мыть двор надо.

«Стоп, – подумал я, – они вполне могут быть охотниками. Тут надо быть очень, очень осторожным».

Беда заключалась в том, что наша парадная, несмотря на название, выходила во двор, и проскользнуть мимо рабов незамеченным никакой возможности не имелось. Тогда я закрыл свою дверь и постучался в квартиру напротив – к той самой патрицианке не первой молодости, с которой я однажды, вдохновленный картинками с рейте, совершил коитус. Мне открыл, как водится, ее раб: мускулистый белокурый норвег. Я отодвинул его в сторону: «Дорогу!». А навстречу мне спешила сама патрицианка. Разумеется, я не ждал, что она станет помогать мне, из каких бы то ни было соображений, в том числе сентиментальных. Напротив, если она узнает, что я назначен добычей, первой сочтет за честь прикончить меня. Поэтому я коротко ударил ее ребром ладони в шею – и она упала. Я все-таки, со своей стороны, проявил сентиментальность – не хотелось мне ее убивать, хотя кодекс, определяющий правила охоты, гласит, что тот, кто назначен добычей, получает право на вседозволенность. Он освобождается от исполнения любых законов и может безнаказанно убивать и калечить кого угодно. Но в то же время и сам находится вне закона, и за его убийство никому никакого наказания не следует.

Я проверил: видер, закрепленный у меня на тоге, прекрасным образом записал то, как я атаковал патрицианку. А когда трусливый белокурый раб стал приступать ко мне с претензиями, я без долгих колебаний выстрелил ему прямо в сердце. Тот упал. Я постоял у его тела минуту – чтобы те, кто будет впоследствии через мой видер наблюдать за кончиной раба, насладились его агонией.

Окна квартиры патрицианки выходили на проспект. По нему немолчно неслись в обе стороны раеды. Городские законы ограничивали скорость двумястами стадиями в час, но многие правила нарушали и ехали быстрее. По гранитным тротуарам текла толпа – от площади Великого Кесаря, где красовалась его пятидесятиметровая золотая статуя, до храма Венеры на берегу Невы, украшенного сорокаметровой золоченой статуей обнаженной богини.

Прыгать без подготовки вниз с третьего этажа было равносильно самоубийству. И тогда я содрал с окна шелковые шторы, крепко связал их между собой и один конец плотно примотал к ножкам роскошного дубового триклиния. Потом распахнул окно и спустил туда конец шторы. До самой земли мой импровизированный канат не достал, но этого и не требовалось – главное, он даст мне возможность прыгать не с пятнадцати метров, а с трех-четырех. Не тратя время даром, я схватился за штору и заскользил по ней вниз. Слава богам, шторы не оторвались от триклиния и не разорвались, и я упал на тротуар, значительно смягчив удар по сравнению с прыжком с третьего этажа.

Однако столкновение с землей все равно оказалось сильным. Я повалился на бок и заметил, вставая, как два городских автоматических обсервета, подлетев, стали снимать меня, а несколько прохожих достали свои карманные видеры и присоединились к съемке. Главное, чтобы они не успели понять, что я сегодня – добыча, тогда мне несдобровать.  Не теряя ни секунды времени, я бросился наперерез несущимся по проспекту раедам. Одна из них, поперек движения которой я выскочил, бешено затормозила. Аурига (возница), раскрыв окно, разразился площадной бранью. Чтобы не терять времени, я выстрелил ему прямо в лоб, а потом выволок из-за руля на брусчатку проспекта. Теперь вокруг меня порхали уже четыре обсервета – что ж, пусть записывают, чем больше камер, тем занимательнее потом смогут смонтировать фильм по результатам охоты на меня. Хорошо бы только мне его увидеть и стать его бенефициаром!

Я сел за руль раеды. Лобовое стекло, руль и сиденье оказались запачканы кровью возницы, в ней мог извозиться и я. Но что теперь сделаешь! Все равно все больше и больше людей вокруг начинали понимать, что я добыча, что на меня идет охота.

Невзирая на установления, я рванул с места со скоростью пятьсот стадий в час. Попутно, несясь по проспекту в сторону ослепительно сиявшей на солнце статуи Великого Кесаря, я размышлял: что мне делать дальше? Обсерветы наверняка записали убийство возницы-аурига и номер угнанной мной раеды. Значит, на выезде из города меня наверняка будет ждать засада кустодии. Погибнуть в перестрелке со стражниками – конечно, будет эффектно и, несомненно, украсит будущий фильм, вот только я не хотел умирать, хотел жить и сполна насладиться плодами охоты на меня. Мне оставалось продержаться каких-то двадцать три часа с минутами, до завтрашнего утра, когда официально погоня закончится. И тут мне пришло в голову, что городская система «фасиумрекогнитиунем», как говорят, далека от совершенства. Если номер моей раеды – неопровержимое против меня свидетельство и улика, то на улице или в общественном помещении я могу рискнуть.

