Дмитрий ОВЧИННИКОВ

 

Родился в Риге (Латвия) в 1990 г. В начале 90-х переехал с семьёй в г. Новосибирск. В 2012 г. окончил Сибирскую академию государственной службы. Пишет стихи, рассказы, публицистику. Критические и публицистические статьи публиковались в журнале «Кольцо А».

 

 

МОЙ АНДРЕЙ ПЛАТОНОВ

Эссе к 70-летию со дня смерти писателя

 

Честно говоря, Андрей Платонов никогда не принадлежал к числу моих любимых писателей. Конечно, как и все, я читал в школе тот же «Котлован», но делал это без особого удовольствия. Платонов тогда прошёл мимо моего сознания, и хотя я знал по названиям его основные произведения – «Котлован», «Чевенгур», «Сокровенный человек», «Ювенильное море», «В прекрасном и яростном мире», «Река Потудань» – но было чисто внешнее, шапочное, поверхностное знакомство. Платонов как человек и как писатель тогда оставался для меня terra incognita, огромной и непостижимой загадкой. Не могу сказать, что с тех пор картина принципиально изменилась, но какие-то вещи для меня стали яснее, а сам Платонов – ближе и понятнее.

Каким эпитетом можно охарактеризовать Платонова? Мне в процессе изучения различных материалов о нём дважды рядом с его именем встретилась характеристика «талантливый». В своём письме Платонову от 18 сентября 1929 г. таким образом охарактеризовал его Максим Горький: «Человек вы талантливый, это бесспорно». Эту же не слишком экспрессивную оценку можно встретить в некрологе, опубликованном в «Литературной газете» от 6 января 1951 г., подписанном ярчайшими звёздами советской литературы – Фадеевым, Шолоховым, Твардовским, Тихоновым, Фединым, Павленко, Эренбургом, Габриловичем. В этом некрологе сообщалось, что «5 января скончался талантливый писатель Андрей Платонович Платонов». Дальше вкратце говорится об основных вехах его биографии, а в конце говорится о том, что «Андрей Платонов был кровно связан с советским народом, ему посвятил он силы своего сердца, ему отдавал свой талант». После своей смерти Платонов получил признание своих заслуг от Советского государства в лице Правления Союза советских писателей, хотя при жизни с этим государством отношения у него далеко не всегда складывались гладко.

Существует мнение, что Андрей Платонов был единственным гением в русской прозе XX века. Гением Платонова назвал уже Виктор Шкловский, этой же точки зрения придерживаются и современные исследователи отечественной литературы и непосредственно творчества Платонова. Он пришёл в литературу в 20-е гг. вместе с целой плеядой выдающихся талантов – Александром Фадеевым, Юрием Олешей, Леонидом Леоновым, Юрием Тыняновым, Константином Фединым, Исааком Бабелем. Но Платонов выделялся даже на этом фоне – слишком необычным и своеобразным было его дарование. В 1918 г. Александр Блок в статье «Интеллигенция и революция» писал о русском народе, о «миллионах людей пока непросвещенных, пока тёмных, среди которых есть такие, в которых еще спят творческие силы; они могут в будущем сказать такие слова, каких давно не говорила наша усталая, несвежая и книжная литература». Блок Платонова не знал, но он словно предвидел появление такого человека, как Андрей Платонов, который сказал то, чего доселе никогда не говорила русская литература. Платонов был дитя своего времени, своей эпохи. Как пишет Алексей Варламов, «он – явление сродни циклону, атмосферному фронту, возникающему на стыке холода и тепла, света и тьмы, сухости и влаги, ответ на вызовы революции и пути русского большевистского пешеходства. На рубеже веков, в переломную для России эпоху, скопилась огромная энергия, которая искала себе выход и искала, в ком воплотиться. И нашла Платонова. Валентин Распутин назвал Платонова «изначальным смотрителем русской души», человеком, вышедшим «из таких глубин и времен, когда литературы еще не было, когда она, быть может, только-только начиналась и избирала русло, по которому направить свое течение».

За Платоновым закрепился образ, говоря словами Блока из приведённой выше статьи, «тёмного, непросвещённого человека». Об этом прямо или косвенно говорится в свидетельствах довольно близких к писателю людей, в частности, жены Марии Александровны, которая утверждала, что «Андрей до шестнадцати лет и книг-то не читал». На самом деле это не так. Конечно, Платонов был явлением, феноменом, вышедшим прямо из народных глубин, за ним стоит его родная воронежская почва, та степная чернозёмная полоса, где «лето было длинно и прекрасно, но не злило землю до бесплодия, а открывало всю ее благотворность и помогало до зимы вполне разродиться», не только первобытные силы природы, но и довольно большой багаж из прочитанной в детстве и юности литературы, огромный культурный опыт, накопленный Россией в предшествующие века и в значительной степени усвоенной Платоновым.

