Виктор КУЛЛЭ

 

Поэт, переводчик, литературовед, сценарист. Окончил аспирантуру Литинститута. Кандидат филологических наук. В 1996 г. защитил первую в России диссертацию, посвященную поэзии Бродского. Автор комментариев к «Сочинениям Иосифа Бродского» (1996–2007). Автор книг стихотворений «Палимпсест» (Москва, 2001); «Всё всерьёз» (Владивосток, 2011). Переводчик Микеланджело, Шекспира, Чеслава Милоша, Томаса Венцловы, англоязычных стихов Иосифа Бродского. Автор сценариев фильмов о Марине Цветаевой, Михаиле Ломоносове, Александре Грибоедове, Владимире Варшавском, Гайто Газданове, цикла документальных фильмов «Прекрасный полк» – о судьбах женщин на фронтах войны. Лауреат премий журналов «Новый мир» (2006) и «Иностранная литература» (2013), итальянской премии «Lerici Pea Mosca» (2009), «Новой Пушкинской премии» (2016). Член СП Москвы и Русского ПЕН-центра.

 

 

ДЕКАРАНТИН

 

Начнём с курьёза. Великий Боккаччо, обнаружив на Сицилии гигантский череп с отверстием посредине лба, объявил во всеуслышание, что ему удалось отыскать останки воспетого Гомером Полифема. Будучи добросовестным учёным, он провёл соответствующую реконструкцию и установил, что рост Полифема должен составлять порядка 90 метров. Последующие поколения учёных выяснили, что череп принадлежал обыкновенному слону, а то, что Боккаччо принимал за «глаз циклопа» – попросту носовая полость, служащая для крепления мощной мускулатуры хобота. Боккаччо не знал (да и не мог знать), что приблизительно за два тысячелетия до него ту же ошибку (и там же, на Сицилии) совершил великий философ Эмпедокл Акрагантский.

История, на первый взгляд представляющаяся анекдотической, заключает немало поучительного. Мораль в том, что толща времени способна не только проявлять подлинный масштаб чего-либо, но и привносить неизбежные искажения. Так Эмпедокл, которого при жизни почитали как поэта и великого чудотворца, остался в памяти человечества прежде всего философом. А Боккаччо, полагавший главнейшим делом своей жизни «высокую поэзию», вошёл в историю литературы как автор «Декамерона» – книги, которая при его жизни даже не была издана. В этом есть нечто жутко несправедливое. Дело ведь не в том, чтобы, использовав «Декамерон» в качестве паровоза, выудить из пыли библиотек прочие писание Боккаччо. Приговор времени суров: «Филострато», «Тезеида», даже «Фьяметта» и «Фьезоланские нимфы» современным читателем не востребованы и представляют интерес исключительно для историков литературы. Но более детальное представление о личности автора даёт возможность глубже погрузиться в его творение. Обнаружить в нём не только сумму клише, извлечённых на свет предыдущими поколениями толкователей, но и живой голос творца.

 

* * *

Для начала немного предварительных рассуждений. В истории литературы нередки случаи, когда автор становится заложником и пленником одного-единственного собственного сочинения. Так случилось с Сервантесом и его гениальным «Дон Кихотом», так случилось и с Джованни Боккаччо – создателем всемирно известного «Декамерона». Немногие филологически искушённые читатели вспомнят, что, помимо «Декамерона», его перу принадлежит биография Данте и комментарии к «Божественной комедии». И уже считанные единицы добавят, что самим именем «Божественная» великое творение Данте обязано своему первому комментатору Боккаччо. Но «Декамерон» в сознании потомков заслоняет всё, когда-либо написанное его автором. Само название этой книги стало нарицательным: она и поныне продолжается в бессчётных подражаниях и многочисленных экранизациях. Её сюжеты вошли в плоть и кровь европейской литературы, обретая новую жизнь то в комедиях Шекспира, то в рассказах Борхеса.

