Виктор КУЛЛЭ

 

Поэт, переводчик, литературовед, сценарист. Окончил Литинститут и аспирантуру, кандидат филологических наук. Доцент Литинститута, руководитель семинара поэзии. Автор книг «Палимпсест» (2001); «Всё всерьёз» (2011), «Стойкость и Свет. Избранные стихотворения и переводы 1977–2017», «Благодарность» (2020). Лауреат премий «Нового мира» (2006), «Иностранной литературы» (2013), «Lerici Pea Mosca» (2009), «Пушкинской премии» (2016), «Венец» (2017). Член СП Москвы и Русского ПЕН-центра.

 

 

«…БЛИЖНИХ НЕ ОБРЕМЕНЯЯ СОБОЙ»

 

*  *  *

 

Сухая щека старика

стерильна, как руки врача.

А речь то прозрачна, легка,

то тягостна и горяча.

 

И клёкот, похожий на бред,

давно адресуется вспять.

Ведь смысла в словах уже нет,

и некому их понимать.

 

 

*  *  *

 

Солнце над Онегой тает.

Жизнь разорена.

Чёрная и золотая

плещется волна.

 

Предпочтя тщете вай-фая

пенье аонид,

я сижу и согреваю

задницей гранит.

 

Олимпийского заката

отблеск золотой.

Здесь Державин пел когда-то –

дерзкий, молодой –

 

века грозного плеяду

с женскою главой.

Эта ода водопаду,

мощи снеговой –

 

дольше жизни, славы выше…

Оттого следы

на воде тверды.

Время их не выжжет.

 

 

*  *  *

 

так растут стихи

из безделки

в ужин съел ухи

три тарелки

 

не призвав вчерась

эскулапа

пусть рука тряслась

накарябал

 

стикс иерихон

кровь водица

всё в реке времён

примирится

 

эк тебе милок

смерти обок

крошится мелок

слишком кропок

 

образы дерзки

засверкали

аспидной доски

зазеркалье

 

 

*  *  *

 

Томик Асара Исаича у изголовия.

Так – без кокетства, тщеславия и пустословия

изобразительной мощью сражаясь с тщетой –

мог сочинять разве что зрелый Толстой.

 

Критики, где вы? Ведь всё уже, кажется, издано…

Но в понимание, что актуально, что истинно

стыдный изъян поселился… Читатель, прочти!

«Леность и нелюбопытство» – диагноз почти.

 

Белые пятна на карте российской словесности –

признак отнюдь не бездарности. Честной безвестности.

Счастлива литература, которой дана

роскошь подобные не замечать имена.

 

 

*  *  *

 

Магнезия по трубке из руки

идёт в плечо бессилого придурка.

На Скорой, как на ёлке, огоньки,

и фельдшерица – чистая Снегурка.

 

А Дед Мороз, тверёз и безбород,

предупредил, отхлёбывая чаю:

«Ты так допрыгаешься, идиот.

Вдруг я вдругорядь просто опоздаю?»

 

 

*  *  *

 

Компьютер, кухня, туалет.

Чудаковатый вид.

О прочем поминать не след:

навряд ли предстоит.

 

Теперь – в отсутствии понтов,

на склоне лет –

пожалуй, я и впрямь готов

держать ответ.

 

 

*  *  *

 

Пора, подобно древнему Павсанию,

описывать на нет сходящий мир.

Смерть смертью, а стишки по расписанию –

живущим лаком со слезою сыр

 

в бесстрастной мышеловке. Или с плесенью.

То, что когда-то начиналось Словом –

то заунывной обернётся песнею,

то крысолова карнавальным зовом,

 

то бормотанием под нос. Покуда мы

баблом пытались урезонить зло

и ржали над приколами паскудными –

оно взошло

 

короной чёрной, чортовой мутацией,

зачёркивающей иммунитет.

Ведь там, где Слово стало информацией –

для жизни места нет.

 

 

*  *  *

 

…а верующие – не убоятся

ни мора, ни политики лихой.

Впервые в жизни сам покрасил яйца

бесхитростной пасхальной шелухой.

 

Унынием (отрыжкой домоседства)

лукаво искушает карантин,

но если у меня Спаситель в сердце –

воскреснет Божий Сын!

 

 

*  *  *

 

Вечер солнце гасит,

но не меркнет свет.

Времени в запасе

почитай что нет.

 

Белыми ночами

стиш сырой бубня,

сам уже не чаешь

завтрашнего дня.

 

Ежели присниться

радости дано –

прошлое как птица

залетит в окно.

 

Понимаешь, лёжа

утром рядом с ней,

что смирился с ложью.

Так оно честней.

 

Горечью в гортани

стало мастерство.

Главное – не ранить

больше никого.

 

 

*  *  *

 

Для женщины, ставшей чужой,

терпения нужно вдвойне.

 

То держит себя госпожой,

подобно законной жене,

то тупо начнёт истерить,

устроив из жизни дурдом.

 

Обучимся порознь стареть…

Пожалуй, спасибо на том,

что этот волшебный сюжет

не будет замаран враньём.

 

Что ты благодарен за свет,

который вам выпал вдвоём.

 

 

*  *  *

 

Дня и ночи граница

погрузилась во мрак.

Постарайся присниться

без причин. Просто так.

 

Здравствуй, милая, это

подтверждение лишь,

что наложено вето,

что почти не болишь.

 

Почитай, незнакомы

стали – это, дружок,

словно, выйдя из комы,

сделать первый шажок.

 

Перепуган звоночком,

выверяю шажки.

Не общаться заочно

шансы невелики.