На площади, где царил огромный сверкающий Великий Кесарь с занесенным мечом, как раз располагался стацион, откуда наземные экспрессы отправлялись в близлежащие провинции. Я бросил свою похищенную раеду на стоянке стациона, тщательно осмотрел себя в спекулум заднего вида: нет ли капель крови.  Вроде бы их не оказалось. Я выскочил из раеды и бросился в здание стациона.

В громадных залах стациона, как всегда, царила суета. По разным направлениям, с багажом и без, сновали граждане, вольноотпущенники, рабы. Гетеры с разноцветными волосами зазывали провести последние пять минут перед отправлением экспресса в своих пристанционных притонах. В харчевнях торговали разбавленным вином, пивом, лепешками с мясом и сыром. Рекламировали новую моду, недавно завезенную из Америки: якобы возбуждающий напиток кофе. Городские видеры из разных углов гигантских залов отсматривали пассажиров. Оставалось надеяться, что меня они не распознают – или что я после угона на проспекте еще не успел попасть в криминальный либрорум.

Ближайший экспресс отправлялся через десять минут и следовал в Московию. Это мне походило. В Московии, гораздо более периферийной провинции, чем наша Балтийская Кейсария, система распознавания лиц работала, как говорят, даже хуже, чем в нашем городе. За двадцать пять сестерциев наличными я купил билет первого класса и бросился в сторону платформы.

Экспресс отошел строго по расписанию. Я устроился в кресле у окна. Рабыни-монтайнеры принялись разносить пассажирам напитки. Поезд стремительно ускорился до тысячи, а потом полутора тысяч стадий в час. За стеклом замелькали пригороды Балтийской Кейсарии: склады, многоэтажки для проживания рабов, заводы по производству повозок-раед.

Я слегка расслабился, почувствовав себя в безопасности. И зря. Краем глаза я увидел, как кто-то остановился рядом с моим креслом. И то была не разносчица-проводница. Не поднимая глаз, я автоматически сунул правую руку за пазуху. Быстро оценил обстановку. Ситуация оказалась хуже, чем думалось на первый взгляд: здоровенный гражданин рядом с моим креслом готовился меня задержать или убить, а еще один исподтишка снимал сцену на свой карманный видер. Мой шанс заключался в том, что руки подошедшего ко мне были хотя и были мощными, татуированными – но пустыми и не сжимали никакое оружие. Даже не доставая свой револьвер наружу, сквозь полу тоги, я выстрелил в гражданина. Пуля попала ему прямо в лицо, и он, обливаясь кровью, упал. Второй, даже не сообразив, что теперь сам окажется под обстрелом, продолжал снимать гибель своего товарища. И тоже схлопотал пулю от меня.

Но, оказалось, в вагоне присутствовал еще и третий охотник. Не знаю, зачем он нажал рукоять экстренного торможения, а потом выстрелил в меня три раза. Как минимум, две пули попали в цель – я ощутил дикую боль в левом плече и ниже подмышки, в ребрах. Из меня хлынула кровь – а экспресс, тем временем, со страшным визгом стал тормозить, и багаж посыпался вниз с полок, попадали на пол рабыни-проводницы, отбросило куда-то того третьего, стрелявшего в меня. Наверное, на какое-то мгновение я потерял сознание, а когда очнулся, экспресс стоял на месте, а ко мне по проходу приближался тот самый враг, сжимая в руке пистолет – с явным намерением добить меня. Коли так, он получил бы главный приз в игре и весь гонорар от снятого по ее итогам фильма. Но я не хотел доставлять ему такого удовольствия. Не целясь, преодолевая боль, я выстрелил в него. Гражданин рухнул на пол.

Что оставалось мне делать дальше? Я не сомневался, что по вагонам экспресса в сторону нашего вагона уже спешат кустодии, обязательно сопровождающие каждый экспресс в империи. Они меня и прикончат, и сорвут главный приз. И тогда я схватил молоток, прикрепленный к стене вагона под багажной полкой, и обрушил его на окно. Стекло со звоном разлетелось.

Кровь продолжала хлестать из меня. Но адреналин, разлившийся внутри, не давал чувствовать боли. Выбив локтями остатки стекла, я перевалился через окно вагона и упал рядом с путями. Боль все-таки дала о себе знать, пронзив все мое туловище. Но жалеть себя времени не было. Я заковылял в сторону от дороги. Пока в моем вагоне не появились кустодии, следовало отойти от экспресса как можно дальше. Скорее всего, стражники не станут преследовать меня – ведь их задача охранять жизни и имущество пассажиров, а не участвовать в охоте. Попадись я на их пути – они б меня с удовольствием добили, но бросать поезд им наверняка запрещают строгие их регулы. 

