Алексей ВИТАКОВ

 

Родился в 1966 г. в Республике Коми. Поэт, прозаик, автор-исполнитель песен. Участник шорт-листов премии «Антибукер» (2000) и Литературной премии им. П. Бажова (2011). Лауреат премии журнала «Москва» (2005) и др. Член СП России. Живет в Москве.

 

 

ДЕНЬ ПРОЖИТ И УЖЕ ЗАБЫТ...

 

*  *  *

 

День прожит и уже забыт.

Сбивается погода с такта.

В четыре стороны глядит

Зимы московской катаракта.

 

Зима слепа, но ей назло,

Пройдя моря и реки сора,

Упало белое крыло

На клавиши из монитора.

 

Пиши, поэт, пока душа

К себе самой летит на свечке,

Пока ты лунку продышал

И видишь кровь на Чёрной речке,

 

Пока Восток орех грызёт,

И дремлет Запад – кот учёный,

Пока в когтях тебя несёт

Над Лукоморьем Дуб зелёный.

 

Пиши, разматывая путь,

Кати клубок в иных просторах.

Слова помогут отомкнуть

Замок на клетке монитора.

 

И выйдет ангел-серафим –

Шесть крыльев из огня и света;

Он будет в точности таким,

Как на картинках интернета.

 

Пусть за окном кипит в тщете

Москва, похожая на улей.

У Чёрной речки в животе

Навек звезда застряла пулей.

 

 

*  *  *

 

У нищей тьмы один всего

Фонарь. И суп вчерашний.

Зима. И страшно оттого,

Что ничего не страшно.

Одно окно и целый дом.

А под окном деревья.

Всего один иммунный шторм –

И кончилась деревня.

И ни проехать, ни пройти.

Не... Выдь.. А выть на Волгу.

Застряла «Скорая» в пути.

Присел паук на полку.

Пиджак, надорванный карман,

И хлеба на неделю.

Как жизни памятник – стакан,

А в нём вставная челюсть.

Ещё один погасший век.

Заводит ветер бредни.

Уходит под красивый снег

Труба печи последней.

Зима. Второе января.

Луна – и свет пологий.

Вдоль леса тень от фонаря,

И поперёк дороги.

 

 

*  *  *

 

Бог за пьянку не судит поэта.

Даже если поэт белым днём

От большого душевного света

Поменялся рубахами с пнём.

Даже если любовного жара

Избежать он не смог – что с того!

Или, скажем сожжённой гитарой

Будет пахнуть в квартире его.

Или, скажем, поэта другого

В жарком споре ножом он пырнёт.

Не за так. За не точное слово.

Бог – не фрайер – и это поймёт.

Даже если заставит подругу

На балкон выйти голой – дебил.

Бог возьмёт его пьяную руку

Да и выведет: «Я вас любил...»

Только знает поэт, будь он синим

Или трезвым почти, так ска-зать,

Что нельзя в необъятной России

Плохо в рифму и в столбик писать.

Точно знает поэт, что без грусти

За плохие стихи, только влёт,

Бог возьмёт да на землю опустит

И обратно уже не вернёт.

 

 

 

*  *  *

 

Мне десять. Клюшка. Бешенство в глазах.

А снег таким был белым вдоль аллеи,

Что будто проиграла в пух и прах

Нам сборная Канады по хоккею.

Светилась ель купчихой на торгу.

И так мигала в стороны глазами,

Что будто разом сгинули в снегу

Тевтон, француз, монголы под Рязанью.

Как мелко! Не серьёзные дела –

Тевтон, француз, другие берендеи.

Вот если бы от гриппа полегла

Вся сборная Канады по хоккею.

Вперёд за океан – давать игру.

Посмотрим на дырявое корыто.

Уж там-то я по борту разотру

Обоих этих братьев Эспозито.

Харламов – пас. Вот мы спина к спине.

Забрызган грозный лёд не детской кровью.

С трибуны Иванова машет мне

И плачет над моей разбитой бровью.

Они нам проиграли в пух и прах.

Я в валенках шагаю по аллее.

Мне руку жмёт без шлемов и в слезах

Вся сборная Канады по хоккею.

 

 

*  *  *

 

В ведре стояла ёлка, голосил

Младенец, пол-окна тонуло в вате.

И Дед Мороз нам на дом приносил

С подарками созвездья на халате.

