Журнал «Кольцо А» № 139
Вадим МЕСЯЦ
Родился в 1964 г. в Томске. Окончил физический факультет Томского государственного университета, кандидат физико-математических наук. Печатал стихи и прозу в журналах «Знамя», «НЛО», «Новый мир», «Интерпоэзия» «Дружба народов» и др. Автор более пятнадцати книг стихов и прозы. Лауреат ряда литературных премий. Организатор «Центра современной литературы» в Москве и руководитель издательского проекта «Русский Гулливер». Живет в Москве.
ЛИШНИЙ
PAJAMA PARTY
Ты тащишь меня в смерть,
вальсируя в пижаме.
Нас трудно не любить,
на нас смешно смотреть.
И только старики
вздыхают временами,
узнав шальной мотив:
ты тащишь меня в смерть.
Бесстрашие и блеск,
предательство и верность,
какая ерунда,
какой никчемный хлам.
Есть праздник и гротеск,
но есть закономерность,
чей мрачный приговор
читаешь по губам.
Никто не говорит
о том, что мы несчастны,
а мы убеждены,
что выше счастья нет.
Приличней лгать себе.
И этот путь напрасный
покажет вечный мрак.
И выведет на свет.
Ты тащишь меня в смерть,
на палубе танцуя.
Зеваки разошлись.
Разверзлись хлябь и твердь.
И только горький вкус
ночного поцелуя
напоминает мне:
ты тащишь меня в смерть.
ЛИШНИЙ
Строишь города, прокладываешь мосты,
рубишь лес и выращиваешь рис,
а потом в одночасье становишься лишним
для детей и любовниц, собственно ради них ты и жил.
Дети и женщины – гости в наших домах.
Я это слышал, но почему-то не верил.
Лев Толстой говорил, что ему отрубили руки
и, хотя он простил, обнять никого не может.
Я не тянусь никого обнимать,
и зачем все обнимают меня – не знаю.
Сделано много – особенно мне нравятся
дети, воспитанный кот, несколько стихотворений.
Этой радостью можно поделиться
с такими же потерянными людьми,
но их нет в живых, а я ещё полон иллюзий.
Тропа войны и тропа любви равнозначны.
И пепел, которым посыплю я голову, не прогорел.
НЕЛЮБОВЬ
Отталкивая будто ненароком,
невинно избегая резких слов,
она следит за выслугой и сроком,
не различая правил и основ,
и продолжает жить, не замечая,
безумия, растущего в очах,
и предлагает ночью выпить чая,
поговорить о деле при свечах.
Она обречена на перемены,
и вылечив испорченную кровь
она глядит на мир как через стены,
она любовь, что стала нелюбовь.
Ты в ней проснулась, милая, когда-то:
обманута, обижена, грустна,
но простоте ее невольно рада,
где вместо шума, в сердце – тишина.
В ней теплятся сомнение и жалость,
и каждый взгляд ее – в последний раз.
Она в дверях немного задержалась,
и держит наши души про запас.
ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ
Женщины, заводящиеся с полуоборота,
спрашивающие, не задумываясь «когда»
с выражением лица, на котором
уже проступают отблески радости:
знакомая плоть, немного стесняющаяся себя.
Всю жизнь я провёл с вами,
изучая строенье ключиц, округлости животов,
перебирая словно чётки ваши тёплые пальцы.
Я верю, что это – любовь, жадность жизни,
последние мгновения молодости.
Гостиницы, шампанское в номер,
чужие квартиры, салоны автомобилей.
Можно поехать на испанские острова,
плавать на лодке вдвоём вдоль берегов.
Это не гедонизм, а солидарность
к увядающей красоте и осени,
которая поселилась и в моем сердце.
Это родство взаимного умирания,
что сильнее семейных уз и приличий.
Опыт души и отзывчивость тела
сопряжены. И ничто не повторяется никогда.
Поэтому это – любовь. И ничто иное.
Все равно наши дети стали уже большими.
ПЕТЕРБУРГ
(из «Имперского романсеро»)
В литых сосульках спит больная ртуть,
за сутки, не поднявшись ни на градус.
Ты покидаешь безутешный город,
который был не в силах обмануть.
Горят на солнце крупы лошадей
сырым огнем соснового распила.
Возница неуместен как могила,
разрытая на глади площадей.
Я водку пил, сойдя в полуподвал.
Я прижимался к бедрам потаскухи.
И убеждал себя не верить в слухи,
что адъютант тебя поцеловал.
И сколько можно вывески читать,
и замирать под взглядом манекена.
Во всем есть правда, и во всем – подмена,
что жалкой правде сделалась подстать.
Меня пугали люди на мосту.
Я чувствовал, у каждого есть сердце.
Под шубой – окровавленная дверца.
И синий пар, клубящийся во рту.
ШАБОЛОВКА
На звонницах гарцуют звонари,
но от старинной меди нет ни звука.
Лишь свист в ушах. Прислушайся, подруга,
как горе просыпается внутри.
Умри, воскресни и опять замри.
Вдвоем не выйти из дурного круга.
И ночь идет, исполнена испуга,
не зажигая в скверах фонари.
Я чувствовал: нам нечего терять.
Любовь ничем не лучше, чем разлука.
Пока душа привычно близоруко
листала незнакомую тетрадь.
МОБИ ДИК
(из «Имперского романсеро»)
У меня супруг – китобой:
плавает в морях тридцать лет.
В юности американ бой
вытянул счастливый билет.
И теперь живет там, где мне
никогда не быть – не бывать.
Только выть одной при луне,
и сухую воблу жевать.
В море – мой любимый супруг.
У него есть враг – Моби Дик.
Он ведет супруга на юг,
и на ледяной материк.
Кашалот хитрее людей,
круче чем сенат и конгресс,
но в душе он просто злодей,
и не уважает прогресс.
Но мой муж отыщет его,
и воткнет под сердце гарпун.
Вспенив бытия вещество,
вскрикнет как народный трибун.
У него вся рожа в крови
будет в этот радостный час.
Он мне говорил о любви,
и господь уверовал в нас!
СТАДО
И вот они выходят из воды,
и тянут за собой гнилые сети
болотных трав и варварских соцветий,
налипших на высокие зады.
Они молчат подобно палачам,
когда на солнце смотрят исподлобья,
во взгляде брезжит искренность холопья,
и неспособность к жестам и речам.
На солнцепеке стадо тяжелей,
и все понурей выправка коровья:
под палубу заполненные кровью
рыдающие трюмы кораблей.