Сергей КУЛАКОВ

 

Родился в 1964 г. в Архангельске. Пишет стихи, прозу, пьесы, переводит англоязычных поэтов. Публиковался в журналах «Сибирские огни», «Студия» (ФРГ), «Союз писателей» (Харьков), «Южная звезда», «Урал», «Журнал Поэтов», «Волга», «Слово» (Нью-Йорк), «Дон», «Кольцо А».

 

 

СКУЧНЫЕ ЛЮДИ

Рассказ

 

– Может, все-таки, поспешил?

– Нет.

– Тебе виднее… Чем теперь будешь заниматься?

– Буду искать возможности заработать.

– Да, – согласился приятель, – конечно.

– Надоело за гроши работать.

– Честно теперь не прожить.

– Да и желания нет, когда тебя надувают. Все вокруг – надувательство.

– А их послушать – у нас все прекрасно! Не смотрел вчера новости?

– Нет.

– Там один наговорил...

– Не люблю я их слушать. Хуже этих прохвостов не придумать.

– Он и говорит: мол, если живем не так – сами виноваты! Надо добиваться, чтоб лучше жить.

– Добьешься тут... Да ну их, говорить тошно. У тебя есть выпить?

Приятель достал из шкафа водку, два стаканчика. Мы выпили. Водка была теплой.

– Да, – сказал приятель, – денег всегда не хватает.

– Может, повезет, и у нас заведутся деньги?

– Неплохо бы.

– Вспомни, кем был Джим Кроули до того, как разбогатеть, а ребята из «Безумных мальчиков», а Эл Мерфи!.. Все они были как мы с тобой.

– Они были музыкантами, да еще в Америке. А мы с тобой кто?

Приятель работал на кладбище, а жил рядом, в крошечном одноэтажном домике с черепичной крышей и узкой верандой. Было прохладно. Приятель топил печь. Дровами и углем его снабжали городские власти. Домик был служебный. Приятелю не приходилось платить за электричество, воду и остальные услуги. Это его устраивало. Он говорил, что работа была не пыльной, правда, платят мало, но люди обычно не скупятся, чтобы хорошо похоронили их близких.

Приятель налил ещё. Мы выпили. Теперь спиртное не казалось таким противным. Тепло от него разошлось по телу. Приятель вставил кассету в магнитофон, нажал клавишу.

– Правда, неплохо, – сказал он. – Это последняя запись…

Музыка действительно была хорошая.

– Я иногда развлекаю своих друзей, – он кивнул головой в сторону кладбища. – Думаю, им нравится хорошая музыка.

– О музыке говорить интереснее, чем о политике.

– Еще бы, тут трудно надуть. Ты или умеешь играть, или убирайся к чертям!

– А мне нравятся «Домашние животные».

– Отличная команда, только я слышал, что Ален Блеквуд ушел. Они теперь, скорее всего, распадутся.

– Быть не может.

– Может, возьмут кого-нибудь на его место.

– Кто его сможет заменить? Жаль, если это так, и почему он ушел?

– Не знаю. Вряд ли из-за денег – тут что-то другое…

– Да…

– Помнишь «Сладкий дым»?

– Это их лучший альбом.

– В «Несбыточных грезах» есть хорошие вещи…

– Есть, но «Сладкий дым» – лучший их альбом.

– За «Домашних животных»!

– За Алена Блеквуда!

– За хорошую музыку!

– За нас с тобой!

– Давай…

Мы выпили. Водка показалась хорошей.

– У Хемингуэя есть рассказ, где двое выпивают и болтают о разном… Похоже на нас.

– Вот уж нет. Мы не о разном тут болтаем! Хорошая музыка – это не разное, приятель.

– Рассказ действительно хороший.

– Мы говорим серьезные вещи. Если парни в том рассказе болтают чепуху – мы не похожи на них!

– Ладно. Меня пригласили на пикник. Завтра поплывем на остров. Хочешь – присоединяйся.

– Завтра не могу – будет работа.

– Может, вечером на танцы сходим?

– Скучно там.

– А дома сидеть не скучно?

– Музыка у них негодная!

– Это верно.

– Лучше дома…

– Скучно.

– Дом есть дом.

– Тебе хорошо: есть дом, и никто не учит, как жить. Можно подумать, они знают...

– Пока работаю – мой. Брошу эту работу, и – нет дома! Чтобы был свой, нужны деньги.