Гениальность Платонова, если принять этот эпитет, заключалась не в том, что он стал создателем нового жанра или стиля, открывателем новых изобразительных средств, а в том, что он сказал нечто принципиально новое о человеческой природе. В этом смысле стилистические особенности платоновской прозы можно рассматривать как инструмент, с помощью которого Платонов смог в полной мере выразить то, что хотел выразить. Он открыл нового героя, главного героя XX века – массу, а также главную особенность нового человека – его духовное и физическое тяготение к слиянию с другими. Образование массы, в которой постепенно происходит утрата человеческой личности, индивидуальности – главный сюжет и сквозная нить платоновской прозы. Вообще, коллективность – это родовое, исконное свойство души русского человека. Не зря ведь на Руси веками существовала община, бывшая основой русского бытия, столпом русской государственности. Русские постоянно стремятся к тому, чтобы стать толпой, массой, слиться в неё, и только в таком качестве совершают грандиозные подвиги и великие прорывы.

Главная тема Платонова – само превращение отдельных людей в народ, в массу, основные этапы и результаты этого процесса. А также идея построения коммунистического рая, совершенного общества, основанного на принципах родственности, слитности человечества, где достижимо всеобщее счастье и благоденствие. Об этом написан роман «Чевенгур». В «Котловане» же мы увидели, по сути, крушение этой утопии, когда светлая, благородная идея обнаруживает свою неосуществимость.

Отличительная особенность Платонова – удивительный, неповторимый язык, которым написаны его произведения. Языковой феномен Платонова интересовал многих, и многие пытались объяснить многие пытались его объяснить, потому что он первым бросается в глаза и делает платоновскую прозу столь узнаваемой. В этом смысле Платонов действительно уникален. Его отличала огромная плотность литературного вещества на единицу текста, предельная ёмкость, выразительность и многослойность языка. Среди основных подмеченных специалистами черт платоновского стиля – избыточность, обобщённость лексики, неправильные грамматические конструкции типа «глагол плюс обстоятельство места». Вообще говоря, Платонов принадлежал к числу писателей, как бы порождённых языком. К таковым же, например, принадлежал швейцарский писатель Роберт Вальзер. Язык у Платонова – неотъемлемый, имманентный, сущностный элемент его повествования, он выступает в виде самостоятельного действующего лица. Иосиф Бродский писал, что «Платонов сам подчинил себя языку эпохи, и увидел в нём такие бездны, заглянув в которые однажды он уже более не мог скользить по литературной поверхности». Именно этим он отличался от, скажем, таких выдающихся писателей советского периода, как Зощенко или Булгаков, имевших дореволюционный культурный бэкграунд и несших в себе иной культурный код. Платонов же был плоть от плоти порождением революционной эпохи, и этот язык был органичной частью его природы. Исследователь А.А. Дырдин в статье «Молчание и речь у Андрея Платонова» подметил, что в произведениях Платонова «преодолевается разрыв между безмолвием и молчанием мира. Своим парадоксальным языком и способом выражения идеи он устанавливает особые отношения между мышлением и временем. Язык Платонова, внешне неясный, вызывающий своей безусловной независимостью от норм и правил различные истолкования, в содержательных моментах близок глубинным интуициям русской духовной мысли». Эта цитата возвращает нас к мысли Распутина, назвавшего Платонова «изначальным смотрителем русской души». Наверное, лучше Платонова русскую душу не выразил никто. Представляет интерес и мысль Андрея Битова о том, что «Платонов сумел написать свои тексты вот этим, каким-то дохристианским языком первобытного зарождающегося сознания. И глубина этих постижений равна именно перворождению, зарождению, тому моменту сознания, когда ещё ничего не выражено».

Андрея Платонова можно без преувеличения назвать самым мистическим представителем российской словесности. В этом смысле он превосходит и Михаила Булгакова, и, скажем, Фёдора Достоевского, в жизни и творчестве которых мистики было немало. Со своей писательской юности Платонов был человеком предельно усложнённым, и чем дольше он жил, тем шире становился этот предел и тем больше он в себя вмещал. Алексей Варламов называет его писателем «сложносочинённым». Под этим определением разумеется некая вторая, таинственная, подспудная часть существа писателя, которая в значительной степени направляла его творчество, и которой он не мог управлять. И наличие коей он хорошо сознавал, о чём свидетельствуют строки из его писем. Главный корень мистичности Платонова – тема двойничества, которая, к слову, была ярко выражена у Достоевского, отчасти у Гоголя. Мистическими в значительной степени являются и его главные герои – Вощев, Саша Дванов, Фома Пухов, Никита Фирсов.

