Наталия ЕЛИЗАРОВА

 

Родилась в подмосковной Кашире. Окончила юридический факультет МОСАП при Правительстве Москвы и Литинститут. Автор поэтических сборников: "Осколок сна" (2006) и "Черта" (2014, Сербия), книги для детей "Мой ангел" (2015) и публикаций в периодике. Участник Форума молодых писателей, российских и зарубежных поэтических фестивалей. Автор гимна Ночной Хоккейной Лиги. Шорт-лист конкурса поэтов-неэмигрантов «Неоставленная страна» (2013/2014), лауреат премии им. А. Ахматовой журн. «Юность» (2015). Соредактор сербского журнала «Жрнов». Стихи переведены на английский, сербский, немецкий, польский, румынский, турецкий, даргинский, болгарский, венгерский языки. Член СП Москвы. Живет в Москве.

 

 

ОЗЕРО

Рассказ

 

«И каждая эпоха человеческой жизни, каждая страна,

каждый город, каждый дом, каждая комната имеют свой запах  – точно так же, как имеют свой запах каждый человек, каждая семья, каждый род… и – за эпохами, за событиями городов и стран – ему, этому,  данному человеку, морщинки у глаза, запах комнаты  существенней, многозначимей, чем событья эпох».

(Б.Пильняк)

 

Серость неба давила не только на голову. Она словно ложилась на все внутренние органы, отягощая каждый из них, забивая существующие в них пустоты серой ватой, наполняя тело отзвуками грозовых разрядов. Будто внутри родилась шаровая молния и перемещается от желудка к коленям, от ног к голове, замедляя свое движение то в животе, то в районе горла, и тогда словно спазм схватывает тело, и человек замирает или, наоборот, начинает двигаться, чтобы освободиться от этого груза, чтобы ушло это странное ощущение грозы внутри тебя.

Как странно: стоит пойти дождю, смениться направлению ветра, и ты уже не тот. Стоит позвонить близкому человеку и произнести обычные слова с другой интонацией, и ты уже чувствуешь эту перемену, и в тебе звенит тревожная струна: что-то не так, что-то случилось. Не твоя ли здесь вина? Стоит позвонить просто не тому человеку и не вовремя, и мир рушится в одно мгновение, словно от этого неправильного звонка зависит вся жизнь, даже, пожалуй, жизнь всего человечества. Можно ли вот так чувствовать, всегда на изломе, убиваясь там, где другие просто радуются; радоваться там, где другие видят пустоту?

Только ли русский человек может чувствовать вот так, не сдерживая этот поток эмоций, перехлестывающий через все возможные пределы? Или отдельные представители других национальностей тоже встречаются с шаровыми молниями в животе?  

Да, небо давило с вечера, с утра всё тоже было серым, и вставать и куда-то идти было невыносимо. Степан задвинул поплотнее шторы и лёг обратно в постель. Ирина ушла неделю назад, она просто купила билет на самолет и исчезла, не оставив записки. Да, она не раз пыталась поговорить, но плохо получалось, все это приводило лишь к слезам и срывам, ни до чего конкретного они так и не договорились. Претензии у неё были две: жизнь в этом холодном промозглом месте у озера и его любовь к книгам. Обе были резонны, поскольку климат здесь и вправду был сырой, ветер часто ломал деревья на холме, вода в озере была зеленоватой, пахнущей талым снегом. Ближе к берегу – заросли шиповника и барбариса. Но он любил это место, особенно на рассвете, когда над водой и дальними горами  стоял туман, и пейзаж казался  нарисованным на холсте. Или в солнечный день, когда каждое облачко отражалось в воде, а цветы на лугу тянулись своими разноцветными головками к свету. Он не представлял своей жизни без озера. Ирине было скучно. Её не радовала ни зелень травы, какой не увидишь в городе; ни цветы, которых не встретишь в средней полосе. Книги были ещё одним камнем преткновения в их отношениях. Он собрал небольшую, но хорошую библиотеку, отвел ей отдельную комнату в задней части дома и проводил там большую часть дня. Он погружался в параллельные миры, созданные писателями разных стран, он побывал во многих веках,  прожил много жизней вместе с героями.

