Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации
Союз Писателей Москвы  

Журнал «Кольцо А» № 141




Foto 2

Борис КОБРИНСКИЙ

Foto 1

 

Родился в 1944 г. в Москве. Известный ученый, доктор медицинских наук, профессор. По профессии (и призванию) – детский врач, работает в области медицинской информатики. Автор более 400 научных публикаций. Одновременно пишет художественные произведения (эссе «Поэтика разрушения», рассказы, воспоминания). Публиковался в журнале «Кольцо А».

 

 

БЕЗДНА

Рассказ

 

Друзья, почему вы скорбите,

О чем сожалеете вы?

                 Марк Тарловский

 

После многолетней тишины одиночки ярославского политизолятора Герман в 1936 году попал в гудящую тихим многоголосьем перенаселенную камеру челябинской тюрьмы.

В тесноте камеры находились люди, придерживавшиеся разных взглядов, большинство из которых не совпадали с установившимися в стране, где все теперь определял один Вождь. Других вождей революции и гражданской войны уже не существовало.

В первую ночь Герману видел сон, в котором они читали вместе с женой, как в 1927 году, незадолго до первого ареста и ссылки, роман Вересаева «В тупике». Его вновь поразил один диалог, возникший, как надпись на стене на пиру Валтасара. Известный, интеллигентного вида, чекист говорит: «Лучше погубить десять невинных, чем упустить одного виновного. Главное, – важна эта атмосфера ужаса, грозящая ответственность за самое отдаленное касательство. Это и есть террор… Бесследное исчезновение в подвалах, без эффектных публичных казней и торжественных последних слов… И обывательская масса при таких условиях не посмеет даже шевельнуться, будет бояться навлечь на себя даже неосновательное подозрение». Да ведь это действительно пострашнее гильотины времен французской революции, – подумалось Герману утром. – И ведь именно страх правит сегодня бал в стране. Только иногда тишина прерывается рёвом толпы, призывающей смерть на головы очередных жертв сталинского террора. Как гениально это предвосхитил Вересаев ещё в начале 20-х годов. А я ведь недооценивал его когда-то. Затем подумалось, что именно его дорогая жена, умница Феня, всегда восхищалась умом и тонкостью передачи жизненных ситуаций этим писателем.

Герман был бундовец, но среди его друзей преобладали меньшевики. Самыми близкими из них были глава левых меньшевиков Юлий Мартов и член бюро этой партии Федор Череванин. Поэтому неудивительно, что дружеские отношения установились у него именно с меньшевиком Валентином Маслениковым. Не один раз они вспоминали и анализировали предоктябрьский и постоктябрьский период 17 года.

Однажды Валентин сказал:

– Ленин особенно ненавидел меньшевиков, за которыми ввиду близости социалистических взглядов шло немало рабочих. Ведь в партии было 200 тыс. человек. И Петроградский Совет, а потом и ЦИК Советов возглавлял меньшевик Чхеидзе. И в составе Временного правительства при Керенском были меньшевики.

Герман ответил:

– Да, это так, – и продолжил. – Мы должны были активнее действовать после июльских дней, когда была первая попытка свержения Временного правительства большевиками. Нужно было противопоставить этому демонстрацию идущих за меньшевиками рабочих, солдат и студентов. Показать наличие масс социалистической направленности, поддерживающих правительство. И солидаризироваться с другими партиями демократической ориентации, даже несоциалистическими. И добиваться ускорения созыва Учредительного собрания.

Помолчав, Валентин совсем тихо произнес:

– Действительно, мы много говорили, спорили, а нужно было активно, если можно так сказать, по-большевистски, поднимать народ и демонстрировать свои лозунги не только в Совете, но на улицах.

В ответ Герман заговорил о ситуации после 25 октября:

– Наверно, был шанс и после победы большевиков, нужно было сразу объединяться с эсерами, за которыми стояли крестьяне, так как и у меньшевиков, и у Бунда, и, кстати, у большевиков, там не было в это время большой поддержки. И с железнодорожниками, с Викжелем, нужно было тесно работать. От них многое зависело.

Разговор на этом прервался, так как открылась форточка двери для раздачи ужина.

В камере не были редкостью споры о послереволюционном пути между социалистами разных оттенков, разной ориентации, в особенности между большевиками и меньшевиками. Иногда Герман вмешивался в эти споры. Он не мог согласиться с большевистской позицией, отвергавшей любой компромисс с людьми, взгляды которых на большевистский переворот и последующие меры правительства в политике и экономике не совпадали с официально принятыми.

Как правило, разговоры в камере велись в приглушенном тоне. Но однажды поднялся такой крик, что в камеру ворвался надзиратель и, не разбираясь, принялся расшвыривать и бить тех, кто оказался на его пути. Затем несколько человек увели в карцер.