Пока продолжалась схватка в вагоне, экспресс успел преодолеть пригороды Балтийской Кейсарии и теперь остановился в кромешном лесу. За полосой отчуждения возвышались вековые ели, могучие сосны покачивали ветвями. Преодолевая себя и страшную боль в ребрах, я доковылял до леса. Я знал, что мне надо отойти как можно дальше от дороги. Возможно, только в этом заключалось мое спасение.

В полузабытьи я брел по лесу, спотыкаясь о корни. Я знал, что здесь начинаются могучие охотничьи угодья московитян. Здесь они бьют песца и куницу, живьем отлавливают медведей – для отправки на арены Империи. Сознание покидало меня. Моя собственная кровь струилась по бедру и ногам, чавкала в сандалиях.  Меня мотало из стороны в сторону, и только мысль о том, что прошло уже немало времени с начала охоты, придавала мне сил. Я вытащил черный шар в десять утра, теперь было около двух дня. Значит, мне оставалось продержаться примерно двадцать часов, чтобы победить. Всего двадцать – или целых двадцать? Но никто теперь не может упрекнуть меня в трусости. За истекшие четыре часа я показал себя, как настоящий боец, отправил к праотцам пятерых – троих охотников, пожелавших меня задержать, и двоих непричастных. И теперь я мог где-то в лесу забиться, отлежаться – все равно фильм, который смонтируют из моей охоты, наверняка получится увлекательным и побьет рекорды просмотров. Жаль только, что здесь, в лесу, снимал происходящее один лишь мой прицепленный к тоге видер. Эх, хотелось бы мне этот будущий фильм посмотреть самому – и самому, лично, живым, пожать все связанные с ним лавры.

Огромное, замшелое поваленное дерево преградило мне путь. Обойти его не получалось: и справа, и слева – непроходимый кустарник.  И я принял решение – его перелезть. Наверное, решение было неправильным. Мне никак не удавалось перебросить через дерево ногу – резкая боль ударяла в туловище. А потом я потерял сознание.

Очнулся я от тихого разговора. Говорили по-славянски. Я, как и всякий житель Балтийской Кейсарии, по-славянски понимал, но не очень хорошо, с пятое на десятое. И о чем шептались два голоса – мужской и женский – я не разобрал. Открыл глаза. Надо мной стоял могучий мужчина, с мощной растительностью на лице, с винтовкой, заброшенной за спину и патронташем, перекрещивающим его огромный корпус. Рядом с ним была, и тоже с винтовкой за плечами, юная и красивая девушка – то ли жена богатыря, то ли сестра, то ли дочь. Охотники, подумалось мне, славяне, наткнулись на меня случайно. И раз так, у этой истории мог быть только один выход. И он, к сожалению, был не в мою пользу.

Чтобы не длить мучений, я сказал им начистоту, как перед богами. Я старался говорить по латыни медленно и простыми словами, чтобы им было понятно.

– На меня объявлена охота. Я жертва. Добейте меня прямо сейчас, и вы получите большую премию. Больше, чем стоимость десяти куниц и даже живого медведя. Только снимите, как меня убиваете, на мой видер – у вас ведь своих, наверное, нет.

Девушка и мужик переглянулись. Я видел, что они оба поняли меня. Но она что-то сказала ему по-славянски, а он кивнул. И они не стали добивать меня. Напротив. Из сумы, которая висела на боку у девушки, она достала бинты и шприц. Сделала мне укол в бедро, а потом стала бинтовать обе мои раны.

От укола боль сразу отступила. Стало хорошо, подкатила эйфория.

– Зачем ты это делаешь? – пробормотал я. – Лучше добей. Ты получишь гораздо больше, чем я тебе когда-нибудь смогу заплатить. И за меня никто не станет вручать тебе выкуп. 

Но она молчала, а мужик куда-то отошел, и я расслышал треск ломаемых ветвей. А потом я заснул, наверное, от укола, а когда проснулся – они, эти двое, уже тащили меня куда-то на импровизированных носилках, изготовленных из веток. Несли, преодолевая лесные овраги, пни и корни. О, боги! Зачем они все это делали? Столько хлопот – ради меня? К чему? Что я могу им дать – раненый, беспомощный?

В итоге они доставили меня в свою охотничью сторожку. Сторожка возвышалась на высоком берегу быстрой и чистой реки. Там нас ждала еще одна женщина – старуха. Меня уложили на лавку.