Надо сказать, что он долго ждал этого, когда можно будет не работать на кого-то, не жить, как затравленный зверек, опасливо поджимающий уши при звуках будильника, уйти от рутины и, сидя вот так на веранде у озера, читать книги. Юность он провел в квартире в большом городе: учеба, работа – всё как у всех. Он работал инженером – проектировщиком на огромном сером заводе, ежедневно видел серые трубы, серые здания по дороге на работу. Этот дом на озере купил его отец незадолго до своей смерти. Степан даже не знал об этом, узнал уже после, приехал и остался. Потом приехала Ирина, они были вместе уже несколько лет, детей у них не было. Она побыла пару месяцев и вернулась в город. Ирина работала хореографом в училище, скучала по своим воспитанникам, ей хотелось движения,  не хватало бешеного ритма города. А на озере ритм жизни был совершенно иной, утро плавно перетекало в вечер, день трансформировался в последующие дни, время можно было  размять в пальцах, словно пластилин. Степану не было ни скучно, ни одиноко. По утрам, когда не спалось, он уходил в горы – недалеко, брал палку и Витязя – огромного лохматого пса, и шёл осматривать свой новый мир, свой необитаемый остров.

Ближайшие соседи жили довольно далеко, отец, видимо, специально так выбрал место. Это были старики Долмины, Иван и София. Он иногда заходил к ним, раз в месяц, не чаще, заносил какой-нибудь гостинец или просто болтал с ними на веранде их дома, увитого плющом. Их дети, наоборот, уехали в город с озера, поближе к цивилизации.

– И правильно, – говорила Ирина. – Ну что здесь делать молодежи, удить рыбу? Я удивляюсь, как ты можешь изо дня в день сидеть и смотреть на воду, никакого движения, никакого порыва!

Обычно он ничего не отвечал. Иногда шёл в библиотеку. Иногда и вправду отправлялся удить рыбу, а потом готовить её. Это тоже  был процесс. Подготовка наживки, выбор удочки, сидение на берегу в ожидании.

Ирина всё же уехала. Несколько месяцев она активно работала, звонила иногда по вечерам, уговаривая его вернуться в квартиру. Даже затеяла какой-то небольшой ремонт. Степан сразу же отклонил это предложение, он только-только почувствовал себя дома, и не хотел расставаться с этим новым  комфортным ощущением. Она пыталась привлечь общих друзей, чтобы они повлияли на его решение, но все они – взрослые люди, и если человеку хочется жить на озере – отчего не жить? Большинство из них тоже хотели бы уехать из города, но не могли по тем или иным причинам.

Спустя полгода, испробовав все способы давления на него, Ирина вернулась, тихо сидела в кресле-качалке на веранде, укрывшись пледом. Казалось, что и она только и хотела, что покоя, тишины, что именно этой умиротворенности и искала долгие годы. Ему показалось, что между ними наступило истинное понимание, открылась какая-то странная нежность, хрупкость. Она садилась подле него, когда он читал книгу, склоняла голову ему на плечо и замирала, словно чтение никогда не раздражало её. Словно это вообще другая женщина вошла в его жизнь.

В периоды одиночества он вспоминал свою молодость и девушку по имени Татьяна, которая когда-то жила с ним по соседству. Как он был влюблен тогда. Как хотел проводить  с ней все дни и ночи. Если и говорят, что бывает только одна весна любви, то у Степана она была как раз тогда. Татьяна была невысокой смешливой шатенкой с маленькими ладонями. Он брал её ладони в свои большие, прижимал к лицу, вдыхал запах кожи с примесью цветов. Перебирал её волосы, смотрел, как  забавно морщится её носик, когда она рассказывает что-то смешное. Татьяна была вся – солнце, свет, движение, жизнь. Что случилось потом, он толком не смог бы рассказать.  Он переехал, много работал. Она смеялась, подавая руку кому-то ещё. А может быть, это он в какой-то момент отвел глаза, повернулся спиной. Почему-то это не запомнилось, в памяти остались лишь яркие краски, дорогие сердцу черты.

Как тяжелы были эти воспоминания  именно здесь, когда всё располагало к безмятежности, наслаждению жизнью. Порою в городе, на работе он мечтал оказаться в парке возле пруда или в пасмурный  день смотреть с террасы загородного дома дождь, или просто лежать в постели, вдыхая запах сосен за окном. Именно здесь, на берегу, он остро чувствовал своё одиночество, точнее, одинокость. Чувствовал это непонимание людьми в своей библиотеке, на чердаке, на кухне, в палисаднике. Раньше шум города казался ему невыносимым, а сейчас он начал понимать иное, когда в тишине его настигали свои же собственные мысли, от которых было некуда спрятаться, укрыться, некому было защитить его от них.

