Евгений БОУШЕВ

 

Родился в 1986 г. Журналист, прозаик, программист, живет в Смоленске, выпускник филфака Смоленского госуниверситета. Участник и финалист международного фестиваля «Живое Слово» (Н.Новгород, 2011), победитель конкурса «Трехколесный велосипед-2011» в номинации «Проза», дипломант фестиваля «Рубикон» (Смоленск, 2011). Участник семинара прозы проекта «Путь в литературу» СП Москвы (2019). Публиковался в журналах «Урал», «Наука и жизнь» и др., альманахах «Живое Слово», «Поэтическое Вече IV». Автор книги «Сердце капитана» (2010). В журнале «Кольцо А» публикуется впервые.

 

 

ЕСЛИ КОГДА-НИБУДЬ…

Рассказ

 

Дед не спал. Краешком полузакрытых глаз отслеживая наползающую на ночь красную пелену, он переставлял в голове непослушные мысли, обрывки лозунгов и старых фотографий. Небо капитулировало. На небо наползал рассвет.

В шесть часов проснулось радио, возвестив начало трансляции военным маршем. Дед словно окаменел – сжался под одеялом, превратившись в неподвижный кусок плоти, и отчетливо вспомнил: воспаленный, алчущий зев лагерной печи, колючую проволоку, выворачивающую внутренности вонь... Под одеялом стало нестерпимо жарко.

– Гутен морген, великая Империя! – гнусаво воскликнуло радио. – Национальное вещание начинает свою работу...

Дед поднялся, схватил одежду в охапку и заковылял на кухню. Радио укоризненно бубнило ему вслед:

– Начался трудовой день. Погода в столице – малооблачно, температура плюс восемнадцать...

Дед не интересовался погодой в Берлине, но радио упрямо твердило метеосводку. Отключить передачу было невозможно. Тех, кто перерезал провода, уводило гестапо.

На улице матерился дворник, отскребая с асфальта то, что осталось после ночной чистки. Обычно кларкомманден появлялись во дворе раз в месяц, но сейчас в город приехал канцлер, и администрация старалась вовсю. Дворник, как обычно был пьян, – это легко понять, если человеку пятое утро подряд приходится отскребать с асфальта перед детской площадкой человеческие мозги.

Город просыпался, тяжело сбрасывая с себя ночное оцепенение. Дед завтракал под портретом над кухонным столом. Вождь смотрел на кружку с жидким чаем и печеньем с таким же гордым и уверенным выражением, с каким смотрел на все вокруг – с плакатов, с экранов телевизоров, с футболок и значков. Неважно было, когда и как он умер, – во взгляде читалось удовлетворение. Цель жизни была достигнута, и стыдиться теперь нечего.

Дед не смотрел на вождя. На столе перед ним лежал листок с машинописными строчками под копирку. «19 числа сего месяца вам предписано прибыть в районное отделение канцелярии на Арбайтштрассе, 26, для плановой утилизации. В случае неявки нами будут применены все предписанные законом меры». Имя и фамилия были накарябаны на бланке черной ручкой. В верхнем углу стоял штамп старосты квартала и размашистая надпись: «Не возражаю. Рабочей ценности не представляет».

Старик опустил глаза на свои руки – большие морщинистые ладони, обтянутые сухой кожей. Он стар, ему уже за семьдесят. Великой Империи безразличны заслуги и стаж ее рабов: отслужил свое, – в печь. Один раз ему повезло, но теперь не оставалось никаких возможностей избежать смерти.

Дед тяжело поднялся и прошаркал в прихожую. Там стояли часы, которые ему удавалось поддерживать в рабочем состоянии половину своей жизни. «Затикались мы с тобой», – хмуро улыбнулся дед, глядя на них. Руки между тем выполняли череду давно заученных движений – проскальзывали в рукава пальто, застегивали пуговицы, поправляли воротник. Руки жили своей отдельной жизнью – для них не существовало «постановлений об утилизации», Нового Порядка, гнусавого радиоведущего и извращенного, вывернутого наизнанку «парада победы над Россией». Они всегда делали свою работу – и только, но делали на совесть. Их резали штык-ножами экспортных АКМов, рвали колючей проволокой, и все же что-то в них оставалось неизменным.

Старик вспомнил первые дни – суровые группки военизированной молодежи на улицах, молчащий телевизор. Страшные слухи – Краснодарский край превращен в огромную газовую камеру массированными авианалетами. Фашисты сбросили на город листовки со списком районов, которые будут подвергаться бомбардировке. Жители моментально разъехались по знакомым, военные оцепили опасные места и рекомендовали «сохранять спокойствие». К вечеру защитники рассосались, и прилетевшие ночью реактивные бомбардировщики благополучно сбросили свой груз в точно обозначенные места, убив несколько мародеров и немощных стариков, не способных передвигаться.

Фашисты появились как-то незаметно. Словно ниоткуда, на улицах возникали группы размякших от жары автоматчиков. Они смотрели по сторонам осоловелыми глазами, покупали пиво в ларьках, улыбались девушкам в парке. Потом в город вошли войска, и это была не бесконечная колонна техники с суровыми десантниками на броне, нет – немцы приезжали на автобусах, приплывали на комфортабельных пароходах, а им подносили цветы молодые ренегаты, встречая их, как освободителей.