Жизни и творческой деятельности Боккаччо посвящены тысячи книг: от беллетризированных биографий до капитальных научных трудов. Однако для того, чтобы как-то приблизиться к пониманию этого человека, следует вспомнить маленький, но весьма существенный штрих его биографии: знаменитый «Декамерон», увековечивший имя своего создателя, писался в 1350–1353 годах, а опубликован был спустя почти век после смерти автора, в 1470-м. Практически все основные произведения Боккаччо появились в печати ещё позже. При этом образованная часть итальянского общества была знакома с ними по рукописным копиям и чрезвычайно высоко ставила не только прозаическое, но и поэтическое творчество Боккаччо. На протяжении десятилетий он оставался ближайшим другом и литературным соратником великого Петрарки. И это, напоминаю, при том, что бОльшая часть написанного Боккаччо широкой публике была неизвестна и существовала в формах, аналогичных «самиздату» наших дней.

Гениальные произведения никогда не возникают на пустом месте – их появлению предшествует гигантская внутренняя работа автора. А для адекватного понимания следует знать, на какой почве они произросли. Вооружившись этими нехитрыми тезисами, обратимся, наконец, к биографии нашего героя. Джованни был незаконным сыном флорентинского купца и француженки. Поскольку отец его происходил родом из деревушки Чертальдо, сам писатель именовал себя Боккаччо да Чертальдо. С десятилетнего возраста отец, желая блага своему отпрыску, стремился приспособить его к купеческому делу. Однако юный Джованни предпочитал украдкой штудировать Данте и засыпал над скучными торговыми книгами. Лишь в 1330 году отец смирился с тем, что Джованни не обладает ни малейшей склонностью к коммерции, и решил дать ему юридическое образование, также обещавшее вполне доходную карьеру. Однако непутёвый отпрыск и тут разочаровал своего родителя: вскоре он сбежал от наставников-законоведов и предался разгульной жизни в Неаполе.

Судьба Боккаччо круто переменилась после произошедшего в Риме в 1341 году знакомства с Петраркой. К тому времени Джованни был уже автором нескольких поэм и романов, основанных на ходячих сюжетах средневековой литературы – однако к занятиям литературой всё ещё относился недостаточно серьёзно. После встречи с Петраркой Боккаччо покончил с прежней разгульной жизнью и стал, по собственному признанию, «требовательнее к себе». Другой судьбоносной встречей, превратившей литературно одарённого шалопая в подлинного писателя, стала его несчастливая любовь к принцессе Марии Аквино, незаконной дочери Неаполитанского короля Роберта Анжуйского. Непродолжительное время юноша пользовался благосклонностью легкомысленной красавицы – однако вскоре надоел ей, и был отвергнут. История любви к Марии Аквино – «Фьямметте» его поэзии – стала источником первого зрелого произведения Боккаччо: психологической повести «Фьяметта», в которой он практически первым из европейских литераторов, предпринял попытку проникнуть в тончайшие переживания женской души. Рискованная попытка оказалась более чем удачной – однако в сфере мужской психологии автор потерпел сокрушительное поражение. Боккаччо слишком долго находился под влиянием Данте, слишком склонен был к мистическим образам и аллегорическим видениям, к идеалам средневекового аскетизма и платонической рыцарской любви – и на страницах повести довольно беспомощно пытался оправдать любовь земную, чувственную, как путь к любви небесной.

После смерти отца Джованни, которому уже исполнилось 35 лет, получил возможность беспрепятственно заниматься литературой. Он возвращается во Флоренцию, где – в лучших традициях флорентинских гуманистов того времени – с головой погружается в политическую жизнь города. Он записан в члены одного из семи старших цехов, и по поручению Синьории выполняет ряд дипломатических поручений самого различного свойства: от посольской миссии в Авиньон к Папе Иннокентию VI – до поездку в Падую к Петрарке, имевшей целью известить великого поэта, что приговор о его изгнании отменён, и уговорить его занять кафедру во Флорентинском университете.