– Деньги, деньги, где их взять?

– Всегда может подвернуться случай, – возразил приятель, – главное не упустить.

– А если не подвернётся?

– Нет, – твердо сказал приятель и повторил, – нет! Возможность есть, только нужно иметь голову и не упустить.

– Я что-то устал, и поздно… Можно у тебя переночевать? Домой идти неохота, да и к пристани тут ближе.

– Оставайся, места хватит. Будешь спать в спальне, а я тут, на диване…

Я лежал в постели с открытыми глазами, но это не играло никакой роли, потому что было темно – дверь в комнату была прикрыта, и только в щель, под дверью, был виден бледный свет от включенного телевизора. Приятель уменьшил звук. В ночной тишине какой-то чиновник негромко лгал с экрана, и я знал: приятель недоволен этим.

Многие были недовольны правительством, хотя были и такие, кто находил ему оправдание, но, все же, многие были недовольны. Правительство было толстокожим или хотело казаться таким, и упорно не замечало, что слишком многие были недовольны происходящим. Никто не знал, чего ожидать в новой сводке телевизионных новостей, в первой части, где оповещались правительственные заявления, и правительство обычно не затягивало сроки введения непопулярных законов. Те постановления, которых многие ожидали, если и принимались, то оттягивались долгими сроками, оговоренными в тонко продуманных указах. Казалось, правительство вело войну, только противника нигде не было видно, а недовольных – сколько угодно.

После новостей приятель выключил телевизор. Луна светила в окно, отпечатывая на полу, наискось, перекрестье оконной рамы. Засыпая, я подумал: неплохо бы начать новую жизнь… еще подумал о том, что я должен изменить в себе. Кое-что отыскал, но сильно хотелось спать, и я решил: остальное додумаю после. В доме было тихо. Я уснул, еще не зная того, что нельзя доверять мыслям перед сном.

 

 

БРАКОРАЗВОДНЫЙ ПРОЦЕСС

Рассказ

 

На улице лил дождь. В комнату вошла женщина. Она держала зонт. Её аккуратные, короткие волосы были подвернуты внутрь.

– Садитесь, пожалуйста, – сказал чиновник, – слушаю вас.

– Я, – немного неуверенно, нащупывая нужные слова, сказала женщина, присев на краешек стула, – я по поводу развода.

Чиновник достал несколько исписанных листков бумаги.

– Вас как зовут?

Женщина назвалась. Чиновник отыскал листок, показал ей.

– Ваше заявление?

– Да, мое.

– Оно только с вашей стороны?

– Да.

– Ваш муж согласен с разводом?

– Думаю, он против, – сказала женщина. Она опустила голову, ее глянцевые волосы поникли. – А без его согласия разве нельзя?

– Почему же, только это займет больше времени, и вам придется объяснить причину развода.

– А если я не стану объяснять?

– Вы должны понять, я спрашиваю не из любопытства. Ваше объяснение попадет в протокол, вы его подпишете, и делу будет дан ход. Это в ваших интересах, не так ли? – разъяснил чиновник скучным голосом.

– Да, верно, – ответила женщина.

– Я приглашу секретаря.

– Зачем?

– Вести протокол.

– А вы сами не могли бы его составить? Мне так неловко говорить об этом.

– Вообще-то, положен секретарь… Хорошо, обойдемся без него.

В комнате стало тихо. Было слышно: за стеной картаво тараторила печатная машинка.

– Не знаю с чего начать, – сказала женщина, стараясь не смотреть на чиновника.

– Хорошо, я буду спрашивать, а вы – отвечайте.

– Да.

– Попробуйте объяснить причину вашего желания развестись.

Женщина задумалась.

– Знаете, – она была молода, привлекательна, и чиновнику было приятно смотреть на нее, – муж у меня верующий человек. Когда мы познакомились, он говорил, что верит в бога, но я не придала этому значения, потому как не знала, насколько он религиозен. А, впрочем, если бы и знала!.. Я не сказала ему... Я была замужем два года, мы развелись, детей не было. Я решила: не стоит об этом говорить.

– А почему вы так решили? Были опасения?

– Нет, вовсе нет. Не могу объяснить, почему... так получилось. Сказала примерно через месяц после свадьбы.

