Илья ФАЛИКОВ

 

Поэт, прозаик, эссеист. Родился во Владивостоке в 1942, по образованию – филолог. Автор более 10 книг стихов и 4 романов. Лауреат премии «Комсомольской правды» (1965), журнала «Вопросы литературы» – фонда «Литературная мысль» (2000), Фонда Генриха Белля (ФРГ, 2001), журнала «Арион» (2004), журнала «Эмигрантская лира» (поэзия метрополии, 2014). Почетный диплом премии «Московский счет» в номинации «Лучшие книги года» за книгу «Сто стихотворений» (2013). Живет в Москве.

 

 

ИЗ ОБЛАКА И СНА

 

*  *  *

 

Коралловое дерево увяло

и вымерзло, раздето догола,

и под пилой безжизненно упало,

но встало вновь по линии ствола.

На лютой стуже, при любом раскладе,

оно в живых останется одно.

Не путай с кипарисом, бога ради.

Коралловое дерево. Оно.

Оно полно действительности горней,

и в генах у него морское дно,

и состоят мозги его из корня.

Коралловое дерево. Оно.

 

 

МУЗЕЙЩИК ЩЕКОЛДИН (1941–1944)

 

Вдали от Иоанна Златоуста

себе отыщет лямку и венец

простой бухгалтер, возлюбив искусство,

конкретно – диабазовый дворец.

Он множество чинов встречал у входа,

ходами политеса овладев.

Два с половиной года вся природа

припоминала песни готских дев.

Он угождал не нашим и не вашим –

коралловому дереву служил,

и мы с тобой музейщика уважим

и воздадим хвалу по мере сил.

 

С телег смотрела тяжесть многопудья,

когда везли, не ведая тоски,

немецкие холодные орудья

могучие бельгийские быки.

Гремели сапоги, менялись флаги,

и укреплялось качество свинца,

и десять лет откалывал в ГУЛАГе

спаситель Воронцовского дворца.

Кому в веках устроена засада?

Кто вечной удостоится молвы?

Бегут, бегут от Южного фасада,

бросаясь в море, мраморные львы.

 

 

*  *  *

 

Не хватало штуцеров, не было мортир.

Бастионы падали, гибли адмиралы.

Бонапарт вернувшийся перемолотил

неуспех, впечатанный в прежние анналы.

Бездорожье родины, слякотная грязь.

Гением становится маленький поручик,

и позор отечества, славой становясь,

пенсион по выслуге и медаль получит.

С берега высокого бросится в волну

дева, не отмывшая имени Обида.

Дело императора – начинать войну,

чтоб уйти под занавес в сумрак суицида.

Пальма над могилами вырастет сама.

Гибельные случаи, отрывая бошки,

обновят историю – и на мост Альма

выскочит из вылазки тень матроса Кошки.

Плачьте над принцессами, забывайте всё.

На дунайских княжествах не остаться игу.

Сестры милосердия гонят воронье

от родных, закопанных в каменную книгу.

 

 

ОСКОЛОК ОДЫ

 

Императору Павлу хватило

одного президентского срока.

И дыхание перехватило.

Ночь темна, а столица жестока.

Русский Гамлет, немецкая школа,

уравнительная дисциплина,

перегрела сиденье престола

пышнозадая Екатерина.

 

Правду жизни не пачкай нимало

и метафорами не коверкай –

и царей, и поэтов, бывало,

удостаивали табакеркой.

Не смертельной окажется рана

сбереженного Богом народа,

и не будет вовек филигранна

никакая великая ода.

 

Captain Black* дорожает, ребята,

и в клубах синеватого дыма

правда жизни, растаяв когда-то,

удушающе необходима.

И Шекспиру не надо стараться

в доказательствах существованья

своего – из анналов стираться

помешает масштаб дарованья.

 

 

*  *  *

 

Что-то не помню той крутизны. Помню Вадима Сергеича.

Улицы Шефнера не было там – там, где была она, улица.

В секцию бокса, в маленький зал, бить по мордасям умеючи,

свой чемоданчик мальчик несет и нарочито сутулится.

 

И называется Дальзаводской улица-полуоколица.

Но до того, как приедет поэт в поисках имени дедова,

улица будет долго молчать – долго, пока не расколется.

В красных соплях местный герой, и никуда он оттедова.

 

В общем, придется сняться в кино типа они были первыми,

ибо назначено нам состоять в членах спортивного общества,

и развевается знамя труда над трудовыми резервами –

зарезервируем белый квадрат в ходе кулачного творчества.

 

Внук адмирала молчит о родстве, и не морские баталии

на языке, несмотря что вокруг – дальневосточная Азия,

и не косая сажень у него в росте, плечах и так далее,

короток жест, шаг неширок, легкий прищур косоглазия.

 

Золоторожская хлещет волна крошкой гранита и шифера,

вьется над улицей знамя труда и первомайская здравица,

и называется Дальзаводской бывшая улица Шефнера,

и возвращение первых имен все еще не наблюдается.