 

 

*  *  *

 

            Памяти Ирины Робертовны

            Куллэ (1914–1997)

 

Мирный горшочек с геранью

в школьный пристроен штатив.

Дважды бывала за гранью,

по-христиански простив.

 

Крόшит кусок рафинада,

бόльший подсунув внучкý.

После ГУЛага Блокада –

это не «конь на скаку».

 

Чешет приблудную кису –

киса блаженствует аж,

а в папиросную гильзу

ватку умял карандаш.

 

Это же попросту чудо –

то, что она ещё здесь!

…Не вопрошайте: откуда

в Питерских стойкость и честь.

 

 

*  *  *

 

– Вновь крыша съехала…

– Так-так…

– В чём дело?

– Что ж, судите сами: под этой крышею – чердак, что густо засран голубями.

– Вновь агрегат забуксовал. Вот-вот, и сдуются романы…

– Проблемный каверзный подвал: термиты, крысы, тараканы…

 

Жить страшно так – хоть не родись.

Но коли уж родился, право,

забей на штатных мозгоправов

и доморощенный фрейдизм;

Толстого, дурень, перечти,

ну – Пушкина по крайней мере…

 

Простейший путь к любви и вере,

почти спасающим. Почти.

 

 

*  *  *

 

Разучился читать: слишком тошно

от подогнанных ловко цитат.

Лишь работая с голосу – можно

эхом Слова творящего стать.

 

Сколь ни кажется ночь монолитна –

свет осилит обставшую тьму.

Если каждое слово – молитва,

то печатать уже ни к чему.

 

 

*  *  *

 

Иная эпоха, иной звукоряд –

похоже, приспела пора

учиться у женщин искусству утрат,

терпению etc.

 

Пока я удачу ловил на живца,

иссякла любовь из горсти.

Теперь остаётся хотя бы отца

посильно не подвести.

 

 

*  *  *

 

Начал прихрамывать. С неких пор

не озабочен объёмом мошны.

Цели, к которым безудержно пёр,

с возрастом делаются смешны.

 

Дао-Дэ цзин не шутил почти,

в юные годы успев намекнуть,

что путь, который можно пройти –

вовсе не есть изначальный путь.

 

Поскольку то, что настанет потом,

душой выбирается, не судьбой –

следуешь к смерти своим путём,

ближних не обременяя собой.

 

 

*  *  *

 

Сам с собой перетру

содержимое сна.

Эта дрожь поутру

во спасенье дана.

 

Закурю – как солдат

перед боем, взатяг –

фокусируя взгляд

на развалах бумаг.

 

Мир бумажный, что я

создавал как умел –

жутковат для житья

органических тел.

 

Остаётся работа –

её доверши.

Смерть – от тела свобода,

не от души.

 

 

*  *  *

 

Сызнова кроют брусчаткою –

матом покрыты в ответ.

Время неверное, шаткое.

К лозунгам иммунитет.

 

Впрямь у руля звероящеры?

Время повёрнуто вспять.

Я не люблю настоящее:

не на чем больше стоять.

 

Да и гадать про грядущее

сил и желанья нет.

Вот оно: жрущее, ржущее,

прущееся – прёт вослед.

 

В прошлое – долго ли, коротко –

всмотришься. Фокус размыт.

Милым лысеющим ковриком

скрашен бесхитростный быт.

 

Мне в этом быте – не мыслилось.

Комплексовал. Бунтовал.

Отзвук античного мелоса

тупо пожрал карнавал.

 

Между оконными рамами

бьётся приблудной осой.

Горькая музыка времени

стала голимой попсой.

 

Ниспровергает и дразнится

бешеная шантрапа.

Белому шуму – без разницы

что превозносит толпа.

 

 

*  *  *

 

То таксопарк тринадцатый, а то

вьетнамская общага по соседству,

где мы, сперва приняв на грудь по сто,

затарились горючим к самоедству.

 

Поодиночке уходя в запой,

чтобы в итоге похмеляться вместе,

пииты возвышались над толпой,

как жертвы тирании при аресте.

 

Электроплитки алая спираль

на закусь выдаст порцию пельмешек –

и оживёт самозабвенный враль,

чтоб разродиться серией насмешек,

 

приправленных щепоткой похвальбы

о принадлежности к иному миру,

где все бабцы на передок слабы,

и нам Державин завещает лиру

 

авансом, на халяву, задарма…

Кто мог хотя б помыслить, что в итоге

ему листать посмертные тома

пирующих в прокуренной берлоге?

 

Мешался дым Отечества и дым

до сроку гаснущего беломора…

А тем, кто выжили – что делать им,

коль воздаяние ещё нескоро?

 

 

*  *  *

 

Ты толкуешь, что примитив

с подхихикиванием в кулак

актуальнее, чем мотив,

устаревший незнамо как.

 

Спорить глупо и ни к чему:

каждый выбирает своё.

Но с гармонией путь во тьму

как-то легше, чем без неё.

 

 

*  *  *

 

               «Меня хватают за рукав…»

               Глеб Горбовский

 

Я слышу зов: «Айда крушить!

Долой уклад бензоколонки!»

А мне милее алкаши,

чем прагматичные подонки.

 

Я их романтику отверг

и всех, кто на неё подсели…

Дерьмо всегда всплывает вверх

в эпоху потрясений.

 

 

*  *  *

 

Ночь. Безучастный фонарь на углу аптеки

светит болезненно, как при несчастном Блоке.

Вечно пытался сражаться с жутким «навеки»,

осознавая, что обречён в итоге.

 

Вслушавшись в гул стиха, осязаешь основу

небытия, обступающего ночами.

Время, оскалив пасть, уступает слову –

ибо Слово было в начале.