Женщина умолкла. Было слышно, как движется маятник в стенных часах. Комната, в которой располагался кабинет чиновника, была небольшая: кое-как умещался стол со старым удобным креслом, узкий, двухстворчатый шкаф для бумаг, пара стульев у стола и крохотный столик у двери, предназначенный, наверное, для секретаря. Женщина сидела на краешке стула, рядом со столом чиновника, опустив голову.

– Что было дальше?

– Он сказал: грех жить с разведенной. Я приняла его слова за шутку и предложила развестись, но это была не шутка. Он сказал, что не может стать вдвойне грешником.

Женщина подняла голову, посмотрела прямо в глаза чиновнику и спросила:

– Жить вместе – грех, разводиться – грех, что за религия такая?

– Вы не волнуйтесь...

– Простите меня, это все нервы. Я тогда подумала: все уладится. Да только ничего не уладилось. Все пошло кувырком. Он с тех пор не спал со мной. Поначалу я думала, что он ревнует меня к прошлому, и это пройдет. Да только ничего не прошло. А потом я поняла: он не станет больше спать со мной. Он любит меня, но спать со мной он не станет, а я ведь женщина, я не могу так. Я люблю его, но я женщина… женщина…

 

(вот дела люди разводятся из-за измен или ссор а тут бред нужно быть ненормальным чтобы не спать с такой женой)

 

– А он нормальный? Вы уж извините меня, – сказал чиновник вслух.

Она кивнула. Волосы пружинисто закачались.

– Он хороший человек… Мне будет тяжело расстаться, а ему будет еще тяжелее. Только по-другому нельзя. Я не хочу изменять ему, но я женщина, и мне хочется иметь детей, и – все, что имеет жена от мужа.

– Да, да, я понимаю, понимаю, – повторил чиновник. – А муж ваш – духовное лицо?

– Нет.

– Но откуда эта религиозность?

– Я не знаю. Он говорил, что вера или есть, или ее нет, и если она есть – не следует узнавать причины.

– А вы никогда не ссорились из-за этого?

– У меня было чувство, будто муж сожалеет из-за того, что я не могу разделить его веру. Я чувствовала, что его это мучит... Знаете, я хотела бы верить, но – не могу. Нет у меня этого!

Женщина сидела на стуле очень прямо. Она молчала. Ее опрятные волосы свесились, точно и им нечего было сказать.

– Может, все образуется?..

Женщина покачала грустными волосами.

– Нет, уже не образуется – поздно. Слишком поздно. Теперь я понимаю: нечего искать причину – ее просто нет. На первый взгляд все понятно, и можно отыскать причину, и разобраться во всем, а может, даже, и выход найти... Но начнешь разбираться по-настоящему и тогда понимаешь: все – пустое, нет никакого выхода. Только для вашей бумаги это слишком туманно, а вам ведь нужна ясность, верно?

Чиновник смотрел на эту странную женщину.

– А может, не стоит разводиться? – сказал чиновник и тут же прибавил. – Мы обязаны так говорить, понимаете?

– Да, но это ни к чему. Вас что-нибудь еще интересует?

– Нет, спасибо. Думаю – все ясно. Через месяц-два, думаю, все должно закончиться.

– Хорошо, я могу быть свободна?

Чиновнику было жалко ее, но он ничего не мог поделать, разве только дать ход делу.

– Я сделаю все, что в моих силах, – сказал он.

– Я могу идти?

– Да, конечно. На следующей неделе зайдите подписать протокол.

– Хорошо.

Когда закрывшаяся дверь вытеснила её из кабинета, чиновник склонился над бумагой. Потом он вспомнил о деле, которое не мог закончить третий день и, отложив протокол, принялся за это старое дело, но из мыслей его никак не шла та женщина.

 

(бывает же так пожалуй она права винить некого хорошо что ни я ни моя жена не религиозны до такой степени)

 

Чиновник попытался представить её мужа. Он почти был уверен, что человек этот должен носить бороду…

Чиновник оказался неправ. Процесс завершился разводом через неполных пять недель.

 

 

ДВЕ НЕДЕЛИ НА ОТДЫХ

Рассказ

 

Ключ от квартиры хранился у соседки, и она поначалу не узнала его, а потом долго дивилась тому, как убегает время...