Кончилась старая жизнь! Да здравствует порядок и свобода! Продолжающиеся не первый десяток лет разруха и безвластие отняли у людей последние остатки патриотизма. Потом – как наваждение – первые повешенные. Народ устало вздохнул, почесал затылок и, так ничего и не придумав, с радостью покорился новой силе.

Комендантский час. Запрет запирать двери на ночь. Патрули. Новые деньги. Жирные переводчики. Бодрые и бессмысленные передачи по радио. Всех, кто старше восьмидесяти лет, посадили на баржи и утопили в заливе. Трудовая повинность с младших классов. Огромные заводы в промышленных районах, которые день и ночь штамповали оружие, как можно больше оружия для поддержания власти и установления Нового Порядка в других странах. Великой Империи нужны рабы! Великой Империи нужно насилие!

Дальше начался тотальный геноцид. Цыгане, армяне, евреи – все они просто пропадали по ночам, а радио всё гнусавило о мире, о справедливости и обязанности каждого трудиться, выкладываясь без остатка. Витебск превратили в фабрику смерти, а эшелоны с «нечистыми» продолжали идти в карантинные зоны. Таких масштабов не выдержала даже отлаженная военная машина. Лагеря оказались переполнены, и руководство Русского рейха выдвинуло на рассмотрение Берлину проект о предоставлении «плохой крови» возможности жить и трудиться.

Волна самоубийств, прокатившаяся по стране в первые годы, пошла на спад, волна партизанской деятельности – тоже. Молодежь не поддержала непонятную ей борьбу, а истерики и настоящие лидеры рано или поздно заканчиваются…

 

Город готовился к параду. Повсюду были развешены красные флаги с символикой Нового Порядка – золотым орлом на фоне черного солнца. Улицы и стены домов трижды в день обрабатывались поливальными машинами, рекламные плакаты были укрыты полотнищами с портретом канцлера. Он смотрел, хитро прищурив голубой глаз, на ребят из гитлерюгенда, сажающих деревья, на лоточных торговцев, на шеренги девушек, которые, чеканя шаг высокими кожаными сапогами, обходили дворы в поисках тунеядцев, пьяных и беспризорников.

В парке Победы гуляли с овчарками эсэсовцы – начищенные пуговицы на парадной форме слепили глаза. У каждого в руке был совок и пластиковый пакет для экскрементов.

Возле гостиницы образовалась давка: из подошедшего автобуса выгружали отличниц младших классов – они должны были пойти на бульон для государственной делегации. Нарядные, с расширенными от утренней дозы транквилизатора зрачками, девочки медленно проходили внутрь здания. Между сновавшими туда-сюда поварами в накрахмаленных халатах поверх формы встречались румяные взволнованные женщины, пытавшиеся всеми правдами и неправдами протолкнуть в шеренгу своих дочерей: «Машеньку, Машеньку мою возьмите!»; «Юля! Покажи ему бедро! Не стесняйся, дура, покажи!»

– Пятнадцать! – орал репродуктор над дверью. – Посторонним разойтись! Шестнадцать! Повернись спиной!..

Канцлер не признавал изменений в меню. Он вынес слишком хороший урок из давнего случая в Мадриде – когда члены Сопротивления подготовили и предложили поварам удивительной красоты девочку, победительницу четырех олимпиад страны. Делегация была поражена ее совершенством, канцлер лично подписал приказ о замене главного блюда. Люди ликовали – огромная честь для города, вечный почет для родителей. Пожизненное содержание, служба в столице для маленького брата.

Девочку готовили три года. Подкупали учителей, нанимали репетиторов и лучших косметологов. Две операции на груди. Заново переписанная медицинская карта. Ей твердили все это время, что она должна стать лучшей, должна стать достойной канцлера. Девочку учили не терять сознание при сильном отравлении, несколько лет подряд увеличивая дозы ципрохинина – утром в капсулах, на ночь – внутривенно.

Она почти справилась. Не чувствуя ног, оглохнув от ударной дозы яда, вошла в кулинарный корпус. Дошла до самого разделочного стола, но лечь на него уже не удалось – отказали ноги, помутнело в глазах. Ее вырвало на подбежавших поваров. Членов Сопротивления выдал город – под угрозой ликвидации. Их загнали в детский сад, заставили закидывать комнаты термитными гранатами, а потом сожгли.

На следующий день был парад, и матери с нарисованными улыбками показывали членам делегации чудеса акробатики.

 

Дед смотрел на девочек с улыбкой, с предписанными правилами гордостью и обожанием, но его руки непрерывно двигались внутри карманов, сжимали старую ткань, ногти впивались в ладони. Шеренга почти прошла внутрь, когда сквозь оцепление прорвалась ярко накрашенная женщина, кинулась на колени перед дверями и закричала:

– Меня! Возьмите меня! Я стану его плотью, моя кровь даст ему силу! – она кричала, срываясь на визг, а руки ее тем временем бегали по телу, задирая платье, разрывая воротник, открывая поварам увядшую кожу. – Хоть кусочек! Хоть капельку!

Толпа вокруг загудела, стала сжиматься, давить на оцепление. Автоматчики один за другим засунули морды в противогазы, двери гостиницы закрылись, и из окон полуподвального этажа на улицу поплыли желтые клубы газа.

