Сергей УТКИН

 

Родился в 1987 г. в г. Шарья Костромской области. Учился в С.-Петербурге, в Балтийском государственном техническом университете «Военмех» им. Устинова. Публиковался в сборниках костромских поэтов «Начало» (2009), «По зову слова» (Шарья, 2009), «Встреча в новом веке» (2011) и журналах «Кострома литературная», «Параграф»; санкт-петербургских сборниках малой прозы «Невская перспектива», «Душа на рифму не глядит»; санкт-петербургских сборниках стихов «КаэРомания» «Автограф», альманахе «Илья» (2014), «Невском альманахе» (2011-2015); альманахе современной поэзии «Свежий взгляд» (2013), «Журнале ПОэтов»; интернет-журналах «Кольцо А», «Буквица», «Пролог», «45-я параллель», «Город Пэ», в региональных литературных изданиях и др.. Участник 10 Форума молодых писателей в Липках. Финалист и лауреат литературных конкурсов (шорт-лист «Илья-премии 2014», фестиваль «Славянские традиции-2015» в номинации «Стихи о любви»).

 

 

ВЕРА ИЗ-ПОД ВЕДЕНИЯ

 

Дмитрий Терентьев. Пламень веры: повесть. – Нижний Новгород. – ИП Гладкова О.В. – 2019 г. – 71 с.

 

Смотрит человек: из-под бровей, из-под шапки, из-под руки, ладошки. Но, в конце концов, он смотрит всегда, если осознанно, то из-под ведения. Малыш, держащийся и рукой, и взглядом за маму, ведает детскую, дом, двор и его обитателей. Обрастает знанием с каждым днём – нет, он даже этим каждым днём и обрастает. Пытаясь порой от лишних из них, нежелательных, нелюбимых или неудачных, избавиться. Взрослый избавляется легче: и от дней, и от людей. Только от знания людей ему избавляться нельзя – жизнь не простит. Накажет за забывчивость.

Вспомню, в качестве анекдота, эпизод больничный. Кастелянша, провожая меня с напарником от пищеблока в отделение, начальники которого назначили нас носить завтраки, обеды и ужины с кухни больным, попросила втащить мешки с излишками хлеба (старого) в каморку под лестницей в подвальном помещении. Там, в сырости банного отделения, виднелась дверь, обшарпанная, облезлая, окрашенная в неприятный цвет. За ней, в тесноте помещения, на лежаке, поместилась соработница водившей нас по коридорам больницы начальницы подушек и одеял. «А, ну, чё, б…? Отдыхаешь ты тут у меня?» Дальнейший диалог понятен по вышеприведённому фрагменту. После него женщина, впуская нас в привычную суматоху отделения, вставляла: «С Богом, мальчики!» Без сомнения, она многое ведала и знала, что и в отделении Бог нужен – и она несомненно права. Нужна и вера в Него. Но мне тогда мельком подумалось: кто и на что только в России ни готов святым именем благословлять, напутствовать и посылать…

Книга Дмитрия Терентьева выдаёт героя, глядящего из-под иного ведения. И в начале её, и в завершении. В начале, до жизни персонажа в монастыре, просто другого. В конце же – преображённого, отображённого в послушнике, в его умении смирения. Усмирения волею к поступку и труду полезному, доброму, праведному, страстей и распущенности в мыслях, в руках, в словах. Умеющему видеть в малых делах верность замыслу Господней благодати, миру Господнему на земле, среди живых.

Переиначивать семьдесят авторских страниц в несколько строк – отчасти жестокость по отношению к тексту. Но для не читавших эту повесть (а при тираже книги в 250 экземпляров таких, увы, большинство) отмечу главные штрихи сюжета и чёрточки его главного героя. Молодой человек, обладающий богатым трудовым (речной флот), учебным (училище и ВУЗ), семейным (развод с женой) опытом, стеснённо живущий в родном городе, потому что навалилась череда неудач и невозможностей, отправляется в скит. После нескольких дней послушания под руководством настоятеля он возвращается домой. Внешний контур событий в этой духовной повести практически незаметен, незначителен, скуп. Я часто отмечаю подобный признак у духовной литературы. Возможно, он следует за жизнью, где главные события духовного роста тоже незаметны «невооруженному глазу».

Надо сказать, что примерно в то же время, что и книгу Дмитрия Терентьева, я читал роман Захара Прилепина «Обитель», действие которого происходит на Соловках в СЛОНе в 1930-х годах. Книга была очень востребована читателями и в России вообще, и в Костромской области в частности. Оправданы ли усилия по чтению восьмисот страниц текста их смыслом – вот что меня интересовало, когда я брал в библиотеке это издание. Я не историк, чтоб судить об исторической достоверности содержания книги – ведь известный писатель работал с консультантами и опирался в своем творчестве на их рассказы. Но тщательность прописанных барачных диалогов и сцен, гнетущей обстановки заключения, знание жаргона (или умелая его стилизация?) удивляли. От страницы к странице образ неприятного, персонифицированного то в лице блатных, то в портретах лагерного руководства, то в других деталях нагнетался, обрастая подробностями, деталями, поступками, событиями. Под конец для меня лично чудовищность персонажей «Обители» стала ясно ощутимой. Омерзение к одним, как и сочувствие к немногим другим, под конец чтения, становилось сопоставимым со впечатлением от жизни, как будто я не читал книгу, а общался с этими людьми. Было впечатление от человека, а не только от слов о нём.

Книга Терентьева десятикратно меньшая по объёму и на фоне «Обители» выглядит брошюрой. Возможно, ее и не стоит сравнивать с романами, масштабными и эпическими трудами? Зато хочется сравнить с небольшим объемом повести характеры, выписанные в ней. Раскрытие характеров персонажей в ней на первый взгляд лёгкое, не слишком глубокое, немногословное. Такова, в общем, и монастырская жизнь, где словоохотливость не поощряется. И читатель не всегда уверен, что больше раздражает: пустословие или полнословие?

В повести Терентьева важна описательность эпизодами, сценками, небольшими приключениями героя на подворье: то он огородничает, наблюдая за детьми и напарником, то чинит монастырскую «Ниву» и отбивается от искушения в лице новоприбывшего (тот предлагает оставить работу – послушание, дело). Эта описательность «дублируется» в иллюстрирующих книжку рисунках Елизаветы Байдуровой. Показательны монастырские сценки эти не меньше, чем попытки объяснить замысел во всём происходящем. Это послушание и прислушивание, приглядывание к заведённому порядку, эпизод за эпизодом, роль за ролью (несение одной из святынь в церковный праздник, беседы о русской литературе и любимых писателях с бывшим филологом). Каждая из них, как научение в благоразумии, во вдумчивости, в сдержанности.

«Пламень веры» – это не книга придыханий – это книга притиханий и одновременного утверждения, установления уверенности в неуверенности. Пронеся своё послушание, внеся свою лепту трудом в жизнь подворья, молодой человек уносит оттуда понимание, что любой добрый поступок является богоугодным, будь то всего лишь покупка овощей с огорода при ските на выходе с территории. Ведь за пределами обители её свои боги и божки, свои страхи, искушения, борьба волей и пожеланий. И хоть порой кажется, что «бешеное Небо – строгий господин» (цитата), но послушание воле людской чревато порой грехом большим, злейшим, чем послушание воле Господней.

И это даже если за ней, в конце расследования, также окажется попытка воли людской господней обернуться. Или господ обернуться Господом. Но это, как известно, совсем другая история.