В наступившей потом тишине Герман предложил выразить протест. Постучав в дверь, он сказал в открывшуюся форточку о желании видеть начальника тюрьмы. Так он делал в Ярославском политизоляторе, заявляя протест против действий охраны. Но сейчас после его слов форточка была просто захлопнута. Начальник тюрьмы не пришел. И Герман сказал, что в таком случае нужно прибегнуть к голодовке. Это предложение, после некоторых споров, было поддержано большинством. Но для получения согласия меньшинства потребовалось немало времени. Наконец решение было принято. После этого Герман начал перестукиваться с соседними камерами, сообщая о предполагаемой голодовке и прося присоединиться к ней. Вечером камера № 25 отказалась от ужина. А на следующий день стало известно, что голодовку поддержали еще четыре камеры.

«Отпор я давал и раньше, – думал Герман в ночной тишине после начала голодовки, – но сейчас он необходим вдвойне и даже втройне, хотя ныне другая ситуация и тюремщики другие». Вспомнились протесты в царской тюрьме и отношение там к политическим. В то время он объявил сухую голодовку, когда его поместили в камеру к уголовникам. Теперь в камере в основном политические, хотя и разных направлений, но сейчас преобладают троцкисты и большевики-ленинцы, а также интеллигенция из различных национальных республик. Все они уже неугодны нынешнему правителю. Но многие растеряны и до сих пор считают свой арест и осуждение ошибкой. Поэтому им было трудно поддержать решение о голодовке.

Голодовка продолжалась три дня, но после того, как несколько человек не выдержали и взяли свой завтрак, дальнейший отказ потерял смысл, и еще через день голодовку пришлось прекратить.

Когда Германа вызвали без вещей и повели по лестницам вниз, он понял, что его ждет карцер. Так и оказалось. Заставили раздеться и дали старую рваную шинель. В кромешной темноте предстояло пробыть десять дней. Его не пугало сырое помещение. А опухавшие в камере из-за невозможности прилечь днем ноги здесь опухали меньше. Лежать можно было сколько угодно. Но донимал холод. Герман вставал и заставлял себя ходить, считая шаги. Это не очень помогало от холода, но он знал, что без хотя бы такой физической нагрузки многодневная неподвижность резко отрицательно скажется на его здоровье. И хотя теперь он не особенно надеялся остаться в живых, но привычка к борьбе заставляла сохранять силы.

Невозможно было не думать о семье. Всплывали картины знакомства с красавицей Феней, своей будущей женой, в которую влюбился с первого взгляда. Тогда будущее, за которое они боролись, виделось им обоим в образе счастливого демократического общества, хотя они и спорили о путях его достижения. Ему виделась дорога, предлагаемая меньшевиками, ей – большевиками. Первое их общее разочарование после октябрьского переворота – восстановление смертной казни ленинским большевистски-левоэсеровским правительством. Затем быстро стало понятно, что ожидаемой свободы нет. Запрещались партии, закрывались газеты.

Мысли обратились к детям:

«Даня, старший, ему теперь уже 23 года. Он весь в меня, – думалось Герману. – Собранный, строгий, логически мыслящий. Мика моложе Дани на два года, но всегда была старше своих лет, на свидании в политизоляторе рассказала, что читает «Капитал» Маркса. Но девочке будет тяжело. У нее твердые взгляды, но более мягкий характер. А Юлику только 16, и когда я мог свободно говорить с ним в ссылке, ему было всего 9 лет. Помню, что уже тогда я старался сориентировать его умение читать между строк. Но понял ли он меня?.. Или, может быть, Феня научит его этому?».

Вспоминал прочитанные книги. Однажды, как и на Лубянке, про себя читал из поэмы Бялика «Мертвецы пустыни»:

 

Мы разбили ярем, и судьбу мятежом побороли;

Мы о небе мечтали – но небо ничтожно и мало,

И ушли мы сюда, и пустыня нам матерью стала.

На вершинах утесов и скал, где рождаются бури,

Нас учили свободе орлы, властелины лазури, –

И с тех пор нет над нами владыки!

………………………………………

Подымайтесь, борцы непокорного стана:

Против воли небес напролом,

Мы взойдем на вершину, взойдем

Сквозь преграды и грохот и гром

Урагана!

 

Эти слова воспринимались им не как богоборчество, а как призыв к борьбе за равенство и свободу, за которые он бился с юности: с царизмом на баррикаде в 1905 и в последующие годы вместе с друзьями-социалистами.

Дни наказания закончились. Снова в камере. Те же разговоры, те же споры. Еще дважды он выступал организатором протестов по разным поводам.

В 1937 году, узнавая от новых арестантов о событиях в стране, о демонстрациях с призывами к смерти для «врагов народа», Герман вспоминал страницы из истории средневековья, когда народ тоже призывал к аресту еретиков и приветствовал их сожжение. Ему думалось о том, как мало изменилась психология людей, как легко подвигнуть их на поиск враждебных сил, якобы ответственных за имеющиеся трудности, вызвать в них жажду мести, основанную на сомнительных мотивах, преподанных им как великие злодеяния.