«Котлован» – «произведение чрезвычайно мрачное», как его охарактеризовал Иосиф Бродский. Это действительно одно из самых мрачных произведений русской литературы, наряду скажем, с «Рассказом о сем повешенных» Леонида Андреева. Центральный герой повести, Вощев, увольняется с механического завода «вследствие роста слабосильности в нём и задумчивости среди общего темпа труда». А задумываться на производстве не полагается – «если все мы сразу задумаемся, то кто действовать будет?». И это ему популярно объяснили в завкоме, куда Вощев пошёл «защищать свой ненужный труд», и где он доказывал, что «без думы люди действуют бессмысленно». Именно своей склонностью к задумчивости Вощев отличается от остальных. Он лишён покоя ума, из-за чего не может уснуть, он постоянно задаётся вопросами наподобие «полезен ли он в мире или всё без него благополучно обойдётся». Вощев стремится к тому, чтобы познать смысл своего существования, равносильное вечному счастью, найти истину, без которой у него «тело слабнет». Это тип правдоискателя, человека, который не может просто механически существовать, не сознавая смысла и значения бытия. Вощев попадает в бригаду рабочих, стоящих котлован для будущего общепролетарского дома – единого здания, куда войдёт на поселение весь местный класс пролетариата. Котлован в данном случае весьма многозначный символ. Здесь и отсылка к хрустальному дворцу, который строят герои Достоевского и который является олицетворением грядущего гармонично устроенного общества всечеловеческого счастья, основанного на законах разума. Здесь и аллюзия с Дворцом Советов, проект которого активно обсуждался в 30-е гг., но который так и не был построен. По сути, котлован становится братской могилой, которую рабочие строят для самих себя. Символичен, к слову, и вид этих рабочих – худых, измождённых, лежащих, как трупы. В конечном счёте, котлован – это утопия, некая визуализация идеального будущего, которое оказывается недостижимым.

Если говорить о моём любимом произведении Платонова, то, наверное, это «Река Потудань», написанная в 1936 г. и вышедшая в сборнике платоновской прозы летом 1937 г. Главный герой повести, красноармеец Никита Фирсов, 25-летний юноша, возвращается домой с полей Гражданской войны. По пути он созерцает красоты природы, а также разруху, порождённую войной, и засуху на родной земле, предвещающую голод и нужду. Дома Никита встречается с отцом, потерявшим жену и двух старших сыновей и уже не надеявшимся дождаться младшего сына. Встреча получилась довольно спокойной, лишённой сантиментов и явного проявления эмоций. Отец лишь спрашивает у сына: «Ну как там буржуи и кадеты? Всех их побили иль ещё маленько осталось?».

«Река Потудань» – повествование о любви, но любви довольно странной, своеобразной. Она не выказывает себя явно, но прячется в воспоминаниях. Никита хранит в памяти образ пятнадцатилетней Любы, дочки местной учительницы, белокурой красавицы, с которой они знакомы с самого детства. Отец Никиты, тёмный, неграмотный мужик, хотел посвататься к учительнице, но так и не смог этого сделать. Для Никиты, простого крестьянского парня, дочь учительницы Люба, таинственная и читающая книги девочка, была мечтой и заветным идеалом, по которому он тоскует даже на поле брани. Вернувшись с фронта, Никита идёт в любимый некогда дом, прежде опрятный, а теперь, так же как и его собственный, опустошённый бедностью. Все надежды Никиты связаны с возвращением в прошлое, а не со светлым будущим победившего социализма.

Все (или по крайней мере большинство) произведения Платонова в той или иной степени автобиографичны, начиная с самых ранних рассказов, таких как «Епифанские шлюзы» или «Ямская слобода». Они дают представление о духовном становлении и развитии писателя, отражают эволюцию его взглядов на жизнь, которую он видел вокруг. Путь Платонова к литературному признанию был не самым простым. Он начинал как поэт, в 1922 г. выпустил сборник стихов «Голубая глубина». Стихи, отнюдь не бесталанные, не были оценены по достоинству и не принесли Платонову славы и признания. Во многом потому, что носили вторичный, подражательный характер. В прозе же вышло иначе. Здесь он, по выражению Андрея Битова, «начал с нуля», т.е. не позаимствовал готовые формы, лишённые внутреннего содержания и глубины, а создал свой неповторимый мир, сказал поистине новое слово не только в отечественной, но и в мировой литературе. Что в итоге было оценено по достоинству, хоть и после смерти писателя.

Андрей Платонов довольно тяжеловесный писатель, его творчество предполагает погружение в такие глубины человеческой души, которые доступны далеко не каждому. Но вместе с тем великая проза Платонова жива и сегодня, Платонова помнят, его читают и по праву признают гением русской литературы. При том, что в полной мере его величие мы, я уверен, не поняли до сих пор. Как до сих пор до конца не поняли и многих его произведений.