 

В конце концов люди привыкли. Жить действительно стало спокойней, а чудовищные правила стали чем-то вроде неприятной, но незыблемой истины. Так устроен человек – он учится любить то, что его окружает, и может полюбить тем сильнее, чем сильнее до этого ненавидел. Массовое сознание извратилось – что ж, это и было одной из целей Нового Порядка. Рабу необязательно знать, что он раб. Ему просто необходимо понимание того, что за стенами его узилища нет и никогда не было другой жизни. Старшее поколение, людей, способных бороться, а самое главное, видящих в этом смысл, расстреляли или сожгли. Молодежь же просто подчинилась грубой силе – им было гораздо интереснее самовыражаться, теряя человеческий облик, и строить что-то новое путем ссор и конфликтов с родителями.

Дед был совсем маленьким, когда шла та, другая война, и сил на борьбу у него тоже не было. Но было понимание – он сохранял отцовский дневник, пока это было относительно безопасно, а потом просто заучил его наизусть:

 

«Свободного времени мало. Многому приходится учиться на ходу. Но не стоит унывать. Мы победим. Я из своих остался один в госпитале, а остальные уехали на фронт: Дятлов Павел, Беляев Павел, Долгов Сергей, Долгов Федор. И как мне стало больно, жалко, что проклятая война принесла нам горе, что мы теперь в лесах, где раньше бродил лишь зверь, вынуждены вести бои, забыв про уют, досуг, отдых где-либо: в кино, в театре, на катке или за чашкой чая дома. А настоящее теперь – это война за истребление двуногих зверей, пытающихся отнять у нас жизнь, свободу, счастье, война беспощадная, пока не будет истреблён последний фашист, который будет ещё топтать нашу землю…»

 

Парад никогда не начинался раньше полудня – во-первых, канцлер не любил рано вставать, а во-вторых, никто не отменял работу в праздничные дни. Секундная передышка уже опасна для всеобщей покорности.

Город сверкал чистотой. Военная техника, лязгая траками, шла по перегороженным улицам в центр города. Дети бросали под колеса цветы и голубей с перевязанными крыльями, и каждый раз морды под касками вежливо качались вверх-вниз. Солнце жарило изо всех сил, из окон разносилась радостная музыка. Женщины с хлебозавода, отработав ночную смену, тащили из грузовиков скрученные в рулоны транспаранты.

В собирающейся толпе нарастало оживление. На площадь стягивали войска, курсантов и освободившихся рабочих. Охрана канцлера деловито выстраивала двойной цепочкой оцепление из парализованных инвалидов на колясках и скрученных пластиковыми ремнями сумасшедших. Толпа, озверев, обычно давила их и, пробившись сквозь перепутавшиеся рукава, погнутые колеса, утирая с лица вонючие плевки, натыкалась на настоящее оцепление, которое вколачивало их обратно в пахнущие потом и мочой ряды.

Руки у старика в карманах все никак не успокаивались, теребили подкладку, сжимались в кулаки. Он ссутулился и побрел в свой двор, рядом с площадью. На лавке перед домом резались в домино. Дед никому не сказал о том, что нашел в почтовом ящике, – хотелось прожить последние дни без какого-то эмоционального надрыва, просто и законченно. Он закрыл глаза и остался наедине с птицами, которые перекликивались в ветвях наверху, с непослушными, непокорными руками, тихо, но ровно стучащим сердцем и воспоминаниями, которые тоже стучались в голове, не собираясь пропадать безвестно.

 

«А в части того, что семье тяжело прожить – я знаю. Но нужно пережить, ведь сейчас война. Нам, быть может, достается труднее – по двое-трое суток при сорокаградусном морозе, в помещении совершенно не бываем – и то не пишу, что трудно, без трудностей победы не будет... Рядом рвутся снаряды, а у нас громче снарядов раздается песня или гармонь... Вижу на письмах следы слез... Не волнуйтесь, я жив и, может, буду жив, если у меня будет столь много счастья. А может быть, где-нибудь будет мое тело валяться, годное только для удобрения почвы»...

 

С площади заиграл военный марш. Издалека раскатисто грянул волной звук тысячи сомкнувшихся подкованных пяток. Прокашлялись репродукторы, заревели двигатели броневиков, украшенных цветами и флагами.

 

«В августе мы попали в окружение, а я находился в соседней части и вышел с нею. Нас было двое, но товарища убило, и так я остался с другой частью. Свою не нашел – не знаю, где она находится…»

 

– К встрече командующего парадом!.. В честь великой победы … …аайсь! Смирнаа! Господин канцлер, торжественный парад построен!..

 

«Последние четыре ночи почти не спал, был в части на передовой. Бои идут напряжённые, мы прилагаем все силы, чтобы окончательно сломить сопротивление немцев, и гнать их на запад, также, как и на других фронтах. При захвате ДЗоТов – лейтенант Воронин блокируя ДЗоТ первым ворвался в него, навстречу ему выскакивает фриц с гранатами в обеих руках. Воронин не растерялся и со всей силы, полный гнева и ярости к немцу, ударил кулаком в зубы, выбил несколько зубов фрицу и захватил его в плен…»

 

Канцлер поднялся на трибуну, посмотрел поверх голов. Шесть микрофонов подхватили и разнесли по самым укромным уголкам города его слова:

– Самое поразительное в жизни вашего народа – это ненормальное молчание о войне. Если же кому-нибудь и приходится о ней заговаривать, то все стараются отделаться неопределенными междометиями. Я повторю вам то, что говорю в этот день уже много лет подряд. Человек странно устроен – больше всего он согласен бороться за то, что приносит ему наибольшую боль, любить того, кто втаптывает его в грязь. Ваша пропаганда утверждала, что страна пала, покорившись нашей силе. Это не так – вы покорились нашему насилию. Вы втоптали себя в грязь задолго до того, как наши самолеты появились над городом. Вы не понимали человеческого отношения – потому что сами себя не считали людьми. Великая Германия любит вас по-настоящему, и теперь вы готовы принять эту любовь…