Флоренция приближается к одному из самых мрачных периодов своей истории, связанному с тиранией герцога Афинского, – и Боккаччо, последовательно придерживавшийся республиканских убеждений, становится одним из главных идеологов борьбы с монархизмом. Именно ему принадлежит знаменитая фраза: «Нет жертвы более угодной Богу, чем кровь тирана». При всей бурной и разнообразной общественной деятельности, Джованни находит время для изучения древнеримских авторов, занятий астрономией, и вскоре приобретает славу одного из учёнейших людей Италии. В духе времени он создаёт ряд трактатов и стихотворных произведений на латыни, а вскоре начинает осваивать и греческий язык. Его обучает калабрийский грек Леонтий Пилат – и хотя познания Боккаччо в греческом далеки от совершенства, он ими гордится чрезвычайно, поскольку ни Петрарка, ни кто бы то ни было из гуманистов-современников греческим не владели.

Поворотной точкой в этом бурном, духовно насыщенном и, судя по всему, наиболее счастливом периоде его биографии становится опустошившая Флоренцию чума 1348 года. Именно «чёрная смерть», как известно, дала художественное обрамление «Декамерону». Семь девушек и трое молодых людей, спасаются от чумы на загородной вилле и устраивают для себя бесконечный праздник среди всеобщего бедствия. В течение десяти дней каждый из десятерых рассказывает по новелле. Эти сто новелл дают чрезвычайно сочную, разнообразную и реалистическую картину быта и настроений итальянского общества. Но, подсвеченные ужасом подстерегающей снаружи чумы, они свидетельствуют и о хрупкости человеческого существования перед неумолимым роком. Стоя лицом к лицу с почти неизбежной бессмысленной гибелью, Боккаччо – опять-таки первым в европейской литературе – приходит к выводу, что аскетические христианские добродетели непосильны для человека. И он создаёт жизнерадостную книгу о любви – высокой и низменной, пошлой и трагической, весёлой и печальной. Для итальянской прозы «Декамерон», без преувеличения, является тем же, чем «Божественная комедия» и сонеты Петрарки для поэзии: Боккаччо первым разработал для неё художественный язык.

Как известно, бόльшая часть сюжетов «Декамерона» являются заимствованными, так называемыми бродячими сюжетами, ведущими происхождение и от сказок «Тысяча и одной ночи», и от византийских повестей. Однако психологическая проработка характеров – сугубо авторское достижение Боккаччо. Именно она, помноженная на изумительную лёгкость изложения, на богатство и сочность языка, ввела автора «Декамерона» в высочайший пантеон мировой литературы. Для того, кто прочитал «Декамерон», становится нелепой сама средневековая постановка вопроса о праве человека на плотскую любовь – этим объясняется более чем вековое противодействие Церкви публикации книги Боккаччо. И – одновременно – её широчайшая популярность в многочисленных рукописных копиях. Без этого революционного открытия Боккаччо были бы невозможны ни фарсовое жизнелюбие Рабле, ни высокий трагизм Шекспира, ни – применительно к отечественной литературе – «Пир во время Чумы» Пушкина.

Страницы «Декамерона» населены не абстрактными фигурами-аллегориями влюбленных и прелюбодеев, скупцов и мошенников – но живыми людьми. Подобно тому, как в «Божественной комедии» Данте флорентинцы встречались со своими недавними согражданами, так и читатели «Декамерона» узнавали в его новеллах современников, память о которых была ещё жива в Италии. Таковы, например, художники Бруно и Буффальмакко – вполне реальные люди, о которых впоследствии сообщал в своих знаменитых «Жизнеописаниях наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих» Джорджо Вазари.