Ловил забор метель на колдовстве,

Ночь разливала синие чернила.

Сквозь сон я слышал как о Рождестве

Опасливо соседка говорила.

И женщины шептались до зари.

Трещала свечка, не давая света.

Прошло полвека, мать мне говорит:

«Чудно, сынок, ну как ты помнишь это?»

 

 

*  *  *

 

Поседела ворона, порог похудел,

У кровати сломалась рессора.

Я уйти через дырку в заборе хотел,

А ушёл и с дырой, и с забором.

Что случилось? Да так, просто жил, как во сне.

Жил – как жил. Иногда спорил с веком.

Ты, меня провожая, зевнула в окне

И расстаяла мартовским снегом.

Вёз меня по ухабам какой-то Касим –

Так и черти не делают ноги.

Я хлестал всё подряд из копыта такси,

Бил копытом на волка дороги.

Мы неслись– прижималась к деревьям весна.

Псы ветров разрывали нам уши.

И выблевывала на дорогу луна

Одинокую, желчную душу.

Выгибались коты фонарей, и на грудь

Ночь с отчаянным визгом бросалась.

Подберите меня кто-нибудь, кто-нибудь,

Ничего от меня не осталось.

Беленилась капель: «Отпусти. Рви на юг!»

Россыпь звёзд доводила до дрожи.

И шуршали колёса: «Не любит. Не лю...

И не сможет уже. И не сможет!»

Ничего от меня не осталось к утру.

Злой Касим ссыпал мелочью сдачу.

Заберите, кто хочет, меня и дыру,

И забор этот чёртов в придачу.

Резкий свет. Просыпаюсь. И – ты у окна.

Говоришь: «Ты во сне ехал в Сочи!»

Я любуюсь тобой. Отвечаю: «Весна.

Ты не думай, зевай, сколько хочешь!»

 

 

*  *  *

 

Ей было восемьдесят. Север

Сгибал, но так и не согнул.

Любила лес, охоту, клевер,

Когда весенний ветер дул.

И знала – как шепнуть на тесто.

Что предсказать на Рождество.

И где в избе для Бога место,

А где не место для него.

Учила: «Век – он, то солома,

То молоко, то трын-трава.

У слова быть не может дома.

Напрасно не играй в слова!»

И говорила, говорила:

« Бог – он ведь в кажной борозде;

Ему больней воскреснуть было,

Чем оставаться на кресте!»

И сквозь метель, сквозь дух солярный

Росло, подобно парусам,

Евангелие от полярных,

Таёжных окон небесам.

Давно деревни нет. Сорока

Мне весть об этом принесла.

Давно под берегом осока

Сквозь телогрейку проросла.

Лети, сорока-белобока.

А мне чего теперь терять?

Остался только свет от окон,

Упавший на мою тетрадь.

 

 

*  *  *

 

Соломинка. Через неё пил вечер

Зрачок мой. Тьма чернилами текла

Шёл дождь, а на окне ему навстречу

Упрямо горка блинная росла.

Сосна во тьме стояла, как невеста.

Напевная, обрядовая речь.

Младенца недоношенного

тестом обмазали

И положили в печь.

Шаги. Шаги. Дитя не голосило.

Комар расселся – лампочку стеречь.

Так повелось: коль мать не доносила,

То за неё донашивает печь.

Так повелось: вести обряд и предков

На помощь звать, за временем следить.

Вот бабушкины руки, взгляд и сметка.

– Ивановна, скажите, будет жить?

Ивановна, кому-то Антонина.

Судьба – принять, простить, сказать: «Прости»,

Испечь блинов, насобирать малины,

А после снова бездну перейти.

Посмотрит на избу, на хлев осевший,

Как над тайгой сорвётся вороньё.

– Куда опять?

– Пойду к недосидевшим!

Котомка, хлеб, иконка и ружьё.

В опорках, с посошком, по всей Усть-Выми –

Принять беду, иль отвести беду.

Из дома в дом передавалось имя:

– Ивановна!

– Иду ужо, иду!

И скольких полумёртвых оживила

В печи комяцкой. Скольких не смогла.

Но вот однажды руки уронила

И вдоль оград за облаком ушла.

Погост. Поминки, стол, сервиз воскресный.

Калитка. Сжал соломинку кулак.

Хочу уйти, но начинаю песню.

И улыбаюсь солнцу, как дурак.