 

«…Я очень беспокоюсь за родных, рад сделать все, чтобы обеспечить им спокойную жизнь Я всё отдавал для скорейшего освобождения от фашистского ига. О них я помню каждодневно на фронте. Папка по вам очень соскучился. Молочка уже попил бы с аппетитом. Поспал бы в теплой комнате на мягкой перине под теплым одеялом. Единственное в моей жизни желание – вернуться домой, к вам, отдать все силы, чтобы обеспечить покой и уют…»

 

Тысячи глаз с обожанием смотрели на канцлера, рты хватали воздух, сердца бились в неистовом ритме.

– Ваши дети с детства впитали это скотское отношение к себе, и им уже не стать иными. Вы породили новую нацию, и не нацию рабов – что бы там ни кричало партизанское радио, – а нацию жалких, испуганных, подлых людей, которые совершенно никому не нужны. Которые любое насилие воспринимают как любовь, а уважение – как слабость. Поэтому я повторяю – вы не одиноки. Великая Германия любит вас… я люблю вас. Наши народы неоднократно сталкивала жестокая война, и это еще раз доказывает, что мы не можем существовать друг без друга. И вы, и мы – мы все питаемся вашей болью, которой так много, что приходится прикладывать значительные усилия, чтобы сделать ее по-настоящему безграничной.

Канцлер сделал паузу и отпил воды из графина. В этот самый миг броневики ринулись вперед, прочесывая толпу, перестраиваясь и весело наматывая куски одежды на ребристые колеса. Толпа бесновалась, кидалась на машины, осыпала их цветами. Парад вздрогнул, вздохнул, как живой, и двинулся через площадь – суровая стальная масса, брызжущая ручейками человеческой крови.

 

«Сейчас ночь, и все уже спят. До рассвета осталось пару часов. Так много и так мало. Так много хочется тебе сказать! Так мало мы с тобой прожили. Не знаю, увижу тебя еще раз и дочку или нет, но очень хочу верить, что это письмо найдет тебя. В окружении уже семь дней. У моей роты осталось только два танка. На рассвете идем на прорыв…»

 

Крик на площади нарастал, становился все радостней, все надрывней, отражая, казалось, всю гамму человеческих эмоций, и вдруг, замерев на одной ноте, исчез.

Следующее, что услышал дед, – повторяющийся назойливый писк. Что-то скрипело над ухом, и каждый звук отдавался под сердцем. Перед глазами маячили светлые и темные пятна, руки и ноги не слушались.

Через некоторое время он понял, что не писк отдается под сердцем, а, наоборот, повторяет его удары. Тогда он открыл глаза и увидел двух мужчин в белых докторских халатах.

– Не шевелитесь, – сказал один. – Не разговаривайте. Все будет в порядке.

– Как себя чувствуете? – спросил другой. – Мы подъезжаем к больнице.

Пока старик думал, что ему ответить, санитары подняли его пиджак, брошенный под каталкой, и, порывшись в карманах, вытащили паспорт.

Старик попытался сесть, но ноги не слушались. Зато оживали руки – они снова принялись суетливо сжимать складки простыни.

– А возраст-то у вас… того… – сказал санитар. – Вам повестку еще не присылали?

– Старик завозился, показал руками на воротник. Машина остановилась. Врач открыл двери и вышел наружу.

– Сейчас-сейчас, – забормотал санитар, расстегивая ему рубашку. Старик подождал, пока он опустится до груди, и, сильно размахнувшись, ударил его по темечку. Санитар охнул и обмяк, сползая вниз.

Старик как мог быстро сполз с каталки, осторожно спустился на землю и заковылял подальше от больницы.

 

Уже вечерело, собрался дождь. Солнце садилось, пронзая тучи золотыми лучами, и казалось, что, опустившись за горизонт, оно наберет достаточно сил и уже оттуда, из невидимого далёка, ударит светом по тучам с такой силой, что превратит их в пар.

Старик прошел через парк, обогнул площадь, стараясь не попадаться на глаза патрулям. Праздник закончился, и войска разъезжались по гарнизонам. Броневики ехали по залитым блевотиной мостовым, по клумбам и брошенным букетам, по раскатанным в тонкий блин голубям и кошкам. В машины грузили трупы, канцлер обжирался наваристым бульоном, верный раб готовился к новому трудовому дню, полный любви и преданности, а где-то далеко, на все еще не тронутом старостью, не забытом совестью клочке памяти, отец писал свой дневник, еще не подозревая даже, что…

Старик остановился, переводя дыхание.

Он посмотрел на свинцовые тучи, на увядшую листву на деревьях в аллее Двенадцати Повешенных, на лица прощенных военных преступников, навеки застывшие в мраморе. «Если когда-нибудь вы услышите слово «хайль» в виде приветствия, знайте: наше время пришло», – гласили золотые буквы у входа в аллею.

– Если когда-нибудь, – повторил дед и поперхнулся. – Если когда-нибудь…

Он не договорил. Схватился за грудь и тяжело облокотился на бронзовую плиту с холодными буквами: «Вечная слава фашистским оккупантам».