Возвращению Ирины он обрадовался, надеясь, что она останется с ним. Но гармония оказалась недолгой, и он снова оказался предоставлен своим мыслям. Господи, отчего ты принимаешь наши молитвы буквально? Когда человек просит что-либо, он сам не ведает, что творит. Он не знает, во благо ли ему это будет или во зло. Когда он встретил Ирину, он не предполагал, что сценическая карьера будет для нее дороже, чем их совместная жизнь. Когда он просил отдыха и тишины, он ещё не знал, каково это, когда боишься засыпать один, когда разговариваешь с соседским котенком, когда отвечаешь шуму ветра и плачешь под дождь. «Словно всю родню схоронил», – отчего-то подумал Степан. Впрочем, это было почти правдой. Отец умер шестнадцать лет назад, и мама скончалась – вот уже четыре года прошло. Где-то на севере жила сестра, но они не общались, сказалась разница в возрасте в детские годы.

Два дня назад он  купил приемник. Настроил волну с самыми жизнерадостными  песнями, не имеющими особого смысла, слушал много часов подряд,  голова начала надуваться звуками, как воздушный шар. Музыка отчасти забивала мысли, но мешала свободно дышать. Он выключил приемник и снова погрузился в темноту своего сознания. Раньше он думал, что оптимист. Он смотрел вокруг и действительно видел зелень травы, синеву неба, слышал пение птиц, как советуют в книгах по психологии, и всё это приносило ему радость. Но параллельно с этими маленькими радостями внутри маячило большое, грузное, оно давило своей шершавой массой, дышало шумно и прерывисто, и словно не могло выкарабкаться наружу. И Степан ничем не мог помочь ему. Он не знал, друг ему ЭТО или враг. Что друг – непохоже, ведь когда Оно появлялось, Степана словно сжимали стены собственного дома, он садился в кресло в темном углу библиотеки и старался вспоминать что-то радостное, чтобы отвлечься. Потом Оно стало появляться чаще, светлых моментов стало не хватать, чтобы отбиться. Степан вел внутренние монологи с недругом, пытался закрыть сознание от темного бреда,  пытался медитировать. С непривычки  не знал, с чего начать. Начал считать баранов, как в детстве, когда не мог заснуть. Потом убирал баранов, оставляя луг, цветы, небо. Потом убирал все картинки, пытаясь смотреть в Ничто, в пустоту. Отчего-то ему представлялась кора деревьев, глаза блуждали в её изгибах, пытаясь проникнуть в трещины, в сухие дупла, в самую суть ствола. Возможно, под этой сухой корой ещё бились живые соки, которых ему так не хватало, чтобы бороться.

Ирина не звонила, и он ей не звонил, обсуждать было уже нечего, ведь порой слова бывают не нужны вовсе. Достаточно взгляда, жеста, поступка. А когда ряд ледяных слов, резких жестов и  неблаговидных поступков выстаиваются в одну цепь, то картина  предельно ясна. Нет, нельзя сказать, чтобы сам Степан никогда не совершал подобного. За долгую жизнь ему случалось незаслуженно обижать людей, причинять им боль. Иногда он даже не замечал этого, иногда понимал спустя время.

Он снова вспомнил Татьяну. Кажется, это он обидел её, отстранил от себя. Ему нестерпимо захотелось вернуть назад время, идти за руку с этой девушкой по той улице, где жили его родители, где прошла их юность, вдыхать запах её волос и легонько касаться губами тыльной стороны её руки с запахом цветов.

И, несмотря на верный завет «не встречайтесь с первою любовью», ему в голову пришла безумная мысль разыскать её. Степан с трудом поднялся, медленно оделся. Отчего он не подумал, что она может быть замужем, что у неё, возможно, трое детей, она состарилась, пополнела, и у неё двойной подбородок?  Ничего этого не пришло ему в голову, только одно: найти и поговорить.

Он поехал в город, зашёл в кафе, вошел в интернет и стал забивать на многочисленных поисковых сайтах её имя и фамилию – ту, которую она носила раньше.  Он понимал, что она могла сменить фамилию и место жительства, что шансов очень мало, но в голове его все ещё жил образ этой девушки, почему-то он видел её в длинном белом сарафане, идущей по берегу озера навстречу ему.