В «Декамероне Боккаччо воздаёт дань ещё одному из своих современников – величайшему художнику Проторенессанса Джотто ди Бондоне. О нём один из героев, Панфило, с глубочайшим уважением, рассказывает, что тот, «благодаря несравненному своему дару всё, что только природа, создательница и мать всего сущего, ни производит на свет под вечно вращающимся небосводом, изображал... карандашом, пером или даже кистью до того похоже, что казалось, будто это не изображение, а сам предмет... Он возродил искусство, которое на протяжении столетий затаптывали по своему неразумию те, что старались не столько угодить вкусу знатоков, сколько увеселить взор невежд, и за это по праву может быть назван красою и гордостью Флоренции».

Из воспоминания современников известно, что Боккаччо больше всего на свете дорожил своей независимостью и возможностью беспрепятственно заниматься литературой. Когда в 1353 году великий канцлер Неаполитанского королевства Никколо Аччайуоли вступил с писателем в переговоры о переезде в Неаполь, под его покровительство, Боккаччо сообщал в ответе его приближенному, неаполитанскому гуманисту Дзаноби да Страда: «Оставаясь бедным, как сейчас, я принадлежу себе; став богатым и заняв высокое положение, я должен буду жить ради других. Здесь, среди своих книг, я испытываю больше счастья, чем все князья, увенчанные коронами».

После создания «Декамерона» Боккаччо с головой углубился в Дантовские штудии. Его стараниями флорентинцы, некогда изгнавшие поэта из города, учредили особую кафедру, посвящённую «Божественной комедии» – и поручили возглавить её Боккаччо. В 1363–64 годах Боккаччо пишет «Жизнь Данте» – первую из биографий своего великого земляка. А работу над комментариями к «Божественной комедии» он продолжает до последних дней жизни: они прервались на 17-й Песни «Ада».

Заслуги Боккаччо перед мировой литературой огромны. Помимо упомянутого революционного переворота в сознании общества, он по праву считается в прозе – отцом психологической новеллы, а в поэзии – создателем октавы. Он одним из первых, вслед за Петраркой, стал собирать и переписывать античные манускрипты; он познакомил с ними итальянское общество – без этого попросту невозможным было бы то историко-культурное чудо, которое мы ныне именуем Ренессансом. Но, главное, Боккаччо едва ли не первым явил Италии и всему миру новый тип человека Ренессанса. Ибо только такой великий Автор и был способен создать великую Книгу.

 

* * *

А теперь две вопроса, которые спровоцировали меня на написание настоящих заметок. Первый связан с тем, по какой причине к имени Боккаччо (вслед за Петраркой) устойчиво прилип титул «первого гуманиста», одного из столпов грядущего Возрождения. Второй: как случилось, что автор, почитавший себя прежде всего поэтом (т.е. стихотворцем), в итоге оказался гениальным прозаиком, создавшим художественный язык итальянской прозы и подарившим миру жанр психологической новеллы?

Начнём с того, что сам Боккаччо о каком-либо Ренессансе не имел ни малейшего понятия. Термин этот впервые промелькнёт лишь двести лет спустя, в писаниях Вазари, а в обиход будет введён и вовсе в XIX веке Жюлем Мишле. Это логично: большое видится на расстоянии. Но то же самое расстояние чревато и неизбежным искажением перспективы. Для современного человека картинка выглядит приблизительно так: после падения Рима едва ли не на тысячелетие над Европой спустилась тьма Средневековья, а потом – будто кто-то щёлкнул выключателем – мир озарился ярким светом Возрождения.