 

 

ФРАНЧЕСКА UP, ФРАНЧЕСКА DOWN

Рассказ

 

Да, так и есть, он уходил. Ничего уже нельзя было изменить, и запланированная поездка в Египет летела к чертям. (Там пирамиды и этот… как его… кот с бородой. Индейцы построили).

Мужчина продолжал говорить, с трудом выдавливая из себя нелепые фразы. «Я вынужден пойти на это»... «будем честными»... «ответственность»...

Она уже не слушала. Мысли переключились на ближайшее будущее, она стала строить планы на завтрашний вечер – неожиданно освободилась куча времени, и ее требовалось чем-то занять.

Мужчина тронул ее за рукав робким, детским жестом. Она почувствовала себя уверенней, добавила чуточку обиды – все-таки он ее бросил, ведь неважно, как именно уходит человек – если он уходит против твоего желания, значит, он тебя бросил – собрала в кучу эти мысли и посмотрела на него исподлобья.

Мужчина сощурился, как от боли, Сделал неловкое движение, пытаясь дотронуться губами до ее щеки, не дотронулся, резко поднялся со стула и вышел из кафе.

Она смотрела ему в спину своим Взглядом Номер Девять, растерянно хлопая ресницами. Почему он ушел? Она постаралась вспомнить, где и как могла попасться, но не смогла сосредоточиться и подвела под мысленной кашей привычную черту: «Просто он не тот, кого я смогла бы сделать счастливым». И всё. Мысли на этом оборвались, совершив дерзкий кульбит в сторону араба, с которым она как-то переспала из любопытства, потом как-то совершенно непоследовательно вспомнилась мама, потом – дедушка, потом – официантка, которая однажды оказалась в её постели. Да уж… успела уже накуролесить в своей жизни. Когда же смысл появится?

…Долго грустить у нее никогда не получалось. Она заказала мороженое, с удовольствием съела его, совершенно детским движением, не отдавая себе в этом отчета, облизала ложку, скомкала в руке салфетку и поскакала к выходу. Вслед ей кто-то смотрел, и она бросила взгляд наудачу: из-за плеча, кокетливо трепеща ресницами.

В троллейбусе жевала конфетку, смотрела в окно, мечтала о том, что когда-то у нее будет своя фирма, которая станет приносить людям счастье и радость. Лозунг «Счастье и радость в каждый дом» казался ей наиболее подходящим. Возможно, она его где-то слышала? Ничего страшного. Новое – это всего лишь забытое старое.

Что-что, а забывать она всегда умела.

К дому подошла, насвистывая популярный мотивчик. Она не запоминала, какую музыку слушает – довольствовалась тем, что предлагает популярное радио. Мелодии для телефона тоже скидывались из раздела «популярное». А что? Разве плохо?

Парнишка на лестничной клетке улыбнулся. Узнать, к кому он ходит?.. Впрочем, не её дело. У неё теперь другие цели. Её снова бросили – и теперь нужно: а) отомстить; и б) измениться, чтобы никто впредь не сделал ее несчастной. Полная смена имиджа. Поиск себя. Чтение нужной литературы (она вывалила из тумбочки пачку книг, купленных в запале и так ни разу не прочтенных, и принялась выбирать). Так… «Познай себя через секс» – нормально, будет чем заняться. «Аз есьмь сила и свет несущий ангел. Проповедь волшебного телевизора» – бредятина какая! Однако вряд ли люди тратят деньги на издание всякой ахинеи просто так – значит, определенный смысл все-таки есть. Что еще? «Чегевара-йога. Стань богатым и красивым» – то, что надо.

Красота и богатство, говоришь? Она устроилась поудобнее на полу и мечтательно закатила глаза.

Деньги дают власть и силу. Их должно быть как можно больше. Конечно, счастье не в них – так принято говорить. Но она-то не дура. Уже давно поняла, что к чему.

Снова в голове закружились сказки о неизбежно прекрасном будущем: уютной квартирке поближе к центру, в высшей степени заботливом муже и ватаге послушных, опрятных детишек. Лица у мужа и детей были затуманены неким подобием внутренней цензуры, зато все остальное – примерное поведение детей, совместные походы за продуктами, и, самое главное, полные любви и веры друг в друга отношения – представлялось кристально четко.

Прошло сорок минут. Она тряхнула волосами, встала с пола, сморщилась – успела отсидеть ногу – и отправилась на кухню. Завтра она садится на диету и будет работать над фигурой, поэтому сегодня нужно съесть все сладости и вкусности...

 

Наутро ситуация уже не казалась предельно ясной, а перспективы – радужными.

Ныл желудок, перегруженный накануне неожиданным изобилием, в голове болталась привычная каша из взаимоисключающих друг друга мыслей, а единственным желанием было закутаться в одеяло и расслабиться в сонной апатии.

Переставляя будильник каждые пятнадцать минут, она дремала несколько часов, а потом решила – хватит. Пора действовать.

Включила ноутбук – последний подарок того, кого не смогла сделать счастливым, – подключилась к интернету через забытый кем-то модем и зашла на свою страничку в социальной сети. Так… Полная смена имиджа. Она удалила ненужных теперь друзей бывшего любимого, оставив парочку перспективных, кинула им ненавязчивое предложение встретиться – вдруг откликнутся? Сменила фотографию на более вызывающую, вдоволь поиграв ползунками яркости и контрастности – чтобы было похоже на обработку в фотошопе, перерыла сайт «Лучшие цитаты на каждый день» и поставила в статусе самую неоднозначную. Новых сообщений от друзей было мало, как и, собственно, друзей. С длительными бескорыстными отношениями у неё как-то не заладилось.