Пересмотрев фото найденных Татьян, он понял, что её среди них нет. Потом обратил внимание на несколько строк в конце, где были люди без фотографий. Две или три девушки подходили по описанию, и он отправил им сообщение. Просто: не жили ли вы тогда-то там-то и приписка о себе. Потратив на это довольно долгое время, он вернулся в дом. В этот вечер он варил глинтвейн и пил его на веранде. Над озером стоял туман, кричала какая-то птица, прошлое было ясным, а будущее неопределенно. Степану хотелось, чтобы в его жизнь снова вошло что-то светлое и радостное. Но туман предсказывал, что это вряд ли совместимо с покоем, с его тихой жизнью здесь, на берегу. Он долго ещё смотрел вдаль, пытаясь угадать в дымке какие-то смутные очертания неизвестных предметов, животных ли, а потом лег и долго еще представлял женщину, босую, идущую по берегу. Сарафан развевался, но брызги мочили его, и он облеплял её стройные ноги. На ней была белая шляпа с голубой лентой, которую ей приходилось придерживать рукой, чтобы не унесло ветром. Волосы золотились на солнце, женщина улыбалась. Степану хотелось, чтобы эта улыбка была адресована ему. С этой мыслью он заснул.

Дни шли, один сменяя другой. Погода испортилась. Стало ветрено, шли дожди, озеро покрылось рябью, и вода в нём стала стального цвета. Степан редко выходил на прогулку, собака тоже лежала на террасе, скрываясь от дождя и ветра. Примерно через неделю он снова поехал в кафе, взял чашку кофе, вошел в интернет посмотреть, нет ли ответа. Два сообщения были о том, что женщины никогда не жили в названном им городе. А третье было уточняющее: «Степан  Глотов с улицы Лесной, дом 5, квартира 47?». Удивившись поразительной точности адреса, он ответил утвердительно в смутной радости, что угадал, нашел её, что именно она – его Татьяна  написала эти строки. Пальцы не попадали на нужные буквы, он спешил, задавал тысячу вопросов, но абонент был не в сети, и он уехал, не получив ответа ни на один вопрос.

Дождь не переставал, перед крыльцом образовалась лужа, напоминавшая маленькое озеро. Тучи висели низко, наводя тоску, какая нередко бывает у живых людей осенью. Лес вдали стоял черной стеной, словно загораживая ту, дальнюю часть пространства от дождя, ветра, сырости, словно за этим лесом была солнечная поляна, спрятанный кусочек весны.

На следующий день Степан снова собрался в город, дорога была размыта, машина пробуксовывала в нескольких местах, Степан чертыхался, возвращаться не хотелось, его вопросы нуждались в ответах – сегодня, немедленно. Он терпел больше двадцати лет, но сейчас отчего-то не мог дольше терпеть, долго накапливаемая  тревога, ожидание, тоска должны были вылиться во что-то.

Наконец он открыл экран. Да, сообщалось в письме, это именно та Татьяна, что жила по соседству. «Зачем Вы искали меня?» – звучал вопрос. И тут его словно прорвало. Он стал писать о том, что лишь тогда все было по-настоящему, светло и радостно, что больше ничего подобного в его жизни не случалось никогда, что он хотел бы узнать, как она живет, где, есть ли у неё семья, сложилась ли жизнь?

Ответ пришел тут же: «В моей жизни тоже ничего подобного уже не было».  Так они стали общаться, договариваясь, в какое время будут выходить на связь. Иногда не совпадали, он просто отправлял письмо, выпивал кофе и уезжал к себе, иногда отвечал на её письмо, пришедшее раньше. Письма становились длиннее. Он уже знал, что она переехала, живет в Архангельске. Они много говорили почему-то об отвлеченных вещах. Он рассказывал о книгах, об озере, как приехал сюда и хочет дожить здесь свой век, про то, как представляет её молодой в белом сарафане, идущей к нему по воде. Ему казалось, что она понимает его. По крайней мере, она слушала, или как можно еще назвать чтение всего этого бреда? Может быть, удаляла, не читая? Нет, отвечала всегда. На вопрос, отчего она не вывешивает фотографию, отговорилась, что нет подходящей.

