Дана КУРСКАЯ

 

Автор книг стихов «Ничего личного» («Новое время», Москва, 2016) и «Дача показаний» («Новое время», Москва, 2018). Организатор Международного Ежегодного фестиваля современной поэзии MyFest. Основатель и главный редактор издательства «Стеклограф». Лауреат Всероссийской поэтической премии «Лицей» 2017 год (второе место) и других литературных премий. Публиковалась в журналах «Знамя», «Интерпоэзия», «Новая Юность», «Волга», «Юность», «Крещатик», «Дети Ра» и др.

 

 

ТРУБОЛЁТКА

 

*  *  *

 

Где продуктовый – сразу за углом,

потом налево – где была аптека.

Амбулаторная, семнадцать. Вроде тут.

Вот этот деревянный жёлтый дом.

От спуска к речке ровно семь минут.

Сюда в жару за квасом прибегали.

…в заросшем огороде ни души,

и жаркий ветер борщевик колышет.

Неделю умирала тетя Галя,

потом над нею разобрали крышу.

 

Сейчас июнь, и всё теперь не так,

а это был у нас конец июля,

каникулы, райцентр, мне десять лет.

Мы бегали на речку мимо дома,

и на веранду вышла тётя Галя,

и предложила квасу с пирожком.

Она была родителей знакомой,

и мама с ней здоровалась на рынке,

и папа вроде тоже был знаком.

Мне протянула глиняную крынку,

в которой был холодный кислый квас.

И я вошла за тётей Галей в дом.

 

Я помню синие ковровые дорожки,

подушки в кресле, на окне гераньку,

трёхстворчатый коричневый трельяж, –

такие в каждом деревенском доме, –

картина «Незнакомка» в красной раме,

и никакой, поверьте, чёрной кошки.

И я взяла три свежих пирожка –

для всех ребят – с яйцом, зелёным луком,

сказала «ой, спасибо» и ушла.

Прошло два года – и она ушла.

 

Как страшно тётя Галя уходила,

как тело предавалось адским мукам,

что трижды отражали зеркала

советского разбитого трельяжа,

на чьих костях цвела в горшке герань,

и кто был незнакомкой в том углу,

где у людей всегда стоят иконы,

какой дорожкой мы свернём во мглу,

и ухо чьё услышит наши стоны –

 

я ни о чём не знаю. Я стою

у дома, где бывала лишь однажды.

Амбулаторная, семнадцать. Это тут.

Её в деревне звали труболёткой.

Над ней соседи разобрали крышу,

так по поверьям легче умирать

и отпускать из дома злую душу.

...Я помню пирожки с зелёным луком.

Я помню кисловато-сладкий квас.

И помню, как она мне улыбалась.

И если что-то главное про нас

должно остаться – то оно осталось.

 

…Ты помнишь, как я радуюсь весне,

и как пою про век кавалергарда?

Запомни только это обо мне.

А остальное было всё неправдой. 

 

 

*  *  *

 

Такая боль – ну как тут объяснишь –

как будто нерожденный наш ребенок

упал с дивана, повредив ключицу,

и вой прорезал утреннюю тишь,

вот я кричу, а ты звонишь в больницу.

В такси иконостас из трех иконок,

в регистратуре постер «Наш малыш».

 

Или, к примеру, вот какой момент.

Как будто ночь – вставать еще не скоро,

под шелковой простынкой голубою

так сладко спишь, и вдруг –включают свет!

И возникает прямо пред тобою

Владимир Басов в роли полотёра,

он говорит: «Ничё себе! Сюжет!»

 

А вот еще бывает, что идешь

походкой зыбкой по району детства

и думаешь: «Я здесь гуляла с папой…

Над нами тот же звёздный был чертёж…»

А папа с неба думает: «Растяпа!

Гуляли-то не здесь, а по соседству!

Беспамятная нынче молодежь!»

 

Или еще – ты помнишь это сам –

как, наливая мне вина в бокальчик,

уставился внезапно за окошко,

где сад внимал небесным голосам.

и я глотнула красного немножко,

и вдруг сказала: «Это будет мальчик».

Сняв голову, не плачь по волосам.

 

 

*  *  *

 

Недорогим напитком напоён,

скользил рукой по телу упоённо –

ты рисовал на мне микрорайон,

поскольку ты пацан с микрорайона.

 

Раскрылись вдруг подъездные миры,

захлопнулись автобусные кассы.

В меня входили сразу все дворы,

все фонари, все трубы теплотрассы –

 

весь этот обнаженный шар земной,

подсвеченный огнем пятиэтажек,

влетал в меня и становился мной,

рос новым позвоночником и даже

 

смотрел глазами ночи из меня,

пока при непосредственном участии

твоём микрорайон во мне менял

свои же старые на новые запчасти.

 

Потом я опрокинулась на край,

где ты во мне пульсировал височно,

и воссиял пред нами микрорай

всей силою заснеженных песочниц,

 

всей тьмою заколоченных ларьков,

всем воем замерзающих подвалов,

благословляя съемный наш альков

под музыку владимирских централов.