А начало этому положил сразу после революции Ленин, когда, взамен юридических норм, призвал перейти к применению принципа «революционной совести» при рассмотрении дел в судах. И начались расстрелы, потом лагеря. Вспомнились публикации статей Максима Горького после Октябрьского переворота в газете «Новая жизнь», вышедшие потом под общим названием «Несвоевременные мысли». Вместо имевшей место ранее поддержки большевиков, широко признанный писатель подвергал их тогда резкой критике. И считал, что нет условий для введения социализма. Ужасался, что революция не принесла духовного возрождения человека.

Ныне, узнавая о волне арестов и абсурдности предъявляемых обвинений, Герман понимал, что в стране разверзлась бездна зла, и это едва ли не хуже якобинской диктатуры, развернувшейся почти полтора столетия назад. И террор управляется с самого верха власти. Происходящие аресты видных деятелей партии большевиков не могли происходить без указаний Сталина. Герман говорил Валентину:

– Коба хитер и упрям как ишак, он умеет стравливать людей, чтобы уничтожать одних руками других, и так по цепочке убирать всех, хотя бы они были известны и любимы в партии. Теперь понятно, что он не остановится, ему нужны в ЦК не думающие, а слепо исполняющие его распоряжения люди. Это будет своего рода секта, религией которой будет псевдокоммунизм.

Лицо Валентина потемнело, когда он произнес:

– Начавшийся массовый террор посеет страх в стране и пассивное принятие всего, что будет провозглашаться с высоких трибун.

Помолчав, Герман ответил:

– Не все это примут, но для страны это путь в никуда. На ближайшее время конец нашим мечтам о светлом будущем. И, возможно, приближается конец нашей жизни.

Как-то, когда выводили из камеры, один надзиратель (не все тюремщики звери, не знающие жалости к запертым здесь людям) шепнул Герману, что ему вынесен смертный приговор. Этого можно было ожидать. Ведь организация протестов и голодовок рассматривается как контрреволюционная работа.

Но приговоров много, да и возить приходится не близко. Прошли две ночи в ожидании исполнения приговора, пока на рассвете вызвали Германа из камеры без вещей.

В это время его одолевали мысли о правильности пути в дореволюционный и послереволюционный периоды. Воспоминания о предоктябрьских днях, о надеждах удержать ситуацию до созыва Учредительного собрания. И опять он мысленно возвращался к анализу разных этапов прожитой жизни, спорам с друзьями и противниками в период борьбы с царизмом, разногласий с новой властью. Он никогда не хотел и не думал о том, чтобы покинуть Россию. Это была его Родина и Родина его жены и детей. Но сейчас подумалось, что, может быть, они с Феней были неправы. Возможно, стоило обдумать этот вопрос, когда он покинул Госплан в знак протеста с подтасовками данных. Ведь он понимал, что происходит и куда ведет этот путь. Но тут же поправил себя: «Понимал, но далеко не все, не думал об угрозе жизни для себя и для семьи». А теперь боялся за самых близких ему людей. А может, стоило иммигрировать после октябрьского переворота, когда уехал Юлий Мартов и многие другие? Куда уехать? В Палестину, где ждала новая борьба? Или в Европу, в Америку? Но ведь тогда будущее представлялось все-таки другим. Казалось, что ситуация после окончания гражданской войны успокоится, и будет хотя бы относительно демократичный строй.

Невозможно уйти от мыслей о семье. Задумался о детях. Даня с его волевым характером станет опорой семьи. Мика сможет держаться и помогать Фене. У Юлика мягкий характер, но моя дорогая жена сможет вырастить его настоящим человеком, умеющим отстаивать свои взгляды. Они должны быть мужественными и должны научиться жить в нынешней ситуации, не поступаясь принципами.

«Моя Феня выстоит, она соберется с силами», – говорил ему один голос. Но другой возражал: «На что они будут жить, кто возьмет ее на работу, кто им поможет, все друзья арестованы?». Может быть, с помощью родных, – подумалось Герману. И Герман продолжал обдумывать будущую жизнь своей семьи.

Находясь в заключении с 1929 года, он не представлял обстановки 1937 года со всеобщей напуганностью, когда знакомые переходили на другую сторону улицы, увидев идущую навстречу его жену, а родные боялись встречаться.

В какой-то момент эти мысли сменились вначале образом молодой девушки, которую он впервые увидел на встрече молодых социалистов в доме своего знакомого в 1910 году, и почти тут же – образом его состарившейся в один момент Фени на свидании в Бутырской тюрьме в 1930 году незадолго до отправки в политизолятор.

Германа расстреляли в октябре 1937 года под Челябинском, на Золотой горе.

 



Кольцо А
Главная |  О союзе |  Руководство |  Персоналии |  Новости |  Кольцо А |  Молодым авторам |  Открытая трибуна |  Визитная карточка |  Наши книги |  Премии |  Приемная комиссия |  Контакты
Яндекс.Метрика