Так, за перепиской незаметно прошла осень, и Степан однажды поймал себя на мысли, что лужа перед домом подернулась тонким ледком. Наступило время года, которое он любил и не любил одновременно. Он любил белые равнины, покрытые снегом, любил гулять в лесу, когда птица или белка зацепит ветку, и с неё посыплется снег. Любил небольшой морозец, когда крупные снежинки медленно падают на лицо, тая на веках, щеках, губах. Когда можно набрать пушистого снега и, словно мальчишка, бросить снежком куда-нибудь, неважно куда. Можно взять лыжи и пойти далеко-далеко, а собака будет семенить рядом, и иногда, услышав хруст в кустах, лаять, и эхо будет разносить звуки по замершему в зимней дреме лесу.

Но сейчас Степан мало гулял, он кутался в плед в библиотеке, заваривал травяной чай или доставал из бара коньяк, основной его прогулкой была прогулка до города, до маленького окошечка на экране, где светилось новое сообщение. Татьяна становилась ему все ближе, он уже забыл, что прошло много лет, и что он вряд ли узнал бы её при встрече. Ирина и последние двадцать лет жизни ушли в тень. Осталась мечта – мечта в белом платье.

Они говорили о пустяках, засыпая друг другая смайлами, заменяющими нормальные улыбки, смех, подмигивание. Нормальность. Что стоит за ней? Человеческие отношения, признанные окружающими? Поход ранним утром на работу и возвращение к домашнему очагу? Как нужно жить, чтобы быть нормальным? И как нормальному человеку жить, чтобы оставаться человеком? В разное время людям кажется, что их время – особенное, отличающееся от остальных. А время – это лишь текучее вещество, которое исчезает раньше, чем успеваешь его осознать, понять, счастлив ли ты был в предыдущее мгновение или тебе это только показалось.

В какой-то момент Степан вдруг понял, что ничего не знает о человеке, находящемся по ту сторону экрана. Несмотря на длинные письма и разговоры, они, в общем-то, незнакомые люди. И понимание, и родство душ – всего лишь иллюзия, родившаяся в его уставшем одиноком сердце. Его обдало холодом от этой мысли, он стал выпивать больше обычного и перестал ездить в город. Степан перечитывал своего любимого Хемингуэя, и ему тоже было страшно, что весна может не наступить. Всё чаще стало сдавливать грудь в районе сердца. Выходить на дальние прогулки было тяжело и опасно. Собака тихонько выла. Ни одной души не видел он неделями.

Потом отпустило. Снег с крыльца стаял. Солнечные блики заиграли на крыше. Лёд на озере стал косыми пластинами, обнажив жухлую прошлогоднюю траву у берега. Появились птицы, они кричали вдалеке, и Степан никак не мог разглядеть, кто же это вернулся на родную землю первым.

Нужно было сделать кое-какие покупки для дома и сада, краска облупилась, сломался желоб на заднем дворе, Степану пришлось поехать в город. Уже на обратном пути он не удержался, заказал кофе, открыл окно на экране. В ящике было более тридцати сообщений: «Отзовись!», «Что случилось?», «Ты здоров?», «Напиши свой адрес!» и другие тревожные слова. Он ответил, что здоров, написал адрес, что не может часто бывать в городе и также – что глупо воскрешать то, что давно умерло.

А весна всё-таки пришла. Она пряталась за соседским забором, кокетливо подмигивая; свешивалась с качелей, запрокидывая голову, хохотала и звала радоваться вместе с ней. Озеро стало голубым, вода была ровной, спокойной. Степан снимал ботинки, заходил по щиколотки, потом по колено. Думал, что если уйти дальше, ещё дальше, никто и не хватится, и шёл обратно в дом – греться. В прошлую свою поездку в город он купил несколько новых книг, а поскольку часто перечитывал старые и любимые, то эти ждали своего часа, и после обеда он намеревался повесить гамак и предаться там встрече с новыми персонажами.

Читал он запоем. В детстве приключенческие романы доставляли ему несказанную радость. Он сражался вместе с героями на шпагах, пережидал грозу, боролся с пучиной, претерпевал лишения и в конце книги ужасно расстраивался, что все так быстро закончилось. Его храброе детское сердце жаждало продолжения. В реальной жизни не было места подвигу, порыву.