 

После минуты, когда этот мир с грохотом в пропасть повалится,

и не поможет ему устоять ведомственная поликлиника,

лихо прицепится к бочке квасной, едущей в гору по улице

Шефнера, Шефнер живой, озорной, лет ему возле полтинника.

 

 

*  *  *

 

Не оставляй свои усилия,

идя по крайней грани

вдали от королевской лилии

и комнатной герани.

 

Твоя позиция упрочится,

тобой заговорила

малоазийская пророчица –

Присцилла, Максимилла.

 

Не упадут народы кучей ниц –

не римская волчица.

От раннехристианских мучениц

ничем не отличиться.

 

 

1918. НА ВОСПИТАНИЕ

 

В Мерзляковском – в ночи, на закате ли

прекращается стихописание –

проиграет ли юнкер восстание? –

над Кремлем устоит мироздание? –

сто вопросов – некстати ли, кстати ли –

на костыль опершись в назидание –

снежно-призрачное изваяние,

означая разброд и шатание, –

обратится старуха к писателю,

чтобы взял ее на воспитание.

 

– И тринадцать годов, говорят,

будет гибель, тринадцать подряд.

 

Это было в году восемнадцатом,

и не в этом, а в прошлом столетии,

и не тянет стихом осеняться там

и настаивать на долголетии.

На углу, где цигарку докуриваю,

отравляя махоркой вселенную,

все ищу себе место, догуливаю,

все курирую бабку блаженную.

 

 

*  *  *

 

Горенко – декадентское жеманство,

а Горенко – тем более. Отец

был прав, явив домашнее тиранство,

фамильной саге положив конец

сурово – у мифического хана

пускай поищет имя и судьбу.

По рыбьим стаям плакальщица Анна

крутые горы тащит на горбу.

 

 

100 г. до Р.Х.

 

Она не безъязыка

и разумом ясна,

Иайя из Кизика.

Художница она.

Ее глазной хрусталик –

магический кристалл.

Этруск или италик

ее моделью стал.

 

Когда на стогнах Рима

свирепствует плебей,

она невозмутима

и пишет голубей.

И тот, с отвислым задом,

сенаторский синклит

не удостоит взглядом

и не запечатлит.

 

Из жгучего Востока

изверженная дщерь,

из грифельного ока –

лазоревая щель.

Ни рыка и ни зыка

не слушает она,

Иайя из Кизика,

из облака и сна.

 

 

*  *  *

 

Оставленный палеолитом,

трепещет огонь на скале.

Шашлычный костер развели там

с танцульками навеселе.

Но купол небесный обрушен

в пучину акульей среды,

и веет холодным оружьем

от каждой падучей звезды.

Меня опознайте в джигите,

который свое отплясал.

Плесните горючкой – сожгите,

над морем развейте, у скал.

 

 

КОРАБЛЬ КАТУЛЛА

 

Кредиторы преследуют, сволочи,

и отца не попросишь о помощи –

расточительство, вечный загул,

клятвы Клодии, – бедный Катулл.

Шею гнуть – или гнуть эту линию

да отправиться морем в Вифинию.

На дорогу деньжат подкопить

да корабль с экипажем купить.

 

Капитан и его гоп-компания

обойдутся без самокопания,

на вакханок выходит Орфей,

в мореходах не ходит Морфей –

оттого, что лютует бессонница,

пролетает крылатая конница.

Под ударом воздушных копыт

средиземная бронза кипит.

 

Много пили, немало потратили,

закупились в Никее, в Троаде ли,

а точнее – в далеком Крыму,

неизвестном почти никому.

Это Цезаря тянет Британия,

это Красс подавляет восстания,

это помнит прогулки Помпей

до Колхиды и скифских степей.

 

На кораблике увеселительном,

маломерном, однако вместительном.

Свищет ветер, блистает латынь.

Средиземная бронза, остынь.

Веселиться камену спровадили

по притонам Никеи, в Троаде ли,

пронести по восточным местам

плач по брату, погибшему там.

 

К побережью отцова селения

возвратиться из увеселения.

Свой кораблик от прошлого прочь

с моря к озеру переволочь.

Чтобы сердце слегка подморозило,

приводниться на Гардское озеро –

на холодной озерной волне

ложе Клодии видеть во сне.

 

 

*  *  *

 

Тополь облетает, не принадлежащий

нам с тобой, сегодня твой и мой,

в сквере у дороги, небу предстоящей, –

небо осыпается листвой.

Тополь поминает ту, что здесь сидела

на скамье, утешенная им.

Место опустело – ни души, ни тела –

именем овеяно одним.

Но язык, грубея, вряд ли повернется

сладко шелестеть навеселе.

Тополь не дождется – Белла не вернется,

нечего ей делать на земле.

 

 

*  *  *

 

Клеопатра, гетера на троне,

Лиля Брик, куртизанка в законе,

и Елена, которая в Трое,

да и Анна на черном перроне…

Сердце движется левосторонне.

 

В козьей шкуре, винтажной эгиде,

впереди паровоза бегите,

во главе – пролетарский поэт.

Слабость Цезаря – случай в Египте –

триумфальней военных побед.

 

 

Примечание:

* Сорт недорогого табака.