Вступила в группы «Дневник бизнес-леди» и «Женщины не плачут». Теперь она – сильный человек, готовый устоять перед всеми жизненными невзгодами (заглянула в тумбочку, чтобы проверить запас успокоительного и наличие книжки «Боремся с депрессией»).

Посмотрела на себя в зеркало, состроила рожицу. Съела ещё конфетку из старых запасов. И решительно отбарабанила на клавиатуре новое имя: Франческа.

Да. Она теперь совсем другая. И такой она себе очень нравится.

Именно такие мысли и будут у нее в голове, когда через неделю она попадет под машину.

Ни больше, ни меньше.

 

На второй день захотелось секса. Вопрос решила, позвонив предыдущему и попросив вылечить вирусы на компьютере – с техникой как-то не заладилось. Увидев вместо компьютера с вирусами Франческу в прозрачном пеньюаре (А что? Дома жарко…) мужчина глупо хрюкнул и повалил её на кровать. После всего компьютер таинственным образом излечился сам, и Франческа, выгнав мужика, уселась в холодке с йогуртом, чтобы распланировать свою дальнейшую жизнь.

Нужна счастливая семья и деньги на свой бизнес. Того, что дают родители, хватает только на себя, а с работой как-то не заладилось. К тому же, не хватает времени для саморазвития.

Вспомнив про саморазвитие, она прочитала в журнале статью про язык жестов и разные психологические уловки.

Потом привела себя в порядок и отправилась искать любовь.

 

Первый вызвался отвезти её домой из клуба. Синяя иномарка (кто их разберет, какая – слишком много машин развелось) резко тронула с места, вжимая Франческу в уютное сиденье. Внутри приятно пахло, салон был отделан кожей, а на пальце у незнакомца сверкало кольцо с камушком. Франческу угостили дорогой сигаретой и предложили покатать по ночному городу.

– Чем занимаетесь?

– Кондиционерами. У меня своя фирма. А вы?

– Я психолог… – Франческа загадочно сверкала глазами.

Незнакомец рассказывал о себе, и Франческа удивилась, насколько они похожи: оба мечтали сделать татуировку, но не могли выбрать рисунок, ненавидели фантастику и хотели бы провести пару месяцев где-нибудь на острове, вдали от цивилизации. Оба считали, что в отношениях главное – уважение и свобода, а в измене всегда виноват тот, кому изменили. Правая рука мужчины, сверкая перстнем, приближалась к Франческиному колену.

«Люблю классическую музыку», – говорил бизнесмен, сворачивая на боковую улочку (рука на бедре). «Я тоже никогда не слушаю радио» – отвечала Франческа, представляя, как завтра она купит в магазине кучу дисков с Моцартом (почему-то вспомнился только он) и другими как их… певцами (рука на бедре, пальцы поглаживают Франческу сквозь платье). У них дома будет дорогой музыкальный центр, и дети с малых лет будут слушать классическую музыку (рука на бедре, уже под платьем). Они будут ходить на концерты, думала Франческа, закрыв глаза и старательно поддакивая своему избраннику…

Машина остановилась.

– Любишь смотреть на огни ночного города? – спросил мужчина, и Франческа, по уши влюбленная, потянулась к нему раскрывшимися губами.

 

Он довёз её до подъезда, несколько раз царапнув днищем машины по скверной дороге.

– До завтра? – спросила Франческа.

– До следующего раза, – улыбаясь, ответил бизнесмен. – Я здесь по делам, а живу в Москве. – Спасибо за прекрасный вечер…

 

Второго она нашла в библиотеке, где не появлялась с прошлого лета, когда в очередной раз пыталась поступить в институт. (С высшим образованием как-то не заладилось). В читальном зале сидел симпатичный паренёк в очках. Франческа покрутилась перед ним, наклонилась завязать шнурок и перешла к решительным действиям:

– Извини, ты не поможешь мне найти книгу? Я запуталась в картотеке…

У него была чистая гладкая кожа, большие ладони и темно-карие глаза. Кроме того, что тоже важно, он был образованным.

– …начало и как бы душа трагедии – это фабула, а второе – характеры. Фабула не должна быть двойственной, – говорил очкарик, и Франческа, с треском продираясь сквозь незнакомые слова, смотрела в глаза своему идеалу. Ей нравилось всё, что он рассказывал, а ещё больше – как здорово он умел говорить. Сама она, стоило ей попытаться построить сложное предложение, путалась в наклонениях и застревала посередине фразы. К сожалению, понять, что именно имел в виду собеседник, было невозможно. Красивые фразы пролетали мимо франческиной головы и оседали где-то внутри удивительным сияющим миром. Франческе представились горы книг в доме, дети, с ранних лет изучающие греческий… Сама она читала мало, но с таким учителем можно и горы свернуть!