Одержанным ключом открыл дверь с прозрачным почтовым ящиком, хранящим на своей плексигласовой поверхности вырезанное имя умершего отца. В прихожей все было по-прежнему: зеркало, светильник над ним, обувной ящик за шторкой, дверь в комнату, с отставшей местами краской и широким прямоугольником матового стекла. Поставил чемодан с впавшими боками на пол, снял ботинки. Обувшись в домашние туфли без задников, прошел в комнату. И там ничего не изменилось.

Было ощущение, будто вновь попал в безмятежное время, когда жили они все вместе, но время то давно истлело. А, кажется, совсем недавно было... Все те же фото на столе, под стеклом...

 

ай да карапуз был таким забавным беззаботным мальчуганом теперь не верится нет не верится точно чья то другая жизнь.

 

Негромко работали электронные часы, будто торопились поведать о том, что происходило здесь все эти годы... Часы тараторили торопливо, чуть захлебываясь от усердия. Постоял, послушал их болтовню, потом вернулся в прихожую, снял куртку, повесил ее на крючок вешалки. Чемодан перенес в комнату, освободил от немногих вещей. Когда с этим было покончено, пустой чемодан улёгся на полке в прихожей за хрусткой, полупрозрачной завесой. Отправился в ванную. Перед тем как принять душ, побрился. После душа – растерся полотенцем, оделся во все свежее. Приятно ощущать на вымытом теле чистое белье.

Находиться одному в пустой квартире было непривычно. Понемногу привыкал к этому. За окном стемнело. Задернул шторы, включил проигрыватель, поставил пластинку. Раньше – помнится – нравилась эта пластинка. Захотелось проверить, что осталось от прежнего – ведь не все нужно терять...

Этого потерять не пришлось. Нужно отыскать, чего ещё не довелось потерять. Тогда можно будет и отметить. Пока не стоит – выпивать нужно в радости. К тому времени, быть может, удастся отыскать хорошего друга. Они выпьют вместе. Вместе выпивать веселее – это дело для хороших друзей. Тогда они отведут душу!

 

нет не стоит не надо просто будем сидеть выпивать никаких женщин только он и я женщин не нужно хорошо сказано время собирать камни.

 

– Ты уже пьян? – скажет он другу.

– А ты?

– Я – нет.

– И я нет. У нас хорошая закалка!

– Точно! Знаешь, на чем это держится?

– На нас с тобой!

– Ну, а мы?

– Известно: на земле, на этом винце…

– Верно! А земля на чем?

– Да пускай себе держится на китах, на слонах, и… да, черт еще знает на чем!

– Нет, ты путаешь. Земля висит в воздухе... Висит в темноте, вертится в ветре.

– Чепуха, – ответит друг. Он будет уверен: хмель не в силах одолеть его. – Не может быть.

– Может! Она круглая…

– Если смотреть прямо – нет.

– Круглая, круглая. Как мячик – ни за что не отличишь.

– Пускай... Давай сделаем её круглее, чтобы на ногах не устоять!

И они подольют винца...

 

Будет здорово. Женщины – ни к чему! Только это будет потом, когда отыщется с чего веселиться. Пока все не так... Но одно он вернул, вернёт и остальное. Нужно немного времени. Музыка кончилась. Игла съехала со звукового поля к синей бумажной наклейке. Отключил проигрыватель. Положил пластинку на место. Захотелось чая. Вскипятил воду. Выпил кружку горячего, крепкого чая, который изнутри теперь грел тело. За окном невидимые в ночи деревья шумели листвой. Пожалуй, самое время для сна. Приготовил кровать. Разделся. Выключил свет и лег. Сначала в постели было прохладно. Потом – согрелся. Сладкая истома разлилась по телу. Вытянулся под одеялом во весь рост...

Хорошо лежать ночью в постели. Можно не притворяться, быть собой Никто не мешает думать. Разные мысли приходят на ум. Они чаще всего обрываются, незаметно сменяя друг друга. Потом – исчезают. Незаметно, как и появились. Потом – засыпаешь, но никогда не замечаешь этого.

 

побуду две недели один сегодня вторник нет среда уже среда ещё среда семь дней и ещё семь две недели чтобы отдохнуть времени много да много нет не много достаточно пожалуй или нет может быть “да” может быть “нет” когда-то давно да-да давным-давно старые далекие милые времена две недели две недели две недели.