 

О, как прискорбны ивы за окном,

но месяц освещает эти кроны.

И мы лежим вдвоем и об одном

за все твои мои микрорайоны.

 

 

У ГАСТРОНОМА

 

Понятно, что останется не много:

какой-то отблеск света на щеке,

рассветная похмельная изжога,

и силуэт в туманном далеке

 

Но этих кадров хватит Михалкову,

чтоб снять, допустим, мега-сериал,

последним эпизодом постановы

пустив довольно странный ритуал,

 

где мы с тобой встречаемся в метро у

сигнальщика на фоне чьих-то рож.

Тебя потом сыграет Рассел Кроу,

и весь фейсбук напишет: «Как похож!»

 

Ну или, скажем, сдуру астрономы

отправят в космос наши голоса.

Ты помнишь, как тогда, у гастронома,

я рассмеялась прямо в небеса?

 

Ведь я тогда впервые осознала,

что наша крепость мне не по плечу.

Луна плыла таблеткой люминала,

прописанной какому-то врачу

 

и выданной по странному рецепту,

где нет ни слов, ни штампа, ни чернил.

так аромат тревожил мой рецептор –

гермес жардин чего-то сюр ле нил.

 

Как много в этом мире чудной боли,

хотя не так лихи мои дела.

Но я к тебе пишу, чего же боле.

А лучше бы молчала и пила.

 

 

*  *  *

 

                       Владимиру Прокофьеву

 

«Если бы на Марсе были города» –

пела группа «Браво» где-то у пруда.

Лунная монетка плавала в воде.

Мы с тобой бухали в мае на пруде.

 

Пахли чем-то сладким синие кусты,

и светили фары нам из темноты.

«Побродил по скверам, рассмотрел дома».

Никого не видно, в городе чума.

 

В мае распустился чёрный рагнарёк.

«Я прошёл бы дважды вдоль и поперёк».

Песню заглушало карканье ворон.

Плыл над нами космос и патрульный дрон.

 

«Жалко, что на Марсе нету городов»

Мы бы избежали там кьюар-кодов.

Нам бы просто вместе было хорошо.

Вот уже светает. Дождь опять пошёл.

 

«Тёплое как солнце, яркое как свет»

Будешь там, на Марсе, передай привет.

«Открывать вторую?» Ты ответил: «Да».

…Если бы на Марсе были города.

 

 

ИСКОРОСТЕНЬ

 

И когда первый голубь вернулся на двор,

и блеснул в его лапках огонь как топор,

закричали, забегали во хмелю.

«Видишь, радость моя, как люблю».

 

Не закат в небе ярок, сверкающ и ал, –

это город во славу твою запылал,

возвещая и царство моё, и зарю.

«Видишь, радость моя, что творю».

 

Твои плечи, подобные сильным крылам,

две верхушки берез разнесли пополам.

Кровь и слёзы собрали песок и трава.

«Видишь, радость моя, я права».

 

Как воды пересохшая просит гортань,

так нутро моё алчет собрать эту дань,

пусть их пепел отныне дрожит на ветру,

я теперь никогда не умру.

то не в небо вздымаются вспышки огня, –

это ты, моя радость, целуешь меня.

И запомнят навеки нас вместе

те, кто после простят и окрестят.

 

 

*  *  *

 

там на кладбище – не они вообще

а они теперь – возле пастбища

очень светлый луг – посох стук да стук

и растет полынь или дикий лук

 

и большой пастух – он такой большой

разливает всем молока ковшом

и такой большой этот общий ковш

им до слез смешно, как ты слезы льешь

 

в этот мой рассказ не поверить здесь

доказательств нет, ожиданье есть

но всегда вон тем –не хватает тех

не ищи в земле, посмотри наверх

 

 

ВО ВРЕМЯ ПАНДЕМИИ

 

С кем угодно, Боже, но не со мной.

Набухает небо больной весной.

Я корабль в бутылке, смотрю в окно.

С кем угодно, Господи Боже, но

 

пощади меня, у меня кредит,

у меня у мамы спина болит,

кто же справится с этим, когда решишь

суд свой править – страшен и наивысш.

 

А еще есть он, и еще она,

и смешная женщина есть одна,

и еще есть странный такой мужик.

Неужели над их головами – вжик –

вдруг блеснет карающий светлый меч?

Как бы разом всех мне их уберечь?

 

Ведь еще есть Кошкина –как же с ней?

А еще есть Леха, Тихас, Андрей,

Константин Сергеевич и Олег,

и еще самый важный мой человек.

А еще Данила –его куда?

Не отдам их, Господи, никогда.

 

С кем угодно, Боже, но пощади

всех, которым сейчас так тепло в груди,

всех, которых помню и берегу,

всех собравшихся нынче на берегу.

 

Так когда-то в небо воскликнул Ной:

«С кем угодно, Боже, но не со мной!»