Константин КОМАРОВ

 

Родился в 1988 г. В Екатеринбурге (тогда – Свердловск), окончил Уральский федеральный университет им. Б.Н.Ельцина, кандидат филологических наук. Публиковался в литературных журналах «Знамя», «Дружба народов», «Урал», «Звезда», «Нева», «Октябрь», «Знамя», «Новый мир», «Вопросы литературы», «Дети Ра» и др. Автор нескольких книг стихов и сборника литературно-критических статей «Быть при тексте».

 

 

СНЕГ – СТРОФА БОЛЬШАЯ

 

*  *  *

 

Ты, странный, глухой, незаметный,

растущий сквозь тьму, как зерно,

но всё же не ставший заменой

тяжёлой печали земной –

 

мой голос, сырой и увечный,

желавший, как шумный родник,

струиться сквозь белую вечность

в бессмертия чёрный рудник;

 

срывавшийся в шёпот порою

и часто – в свистящий бурун,

ты стлался тоскою перронной

и громы метал, как Перун.

 

Пропитанный спиртом камфорным,

ты путал вовсю полюса

и рвал за пределы комфорта

пустые мои телеса,

 

и вырвал, похоже что, с корнем,

сломав изумлённую пясть.

 

Мой голос, я верю, что скоро

смогу я с тобою совпасть

 

и больше не стану рядиться

за страшное право сказать

про главное это единство,

в последний впадая азарт.

 

 

*  *  *

 

Я никогда к тебе не прикоснусь,

как слово прикасается к бумаге:

на это мне не хватит нежных чувств,

сердечной глуби, бережной отваги.

 

Душе не хватит смертного старья –

так понял я, себя назад листая.

А ведь когда-то рядышком стоял,

впритык к тебе. Стоял-стоял и стаял.

 

И в горсть собрав свою немую грусть –

пустую и простую, как мычанье,

я никогда к тебе не прикоснусь,

как слово прикасается к молчанью.

 

 

*  *  *

 

По лекалам скроена окраина

и линеен ливень по пути.

Всё, чем зренье было обокрадено

выплатили сердцу во плоти.

 

Как крючок с назначенной наживкою,

ты един в сей местности гнедой

с капающей с капюшона жидкостью,

часто именуемой водой.

 

И никто здесь не сочтёт насилием

результат безмолвного труда:

слиться с нею болевым усилием

и отсюда слиться навсегда.

 

 

*  *  *

 

Снежинка – слог,

а снег – строфа большая,

что шепчет бог,

уснувшим не мешая.

 

Но бог уснул,

уснуло неба море,

сутулый стул

в усталом коридоре.

 

Не от ума

и даже не от мира –

во сне туман

и тёмный запах тмина.

 

Так в улей мёд

берёт себе и льётся,

так пулемёт

палит бесшумно в солнце.

 

Укрывшись, будь,

чтобы, не сгинув в хламе,

сновала суть

меж спящими телами.

 

Я не решён.

Я не продолжен болью.

Мне хорошо,

когда я сплю с тобою.

 

 

*  *  *

 

Начинается лютое лето,

вдох горчит, как густой молочай –

это самая малая лепта

за стремление смерть промолчать,

 

чтоб не выглядеть глупым невежей,

просто не говорить, просто не…,

просыпаясь с утра на несвежей,

но до боли родной простыне.

 

Встать на строчки расшатанный стульчик,

сунуть голову в петельный плен,

задыханием – шуточным, штучным –

заполняя пробелы проблем.

 

И танцуя по клавиатуре,

и на ветер плюя восковой,

тосковать разве что по культуре,

лишь по ней тосковать – мировой.

 

 

*  *  *

 

Пропадают в болото блокнота

вишни пьяные виршей ночных,

и несчастья нечастая нота

ржавой музычкой держится в них.

 

Слог мой стираный – стар и условен,

свеж и снежен мой глас – и горюч,

но затвержен закон и усвоен:

если ты не герой – не горюй.

 

Но наотмашь тоску не отмолишь,

говори ею ночью немой,

и с бумаги стихов не отмоешь,

а поэтому – вовсе не мой.

 

Даже если средь слов нету сущих,

всё равно умолкать не пора.

И насущность конструкций несущих

обрушает зло в дебри добра.

 

 

*  *  *

 

Пространства воле не помеха

и – раскидав свои дела –

я за самим собой поехал

сквозь распитые зеркала.

 

Навстречу ломанулись скопом

часы – куражась и кружась –

их больше циферблат не скопит,

утративший былую власть.

 

Но в сонме облаков овечьем

дух может мыслью обрасти,

наполниться тоской о вечном

и сам себя не обрести,

 

а может обнаружить скоро

в чертогах сонной головы,

не гонорара – приговора

прося. Молитвы – не молвы…