 

 

СОЛНЕЧНЫЙ ДЕНЬ

Рассказ

 

…а потом задул ветер с гор. Ветер скрипел деревьями, обрывал листву, гудел под черепичными крышами, гонял пыль по сухим улицам три дня кряду и выдул лето из уютного приморского городка. Когда ветер выдохся, на два дня повис противный дождик, облепляя своей пупырчатой влагой все в округе. Наступила осень.

Я проснулся на следующий день поздно, а ведь с вечера говорил себе: завтра встану пораньше... И с этой мыслью завел будильник. Только напрасно будильник трудился в назначенное время – сонная рука двинула рычажок, который, сдвигая что-то с места, обрывал бодрую трель послушного механизма, и я продолжал спать до тех пор, пока спать больше не хотелось. Еще какое-то время лежал, не открывая глаз, уткнувшись примятым набок теплым кончиком носа в пахнущую волосами подушку, понимая: опять проспал.

Спавший мир проснулся вместе со мной. Враз нахлынуло столько шумов: где-то редко басила собака; у соседей наверху катали по полу тяжелый шар; еще выше маленькая музыкантша, которая мнила, что имеет способности к музыке, удивительно долго терзала музыкальную фразу, никак не дававшуюся пухлым – точно уменьшенные сардельки – пальцам; очень близко завелся мотор авто и, перейдя с низких тонов на высокие, умчался прочь, а когда музыкантша сломила, наконец, упрямое сопротивление музыки, я открыл глаза, и в скверном настроении, из-за своей недисциплинированности, перевернулся на спину. Комната наполнилась солнечным светом, процеженным сквозь белые летние занавески, еще не перемененные на тяжелые зимние шторы, и сквозь эту – полупрозрачную от солнца – материю, виднелся залитый ярким охряным светом сад. Скверное настроение сразу забылось. От вида светлой комнаты, полупрозрачных летних занавесей, живой зелени, освещенного мягким солнцем сада – стало легко, приятно и захотелось двигаться.

Умывшись прохладной водой, пунцово натерся мягким полотенцем. Пригладил блестящие влажные волосы. Оделся. Завтрак стоял на столе, прикрытый салфеткой. Налил в большую кружку с зеленой каемкой тотчас задымившего, крепкого чаю. Бросил в него три сахарных кубика. Стал жевать бутерброды, осторожно отхлебывая из кружки вытянутыми губами, чтобы не обжечься.

После завтрака чувствовал себя чудесно. Было легко, прекрасно на душе и солнечный свет косо подал на белую стену с натюрмортом в лаковой дубовой раме, проскальзывая сквозь мелкую сеточку оконного тюля. Разве можно сидеть в квартире, когда стоял такой манящий, такой великолепный солнечный день?! Ведь завтра могут опять залить дожди, задуть ветры... Нет, нужно бросить всё, и – гулять, к морю! Я запихнул в рюкзачок большое полотенце, книгу... запер за собой равнодушную к любой погоде входную дверь жилья.

Казалось, лето вернулось: солнце проникало сквозь густую вуаль деревьев, облепивших дом, печатало тугие, ажурные тени на асфальте, грело открытую шею и затылок. Воздух был прозрачен до такой степени, что чудилось, будто его и нет вовсе. Близкие горы виднелись отчетливо. Казалось, можно различить каждую их складку, каждый выступ серых скал, сосчитать редкие иероглифы деревьев на лысеющих вершинах. Горы, казалось, были обтянуты мягкой, плюшевой материей, местами истертой до голых скальных пород. В воздухе высоко парили две птицы, почти не двигая своими крылами.

Спустившись по изогнутой улочке, я вышел к набережной. Не спеша побрел, ступая по её квадратным плитам. Спокойное море казалось слегка выпуклым. Вдали оно было белесым, а у берега – почти прозрачным. Тихий прибой едва слышно шипел, подталкивая и волоча гладкие камушки. Вдали, за резким поворотом бухты, обрывающейся высокой, прямой скалой, похожей на восклицательный знак, в море застыли с десяток лодок, в которых находились крошечные силуэты людей, как будто вырезанные из полупрозрачной папиросной бумаги по груди. Среди лодок виднелся маленький пароходик. Эти лодки, силуэты людей, пароходик – казались ненастоящими, приклеенными к гладкому морю. Лишь тонкий дымок из трубы пароходика тянулся тускло-темной гнутой линией к эмалевой лазури безоблачного неба, которое к горизонту бледнело, бледнело... пока не становилось одного цвета с морем, и обманутое зрение не могло разобрать: куда же пропала линия горизонта. Проплыли в мыслях строки:

Прозрачным воздухом и горные пейзажи,

И села сонные облиты, как глазурью,

Но море Черное шумит ворчливым стражем,

И режет зрение от солнца и лазури.