На деле всё, естественно, было не так просто. Культуре, в отличие от политики, революционные переходы противопоказаны. Ростки того, что мы склонны именовать «ренессансным мышлением» можно обнаружить не только у Данте, но и за столетие до него – при дворе императора Фридриха II Гогенштауфена. А от того, что почитаем «мышлением средневековым» – от схоластической науки, жёсткой иерархии общества, обскурантизма – человечество не избавилось по сей день. Тем более, подобного противостояния не было во времена Боккаччо и Петрарки. Вместо густой ночи, озаряемой светом разрозненных светильников гуманизма, текла нормальная повседневная жизнь, в которой просвещённость соседствовала с дремучим невежеством, великие открытия с варварскими суевериями, высочайшие взлёты человеческого духа с подлостью и кровавыми преступлениями. Другое дело, что усилиями Петрарки, Боккаччо, сотен менее известных людей постепенно утверждались основы нового, более гуманного сознания. Проще сказать: деятельность тех, кого именуют «первыми гуманистами» оказалась бомбой замедленного действия, сработавшей несколько столетий спустя. Сами же они были – по складу мышления, по характеру, по бытовому окружению – людьми своего времени. Того самого пресловутого Средневековья. Нелишне напомнить, что термин «Тёмные века» применительно к эпохе, последовавшей за падением Рима, был введён в обиход именно Петраркой. Относился он к периоду с VI по X век, когда западные королевства, основанные победившими варварами, проигрывали в культурном отношении не только хранительнице наследия античности, Византии, но и высокой культуре арабов. Своё же время «тёмным» ни Петрарка, ни Боккаччо не считали – хотя с точки зрения современной исторической науки обитали с эпоху самого что ни на есть классического (т.н. «высокого») Средневековья.

В 1975 году, к 600-летию со дня смерти писателя, вышла в свет книга итальянского литературоведа Витторио Бранка «Боккаччо средневековый». Работу над ней автор начал вскоре после окончания Мировой войны, всерьёз заставившей задуматься о том, далеко ли мы ушли от ужасов Средневековья. Боккаччо, встающий со страниц книги Бранка, поразительно отличается от сложившегося о нём культурного мифа. Начнём с того, что – даже в процентном отношении – и «Декамерон», и прочие литературные произведения – составляют лишь малую часть вышедшего из-под его пера. Бόльшая же часть – это энциклопедические компендиумы и трактаты: «Генеалогия языческих богов» (“De genealogia deorum gentilium”) в 15 книгах, «О горах, лесах, источниках, озёрах, реках, болотах и морях» (“De montibus, silvis, fontibus, lacubus, fluminibus, stagnis seu paludibus et de nominibus maris”), «О несчастиях знаменитых людей» (“De casibus virorum et feminarum illustrium”) в 9 книгах, «О знаменитых женщинах» (“De claris mulieribus”). Написаны все эти трактаты на чистейшей латыни. И чем же, в таком случае, отличается Боккаччо, уединившийся от мира в своём доме в Чертальдо, от усердного монастырского клирика, проводящего жизнь за переписыванием древних манускриптов?

Далее: если взглянуть на «Декамерон» (как и на иные его творения) с точки зрения средневековой традиции – преемственность очевидна. Боккаччо, общепризнанный родоначальник психологизма в литературе, продолжает мыслить аллегориями. Новеллы «Декамерона» вырастают из куртуазной литературы и рыцарских романов, а структура их восходит к средневековому театру – т.е. опирается не на античную драму, а на карнавальные традиции бытовых комических сценок, которыми перемежались представления средневековых мистерий.

Наконец, обратимся к образу автора. «Золотая легенда» о начале жизненного пути, сочинённая самим Боккаччо, изобилует сказочными подробностями, характерными для биографий средневековых героев – от легендарного Роланда до вполне исторического Кан Гранде делла Скала. После создания «Декамерона», правда, автор подобного простодушия уже избегает – скорее всего, даже стыдится. Однако на закате жизни с великим вольнодумцем и жизнелюбом, каким рисует Боккаччо романтическая традиция, происходит разительная метаморфоза. В мае 1361 года в Сиене умирает картезианский монах Пьетро Петрони, славившийся благочестивой жизнью и почитавшийся за святого. За две недели до смерти он впал в состояние религиозного экстаза, после чего поручил своему ученику монаху Джоакино Чиани обратиться с увещеванием к выдающимся людям своего времени (в том числе – к Боккаччо) и убедить их, оставив грешный образ жизни, встать на путь истинный. Монах добросовестно выполнил поручение. По свидетельству Боккаччо, пламенная проповедь Чиани проникла в самые потаённые уголки его души. Великий вольнодумец в письме к Магинардо де Кавальканти отрёкся от прежних писаний. Он даже пытался сжечь «Декамерон» – по счастью, это оказалось невозможно. Великая книга, ещё не изданная, успела разойтись по миру в сотнях рукописных копий – предвестнике грядущего «самиздата».