Отчего события жизни, некогда кажущиеся самыми важными, самыми значимыми, позже становятся лишь эпизодами, случайными мгновениями?! В двадцать лет кажется, что просидел бы вот с этой девушкой под липой, яблоней, каштаном всю жизнь. В тридцать – что нужно заниматься делом, всё ещё придет, успеется, наверстается. В сорок – что сил ещё много, но что-то безвозвратно потеряно, упущено, и закат над рекой вызывает уже не романтические чувства, скорее грусть, чувство горькой  утраты.

Степан сидел с удочкой на берегу и думал: что же для него сейчас природа? Как воздействуют на него её безумные краски, её внезапные порывы? Здесь пахло не весной, нет, это был не тот легкий аромат, появляющийся в воздухе ещё задолго до наступления по-настоящему теплых дней,  который Степан всегда улавливал. На озере у берега пахло прелой травой, тиной, водой, в которой переваривалось всё, застоявшееся с холодов. Но даже запах прелой листвы – это запах жизни. А он всегда был жаден до жизни, любопытен, он готов был глотать её горстями. Этой зимой ему показалось, что всё изменилось, но, вероятно, всё изменилось гораздо раньше. Или всё осталось по-прежнему? На этот вопрос не ответит никто: ни чудо-рыба, что он поймал только что, ни чайка вдалеке.

Время шло, почтовый ящик пополнялся разве что квитанциями. Степан отчего-то надеялся, что, спросив его адрес, Татьяна напишет ему длинное обстоятельное письмо, но письма не было. Не было ничего и никого, лишь ветер свистел в водосточной трубе, да собака лаяла иногда на бродившую неподалеку заблудившуюся лису.

Как-то в пятницу он решил навестить соседей, но их не оказалось дома. Дом был заперт и пуст. Возможно, уехали в город навестить сына. Других знакомых  здесь у Степана не было.

Он снова окунулся в иллюзорную  книжную жизнь и за пару месяцев даже прожил с ними пару десятилетий – так, что у них успели вырасти дети и родиться внуки,  были встречи и разлуки, любовь, боль, горе, радость, потери и обретения. Когда уходишь с головой в иную реальность, бывает тоскливо возвращаться обратно, хочется продлить это чувство сродства, сопереживания, дать героям пройти ещё один отрезок пути и сопровождать их в нём неотлучно.

А весна пришла. Настоящая  – с проталинами  и подснежниками, потом снег и вовсе стаял, и она благоухала, разливалась во всём своём великолепии. Озеро было голубым, и небо было голубым, и было неясно, где одно перетекает в другое, цепляясь краями, касаясь тонкими тканями полотнищ. Рыбалка приелась, Степан сидел на веранде и расчесывал Витязя, машинально проводя щеткой от загривка к хвосту, предаваясь раздумьям. Склонность его к философствованию и анализу часто раздражала окружающих, призывающих жить проще, легче. Друзьям часто кажется, что, выводя тебя в «люди», то есть на публику, они делают доброе дело, это называется «развеяться», и даже не догадываются, что нет ничего хуже этого насилия для человека, далекого от людей, не желающего сливаться с толпой.

Степан отложил щетку и, не надевая поводка, вывел собаку за калитку. Он  шёл вдоль берега, вглядываясь в горизонт над водой, в лодку, видневшуюся вдали. Впереди появилась фигура человека. Или ему только показалось? Он уже давно не встречал здесь никого и порой даже боялся одичать, разговаривая с Витязем. Фигура приближалась, и вот уже стало узнаваемым, что это женщина, женщина в белом платье и шляпе. Степану показалось, что он сошёл с ума, что он бредит, и его мысли о Татьяне материализовались, приобрели реальные очертания. Он шёл навстречу, но видение не исчезало. Девушка шла по кромке берега, неспешно, наслаждаясь ласками воды, держа в одной руке босоножки, другой – придерживая шляпу с голубой лентой. Степан остановился и не двигался до тех пор, пока видение не приблизилось к нему. Это была Татьяна, но будто бы и не она. Черты лица были похожи, но девушка была выше ростом и столь молода, что у Степана помутилось в голове. Она подошла и стояла напротив, рассматривая его, будто увидела нечто диковинное. Он не мог ничего спросить, какой-то нечленораздельный звук вырвался изо рта. Сердце забухало и надорвалось, он припал на ногу, грузно опустился на землю. Девушка бросилась к нему.