 

Я брёл сквозь плавящийся, от припекающего солнца, воздух. В небе носились чайки, хищно двигая маленькими клювастыми головами, с голодными бусинками глаз. Вокруг – безлюдно. Промчавшийся автомобиль поднял на повороте степное облако пыли, косо оседавшее на редкую зеленую траву прямоугольного газона. Море добродушно посапывало, перекладывая гладкие камушки пляжей в таинственный волшебный узор, который никогда не может сложиться... Близко от берега резиново плавали большие красные буи с узким сатурновым кольцом посредине. На одном из пляжей крупная женщина с громадными грудями, которые были ненамного меньше этих буев, зашла в море, присела, поплыла вдоль берега, весело отфыркиваясь, по-лягушачьи разбрасывая ноги. Купальщиков – немного, а любителей погреться на солнышке – достаточно. Мне хотелось побыть одному. Я искал безлюдного пляжа…

Крупная серая птица стояла на гладких, темных от влаги камнях, надменно поворачивая голову с узким черным клювом. Казалось, она презирала все в округе, но стоило какой-нибудь шутливой волне подобраться с тихим шипением ближе, и птица поспешно пятилась, смешно перебирая своими тонкими ногами, покачивая упитанным серым телом. Когда я спустился на пляж, птица замахала длинными крыльями, тяжело полетела над самой водой, делая полукруг и поднимаясь выше, выше, пока не исчезла из вида, слившись с голыми серыми скалами на вершинах.

Над горами, окружившими долину, где внизу – у моря – лежал сонный городок; над мшистыми горами, из которых – то далеко, то близко – выступали бледно-коричневые и серые скальные породы с редкими деревьями; над всеми этими величественными зелено-синими горами, нависла сплошная ватная громада облаков. Восточный ветер отрывал от облачной груды куски, раскатывал по голубому небу длинными, белыми росчерками, сплетая из них тонкую облачную паутину. Я разделся, подставив спину солнцу, лег на полотенце, стал читать книгу... Припекающее солнце, размеренный шум моря, плавное движение рассказа, точно скрипучая телега в пыльной летней степи, совсем успокоили, расслабили, усыпили меня. Было так сладко, забыв обо всем, наклонить голову на сплетенные кольцом руки, спать, спать, спать под чародейный шум волн.

Разбудил резкий порыв ветра...

Перед тем, как уходить, я присел у берега; по-мусульмански сложив ладони, зачерпнул воды; обтер заспанное лицо. Стало свежо, приятно. На обратном пути зашел в небольшое кафе с открытой верандой, откуда открывался прекрасный вид на море, на скалы, на горы. Мутное, абрикосовое солнце своими последними лучами освещало бухту и городок, растягивая на нагретых досках веранды длинные, вечерние тени. Я заказал итальянский красный вермут со льдом. Отпивая из узкого высокого стакана, смотрел на появившийся из-за скал пароходик, который по-старушечьи, переваливаясь с борта на борт, подошел к пристани.

На пристань сошли двое мужчин. Один нес рюкзак. Пароходик пустил из трубы тонкую струю белого дыма, попятился кормой в море, развернулся носом к заходящему солнцу, близоруко сверкнув иллюминаторами. Натужно испустив гудок, пароходик торопливо засопел, забурлил водой. Слегка кренясь набок – поплыл, держась левее далекого, темного мыса, оставляя гладкий, светлый след, изогнувшийся на густо-синем покрывале моря, измятом рябью.

Отхлебывая из стакана вино с полынным вкусом, я следил за пароходиком, пока он не скрылся за мысом. Солнце тоже наполовину закатилось за горы. Стало тихо-тихо... Я подумал о том, что наступила осень, и этот солнечный день – лишь агония упрямого лета. Стал думать о минувшем лете. О том, каким оно было жарким днем и прохладным – а иногда душным – ночами, и что дождей этим летом выпало больше, чем засушливым прошлым летом, и каким оно было долгим, а море – теплым и ласковым, а потом