Отечественный читатель, представив Боккаччо, сжигающего «Декамерон», не может не вспомнить о Гоголе – также пережившем под конец жизни поразительное обращение. Поразительно, но параллель оказывается глубже, чем представляется на первый взгляд. Оба начинали как посредственные поэты – чтобы впоследствии стать великими прозаиками, реформаторами прозы. Справедливости ради отметим, что след, оставленный Боккаччо в поэзии, гораздо более весом, чем гоголевский «Ганс Кюхельгартен». Как минимум, ему принадлежит честь утверждения главной строфы стихотворного эпоса Ренессанса – октавы. Это не означает, что без Боккаччо не было бы Тассо, Ариосто, Камоэнса или Байрона – однако они были бы какими-то иными.

Современники не раз сравнивали главное творение Данте – его «Комедию» (напомню ещё разок: термин «Божественная» к ней прибавил также Боккаччо) – с готическим собором. Но готическому собору подобна и идеально расчисленная, устремлённая ввысь структура «Декамерона». Наконец, вспомним, на каком фоне происходит действие главной книги Боккаччо. Во Флоренции свирепствует чума. Обезумевшие люди предаются разврату, повсеместно царят отчаяние и насилие. На этом фоне прекрасные дамы и благородные юноши рассказывают друг другу жизнеутверждающие и поучительные истории о любви. Это же классический «Пир во время чумы», восходящий к средневековым «Пляскам смерти»! Удивительно ли, что, поддавшись проповедям картезианца, автор попытался отречься от собственного творения? Удивительно ли, что на склоне лет он – десятилетиями воспевавший любовь к прекрасной Фьяметте – создал едва ли не самый жестокий женоненавистнический памфлет в истории человечества: «Ворон, или Лабиринт Любви» (“Il Corbaccio, о labirinto d’amore”)? Перепады от неистового распутства к экзальтированному благочестию – нормальные скачки средневекового сознания.

Согласно традиции, незадолго до ухода из жизни Боккаччо сочинил собственную эпитафию: «Под этим камнем лежат прах и кости Иоанна, душа его предстает Богу, украшенная трудами земной жизни. Отцом его был Боккаччо, родиной – Чертальдо, занятием – священная поэзия». «Священная поэзия», слугой которой почитал себя Боккаччо, осталась к нему равнодушной, зато почти случайный, маргинальный шедевр пережил века. Вспомним, что Гоголь именовал своё главное творение «поэмой». Точно так же – как поэма в прозе – воспринимался на протяжении веков «Декамерон». Откровенным подражанием ему стали «Кентерберийские рассказы» отца британской поэзии Чосера (созданные десятилетие спустя после смерти Боккаччо в Италии).

Параллель между двумя гениями – Боккаччо и Гоголем – на этом не заканчивается. Туристы, приезжающие ныне в Чертальдо, поклониться могиле автора «Декамерона», не подозревают, что в 1783 году надгробная плита была сломана, а обломки её затеряны. Вместе с костями из могилы извлекли металлический цилиндр со свитками рукописей. Куда всё это подевалось – неведомо. Вероятно, на реликвии наложил лапу тогдашний священник церкви св.Иакова Франческо Контри. Его экономка рассказывала, что Контри хранил у себя череп великого писателя и любил показывать его друзьям. Что упокоено под современной надгробной плитой в Чертальдо – непонятно.

Подобная же история, как известно, произошла в 1909 году при перезахоронении Гоголя. Пропавший череп – мрачное напоминание о Средневековье, которое, как оказалось, так просто нас не отпускает. Зато пережившая века рукопись, сжечь которую оказалось выше сил автора, внушает надежду, что всё на так безысходно. Пир во время чумы продолжается.