Парень заговорил о театре. Естественно, у него оказалась пара билетов на сегодняшний спектакль, и он, запинаясь, пригласил её на свидание. Франческу удивила его галантная нерешительность. Под ворохом штампов и пошлостей в её голове шевельнулось забытое ощущение скромности и вежливости. Франческа почувствовала: она снова влюбляется…

В театре было интересно. После антракта Франческа вытащила своего избранника в дамский туалет, где показала себя с лучшей стороны. Избранник раскраснелся, заулыбался, но, вопреки ожиданиям, стал смотреть на неё с презрением. Франческа попыталась завязать разговор о театре, но несколько раз назвав пьесу «представлением», а балкон – «антресолью», поняла, что проигрывает. С искусством у неё как-то не заладилось… Она попыталась спасти ситуацию, разыграв по очереди нервный срыв, тепловой удар и срочную деловую встречу. Записав улыбающемуся очкарику на бумажке телефон знакомой (пусть помучается!) и наконец-то выдворив его из кабинки, Франческа достала из сумочки пачку сигарет и закурила.

Любви как не бывало.

 

Третьего выкинули из бара Франческе под ноги. Выглядел мужчина помято, но интересно: дорогая куртка, кольца на узловатых пальцах, бритая голова в шрамах. Бандит?

Бритоголовый неуловимым кошачьим движением крутнулся – и оказался на ногах. В следующее мгновение он уже держал ее руку.

– Пойдем, – бросил он.

В голове Франчески взорвалась бомба, подстегнувшая воображение и насытившая кровь гормонами. Ноздрей коснулся запах мужчины – тяжелый, животный. Запах спортзалов и холостяцких квартир. Голова у неё закружилась.

Он тащил её к машине. Без лишних слов закинул на сиденье, хлопнул дверцей, резко рванул с места. Франческа прижала коленки к груди, как всегда было, когда все ее внимание было чем-то поглощено, и влюбленными глазами смотрела на мужчину. Тот гнал машину, не обращая никакого внимания на правила, и строил лобовому стеклу страшные гримасы.

Франческа представила, как они будут жить в загородном доме, и этот полузверь, её полноправный хозяин, научит её стрелять, не бояться никого и жить по законам авторитетов. Она будет распоряжаться шестерками своего мужчины, отомстит предавшим её людям…

Машина остановилась. Далеко впереди, на разбитой дороге, горел одинокий фонарь.

Франческа всё еще мечтала. В уме она складывала и умножала цифры, постепенно переходя от рублей к долларам, а затем – к иностранным деньгам. Яны…Нет, йюны. Или йены?

Бритоголовый взял её за руку и вытащил из машины. Франческа заглянула ему в глаза и робко спросила:

– Ты не знаешь, как правильно – йяны или йены?

Вместо ответа он толкнул её на капот, одновременно задирая юбку.

Через полчаса, промакивая салфеткой разбитую губу, Франческа без тени эмоций сделала вывод: умники и бандиты – не для неё.

 

На четвертый день вынужденного одиночества потребовались деньги: на косметику, на лечение, и на съемную квартиру. Раньше этими вопросами занимался бывший, но…

Франческа в общем-то, располагала готовыми вариантами, позволяющими добыть деньги в тот же день без лишних трудов, но после вчерашнего ей нездоровилось. К тому же – у нее ведь есть своя гордость? Нужно, наконец, найти работу.

В интернете вакансий было много. Продавцы, мойщики машин, разнообразные менеджеры – те же самые продавцы, по сути. Платили копейки. Для того чтобы зарабатывать более-менее приличные по франческиным представлениям деньги, требовалось что-то уметь, а не сидеть в офисе с наклеенной на лицо дежурной улыбкой.

Франческа вздохнула. Между её мечтой о собственной фирме и реальностью лежала непреодолимая пропасть. С работой как-то не заладилось…

Вопрос решила, переспав с хозяином квартиры. 50 лет – это слишком много? Для кого как. Некоторые к пятидесяти ещё очень даже ничего…

 

Четвертого Франческа искала долго и вдумчиво. На сайте знакомств. Она не вчитывалась в однообразные рассказы о себе, не обращала внимание на бесполезную шелуху чужих стихов, цитат и до отвращения банальных романтических планов. Её интересовали всего два параметра – возраст и половая ориентация.

Франческа загрузила свою фотографию в купальнике на фоне фотообоев в коридоре (готовилась к поездке в Египет), написала имя (Франческа – а как же ещё?) – и ушла пить чай. С кухни она слышала, как истошно верещит ноутбук, в который одинокие мужики пулеметными очередями строчили сообщения.

Франческа выпила чаю, выкурила сигаретку и пришла читать. Из трех сотен криков души примерно двести двадцать состояло из одного слова «привет». Двадцать четыре содержали в себе унылые путаные размышления об идеальной любви и одиноком романтике с большой душой. Пятнадцать начинались со слов «извените што побеспокоил», а остальные… остальные следовало рассмотреть поподробней.

Она снова закурила и приступила к чтению. С ним тоже как-то не заладилось, поэтому крупные, больше пяти предложений, тексты она не читала, а бегло просматривала.

Одно из писем начиналось со слов «ну-ну». Собственно говоря, ими оно и заканчивалось.

«Ну-ну», – подумала Франческа и посмотрела на фотографию оригинала. Оттуда бесстыдно улыбался загорелый красавец. «В принципе, я ведь хочу детей, – подумалось Франческе. – А с таким мужем у них будут явно породистые гены». Она устроилась поудобней и набрала на клавиатуре: «Привет».

Мужчина долго не отвечал, потом курсор в окошке мигнул и появилось ответное сообщение. Франческа, с пальцем во рту, прочитала его и тут же отправила ответ. Потом, не дождавшись никакой реакции, написала ещё раз. И ещё.

У загорелого мужчины было много собеседниц. Он то отвечал сразу, то замолкал на несколько минут. Во время его молчания Франческа накрутила себя до невозможности, и поэтому, когда Франц (а его звали именно так), предложил заказать ей такси, она без колебаний согласилась.