– Плохо, вам  плохо, да?

Он все ещё не мог ничего сказать, ухватившись за ее локоть, он силился подняться и лишь нечленораздельно мычал.

– Я помогу, сейчас, сейчас, – она была напугана и растеряна, не зная, что делать. Ей удалось помочь ему встать, теперь он опирался о её плечо, а точнее, давил на него всем телом, и девушка сомневалась, что продержится долго в таком положении.

– Потихонечку, сейчас дойдем, всё будет хорошо, – она видела дом вдалеке, но дойти до него было немыслимо. – Вы можете идти сами? Ну, хотя бы шаг, вот, да, вот так.

Степан пытался переставлять ноги, а голова его была повернута к девушке, он рассматривал её, глаза его были расширены, лицо бледно.

– Сейчас, сейчас, – она тяжело дышала, перетаскивая на себе ставшее неподвижным и громоздким непослушное тело, ещё с утра бодро шагавшее вдоль озера. – Дойдем!

Силы Лизы были на исходе, когда  ей удалось втолкнуть Степана на крыльцо и буквально уронить в кресло.

Врача пришлось ожидать несколько часов. Хорошо, что Лиза догадалась посмотреть телефон в справочнике, иначе и спросить было бы не у кого. Степан сидел в кресле, привалившись к спинке, закрыв глаза. Он очень устал, правая рука безжизненно свисала с подлокотника. Говорить он не мог. Лиза, не желая его тревожить, обошла дом, задержалась в библиотеке, проводя пальцем по корешкам книг, на некоторых останавливаясь особо. Она любила читать с детства. Помнила, как мама читала ей на ночь.  Открывая книгу, всегда рассказывала Лизе об авторе, о героях, чтобы заинтересовать, увлечь.

Девушка перешла в другие комнаты. Оглядела спальню, гостиную, на кухне заглянула в холодильник, поскольку уже много часов у неё во рту и маковой росинки не было. Да и Степана нужно будет как-то покормить. Что она наделала? Зачем приехала? Человек жил, двигался, а теперь из-за неё он калека. Он даже поздороваться с ней не может.

Врачи прибыли вдвоем, сказали, что у Степана  инсульт – необходима срочная госпитализация. Речь и чувствительность конечностей, возможно, восстановятся, но нужен будет внимательный долгосрочный уход после больницы.

– Простите, а вы кем больному приходитесь? – уточнил врач.

– Я? Я – дочь, – сказала Лиза, удивившись непривычному слову, слетевшему с губ.

Она растерянно проводила глазами носилки. Ехать в больницу сейчас не имело смысла. Она решила воспользоваться временем, что Степан проведет под присмотром врачей – съездить домой, рассчитаться на работе, собрать и перевезти вещи. Там, в больнице какой-никакой присмотр, а здесь… здесь ни одной живой души. Так, не оставаясь ночевать в чужом пустом доме, она отправилась в обратный путь, заперев дом и забыв шляпу с лентой.

– Ты с ума сошла! Ну, зачем тебе это? – в сотый раз повторяла подруга Катя. – Он совершенно посторонний тебе человек. Ты даже не знаешь, действительно ли он является твоим биологическим отцом.

– Что значит «биологическим»? – Лиза удивленно подняла глаза на подругу.

– Ну, то. Что он тебя сделал когда-то маме. И всё ведь: ни слуху, ни духу. Жил где-то всё это время, вот, говоришь, книжки читал. Ну и бог с ним.

– Как это – бог с ним? Ты вообще меня слушала? У него же инсульт! Может статься, что он вообще больше не будет ходить и разговаривать. И это я виновата, я!

– Лиза, ну только вот этого не надо, вечно ты со своим чувством вины. Ни в чём ты не виновата, человек пожилой: сосуды, давление.

– Нет, Кать, давай прекратим этот разговор, я уже написала заявление, получу расчет и буду складывать вещи. А знаешь, там у него очень хорошо, на озере, спокойно так, – Лиза мечтательно смотрела вдаль.

– Н-да, – махнула рукой Катя, – что тебе говорить, ты вечно живешь в каких-то своих заоблачных далях. Позвони, если нужно будет помочь с вещами, ну и вообще – попрощаться не забудь.