– Надо достать из твоего тела пули, – сказала мне девчонка-охотница со своим смешным славянским акцентом. – Готовимся к операции. Возможно, будет больно. Придется потерпеть. Но ничего, моя мать умелая знахарка. И обезболивающие у нас есть. Все будет хорошо.

– Зачем вы это делаете? – прошептал я. – Какой вам в этом толк?

Но тут она сделал мне новый укол в бедро, и я отплыл куда-то на волнах Морфея.

А когда проснулся, было уже темно, у моего изголовья горела восковая свеча и девушка на лавке дремала рядом, уронив голову на грудь. Во рту все пересохло, и страшно хотелось пить.

– Дай воды, – попросил я.

Она проснулась, вскочила, принесла мне ковш с водой и напоила. А потом молвила:

– Операция прошла хорошо. Пули достали. Лекарства из плесени у нас есть, поэтому, скорее всего, удастся избежать осложнения. Будешь жить.

– Зачем вы все это делаете? – искренне недоумевая, произнес я пересохшим ртом.

– Люди должны друг другу помогать, – убежденно проговорила она, и тогда я все понял.

Они были христианами.

Лет двести назад в провинции Иудея, в районе Иерусалима, появился некий мессия, которого звали Христос, и которого местные называли царем иудейским. За попытку мятежа его распяли на кресте – однако его учение, так называемое христианство, удивительным образом с его гибелью не затухло. Адептов Христа становилось все больше и больше. Новая вера в единого бога, словно лесной пожар, распространялась по территории Империи – несмотря на то, что Великий Кесарь всячески преследовал последователей этой странной религии. Их продолжали распинать на крестах, как рабов, раздирали на аренах дикими зверями – но эти самые христиане не унимались, проповедовали братскую любовь ко всем людям на свете, взаимопомощь и веру в своего странного, жалкого и совсем не могучего бога. Я знал, что они и сюда добрались со своим учением. И в Балтийской Кейсарии встречал богатых патрицианок, которые втайне поддерживали эту веру и ездили по ночам на свои радения куда-то в специальные часовни на берега Ладоги. Иногда, пойманных и не отрекшихся, их бросали диким зверям на арене на острове Креста. И вот, оказывается, учение проникло даже в дикие, живущие в лесах славянские племена.

Девушка на мой вопрос о том, является ли она христианкой, только улыбнулась. Не призналась вслух, ничего не сказала. Но мне и так все было понятно. Никто, кроме христианина, не стал бы подбирать в лесу и выхаживать раненного. Тем более в условиях, когда, напротив – добей они меня, и это принесло бы им богатство и славу.

– Если я доживу до завтрашнего утра, я стану победителем в охоте. А это значит очень, очень много денег. И я вознагражу вас! Я не забуду вашей доброты!

– Разве это важно? – сказала она, тщательно подбирая слова на латыни. – Деньги. Разве ради презренного металла мы живем и все делаем?

– А ради чего же? – изумился я.

– Ради любви.

– Любви? Ты хочешь иметь со мной коитус?

– Глупенький. Коитус. Это такая ничтожная малость. Есть ведь на свете другая, совсем иная, гораздо высшая любовь, – говорила она, и глаза ее горели свойственным этим сектантам фанатичным блеском.

– Какая еще любовь?

– Чистая любовь к ближнему своему.

– К ближнему? То есть к кому?

– К соседу. К случайному прохожему.

– И к рабу?

– Да, и к рабу.

Мне стало смешно. Я не хотел с ней спорить. Да к тому же она и ее странные воззрения спасли меня – поэтому не время вступать с ней в религиозный диспут. Я погрузился в сон, и снился мне мой триумф, и толпы поклонниц, приветствующих меня.

До победы мне оставалось продержаться всего несколько часов, до рассвета.

Но пока я спал, мозг мой, оказывается, неустанно работал, и когда я проснулся, он предоставил мне во всей красе дилемму: ведь если я выживу и по результатам охоты появится фильм, все узнают, кто и почему меня спас. И, значит, моих спасителей, трех этих славян, мужика с бородой, девушку и старуху, ждет неминуемая казнь. Еще день назад я не придал бы этому значения: казнь и казнь – значит, им не повезло. Но теперь-то, после того, как они меня спасли, я не могу их бросить. Я, выходит, обязан отплатить им тем же.

И я разбудил девушку, сидевшую у моей лежанки, и сказал ей:

– Мне придется предать вас. Я расскажу о вас и вашей помощи мне. И, конечно, все, и кустодия тоже, догадаются, что вы – христиане. Поэтому вам ничего не остается делать, как убегать, спасаться.

Она улыбнулась:

– Мы понимаем это. Ничего, нам не впервой скрываться. Уйдем глубже в лес. Отец уже собирает вещи.