«Только познакомиться», – сказала она себе. Теперь она будет очень осторожной.

Через несколько часов, на рассвете, такси везло её обратно домой – совершенно опустошенную, и морально, и физически. Думать о том, что произошло, она не хотела. Тем более что все поддающиеся пониманию мысли сводились к одной фразе, вычитанной в чьем-то дневнике: «он меня заебнотизировал».

Именно так, ни больше, ни меньше.

 

После случившегося Франческа решила устроить себе отдых. Она сняла с себя запреты на мучное и сладкое, наелась вкусностей, поставила телефон на автоответчик и залезла в ванну с книжкой.

Прочитала пару страниц и вдруг разревелась.

Всю свою взрослую жизнь она рассматривала мужчин как объект инвестирования своих сил, как бесконечный аукцион, где главный приз – обладать ей – получал тот, кто больше заплатил. Иногда цена зависела не от реальной стоимости, а от продолжительности торгов.

Но ведь она ещё молодая. А внутри – целая прорва нежности и ласки, не находящей цели для приложения. Она умеет и хочет любить, она хочет быть любимой, хорошего доброго мужа, красивых детей – разве она не заслуживает этого? Ну, чем она хуже всех этих дур, что выскочили замуж в девятнадцать лет? Она красива и умна, она знает, как привлечь мужчину. Но, чёрт, она до сих пор одинока, и не встречала ещё мужчину, способного понять и разглядеть в ней человека. Но ведь это возможно! Протяни руку, коснись её, она тут, рядом с тобой, за соседней стеной, в одном подъезде, в одном городе!

«Почему тебя до сих пор нет рядом? За что ты заставляешь меня снова и снова идти на ЭТО?»

Франческа рыдала, скрючившись в теплой ванне, размазывая по лицу слезы и пену.

– Почему ты до сих пор не нашел меня?! – зло заорала она в пустоту.

Несмотря на свою привлекательную внешность и покладистый характер, ей никогда не удавалось построить мало-мальски серьезные отношения с теми, кто был ей интересен. И, видимо, мама была права – столько раз ошибиться в людях было невозможно. Дело в ней.

– Ведь я уже не могу отдаваться чувствам просто так, – виновато сказала Франческа отражению в зеркале. – Приходится сначала искать выгоду, и лишь потом расслабляться.

 

«Хватит ныть, – подумала она. – Ведь я сильная».

Франческа выскочила из ванной, завернулась в полотенце и села на кухне с ноутбуком на коленях – проверить почту. Один из товарищей бывшего предложил встретиться.

Франческа криво улыбнулась и отправилась готовиться к предстоящему вечеру.

И хватит ныть, повторила она себе. Она способна сама о себе позаботиться. С идеальным мужчиной как-то не заладилось, да? Придется снова пудрить мозги тому, кто согласен платить, не влезая в её жизнь. А настоящее счастье – впереди. Она ещё молодая, думала Франческа. И совершенно не виновата в том, что вокруг одни уроды.

 

Франческа оделась, навела легкий макияж, проверила наличие презервативов и запасного белья в сумочке. До встречи оставалось несколько часов. Она решила сходить в магазин, и проверить заодно, насколько удобны для долгой ходьбы новые босоножки.

 

На улице стояло бабье лето, и в теплом вечернем мареве плыл запах дыма от разведенных костров. Дворник сжигал сухие листья. Через огонь прыгали мальчишки – совсем ещё ребятня, Франческа уже позабыла, что мужчины могут быть и такими: чумазые, с синяками на коленках и исцарапанными локтями.

Стоило ей подумать о синяках, как сзади донесся шум. Франческа обернулась: самый маленький из ребят то ли не допрыгнул, то ли зацепился ногой за торчащую ветку, и упал на асфальт, проехавшись по нему коленками, и сейчас стоял, прижав руки к двум длинным ссадинам на ногах. Из-под ладошек появлялись и бежали вниз красные капли.

Мальчишка сморщился, собираясь заплакать, но наткнулся на франческин взгляд. Она и сама не успела опомниться, как оказалась рядом с ним, присела на корточки и заглянула в глаза, ласково улыбаясь.

– Совсем чуть-чуть не допрыгнул, – услышала она свой голос. – Не расстраивайся. Завтра у тебя обязательно получится.

Франческа и сама не понимала, откуда у неё берется эта уверенность, ласка, как в ее голове возникают и складываются в предложения нужные для мальчишки слова. Она обняла мальчишку, на мгновение закрыла глаза...

Пора было уходить. Устраивать свою взрослую жизнь.

 

Потом, через несколько шагов она снова обернулась и в последний раз улыбнулась пацану. Вдохнула опьяняющий вечерний воздух, зажмурилась...

Это – начало нового этапа. Теперь она совсем другая.

Франческа грустно улыбнулась, вспоминая свою истерику в ванной. Жизнь непременно станет похожей на сказку, ведь то, во что ты по-настоящему веришь, обязательно сбывается. А что касается идеала… Ну что же. Придётся ему немного подождать.

Теперь она – совсем другая, подумала Франческа, и, вскочив на кромку бордюра, пошла вперед по улице, в конце которой пьяный мужчина, запачкав салон новой машины, наконец вырулил с обочины на дорогу.

Теперь она совсем другая, думала Франческа.

Дальше вы уже знаете.