– Не забуду. – Лиза прикрыла за подругой дверь и стала оглядывать свой нехитрый скарб: «Вот эти вазы нужно отнести тёте Лиде, статуэтки тоже ей, наверное. Посуду часть с собой, остальное – соседке, Марье Сергеевне предложу взять. И книги, да, нужно пересмотреть книги».

Следующий день ушел на решение вопросов с работой. Она просила отпустить её без двухнедельной отработки в связи с чрезвычайными семейными обстоятельствами, но ведь не будешь рассказывать всем и каждому – что именно произошло. Днем Лиза позвонила в больницу, чтобы узнать о состоянии Степана. Врач сказал, что всё стабильно, но без существенных улучшений. Разумеется, коллеги шушукались и сплетничали, и она не могли им это запретить. Разумеется, основная мысль была, что Лиза едет к любовнику, или вслед тому, кто её бросил – возможны варианты. Девушка подписала все необходимые бумаги и с тяжелым сердцем принялась за раздачу и сбор вещей. Основную часть нужно было оставить, не с пятью же чемоданами тащиться на озеро. Всё необходимое у Степана есть, даже больше. Взять необходимо лишь личные вещи, некоторые книги и какие-нибудь пустяки на память. Ей попалась коробка с бижутерией: дешевые бусы, серьги из бисера и полудрагоценных камней, кулоны на шнурках и среди всей этой мишуры серебряный браслет, оставшийся от матери. Его Лиза и взяла, а коробку решила отдать Кате – на память. Не будет носить – выбросит.

Документы собрала. Платья, юбки, белье и обувь уже лежали в чемодане. Посуду, постельное белье, лампу, картины отдала соседям. Осталось разобраться с книгами. Лиза нерешительно подошла к полкам: много. Она начала доставать книги с полок и складывать стопками на полу. Затем принесла большие пакеты и стала откладывать то, что можно оставить. Каждый том отрывала от себя с трудом, словно живое существо, прожившее много лет с ней в одной квартире. Наконец, осталась последняя полка. Лиза потянулась наверх за томом Фолкнера, но не удержала, и книга упала на пол.

Поднимая её, Лиза увидела листок, выпавший из книги. Она развернула его и стала читать. Ещё долго она сидела вот так на полу, подогнув под себя одну ногу, пока шум за окном не привлек ее внимание. Мимо проезжала пожарная машина. Лиза встала, разорвала письмо и положила Фолкнера в чемодан.

Ещё три дня ушло на какие-то хлопоты, визиты, формальности. Лиза каждый день думала, что уже пора ехать на вокзал за билетом, но тут всплывала очередная загвоздка, удерживающая её в городе. Наконец, вещи были погружены, на вокзале пролито  должное количество слез, и перрон поплыл перед глазами.

На озере было солнечно, по  стенам дома  гонялись друг за другом солнечные зайчики. Её встретил Витязь. «Бедный, соскучился тут один», – девушка потрепала его по загривку. Лиза отперла дверь, прислушалась к тишине, разлитой внутри, вошла почти неслышно, оставив вещи на террасе, будто побоявшись нарушить устоявшийся покой. Уже потом внесла чемодан, разложилась в пустой дальней комнате, прибралась в гостиной и в кухне. Степана обещали выписать через несколько дней, нужно было приготовить дом к его приезду.

Утром на свой страх и риск Лиза взяла машину Степана и поехала в город за продуктами. Люди в маленьком городке сразу обратили внимание на незнакомую девушку – машину Степана там знали. Через пару часов город облетела весть, что к Степану приехала дочь. А Лиза в это время намывала окна, насвистывая веселую песенку.  Потом терла плитку, сбивая ногти, а в голове всё еще звучали строки письма, вероятно, написанного матерью перед смертью: «Игорь, ты должен знать, что Лиза – твоя дочь, твоя дочь, твоя…». Потом на очереди была посуда, и Лиза терла, потом стирала, ещё позже – подметала крыльцо, пока в изнеможении не опустилась на ступеньки, когда начало смеркаться. Витязь, поскуливая, лежал у её ног. Луна словно огромное зеркало повисла над озером. Воздух стал прохладным, Лиза поежилась – захотелось завернуться в плед. Она поймала себя на мысли, что ей не страшно вот так сидеть здесь одной, когда вокруг на целые километры никого. Здесь присутствовало что-то большое и  важное, что заполняло пространство и мысли, и не оставляло возможности отступить, не заметить, пройти мимо.