Екатерина ХАРИТОНОВА
Родилась в Красноярке. Окончила университет. Участница семинара прозы Совещания молодых писателей СП Москвы (2019). Живёт в подмосковной Истре.
ВСЯ ЖИЗНЬ
Рассказ
Ваня вышел, придерживая дверь. Но та все равно громко рявкнула напоследок. А шуметь не хотелось. Ваня был почти уверен, что биологию отменят, но торопился на всякий случай – по обледенелому крыльцу и вниз по ступеням. Хотелось есть и курить. С первым кое-как понятно. Сейчас к матери на работу, покормит. Но курить. И если спалит. Не спалит. Сама курит. Не спалит. Если сейчас покурить, то все выветрится. Не спалит.
До магазина, через дорогу. Светофор опять не работает. Чуть не грохнулся. А если бы грохнулся. В магазине люди. Черт их носит. Ваня ходит, глазеет на полки. Под ногами мокро от натаявшего снега, воняет. Сметана, молоко, йогурты. Жрать хочется. На кассе война.
– Девушка, так вам какой пакет – большой или маленький?
– Нормальный, пожалуйста.
– У нас нет нормальных. У нас только большие или маленькие. Вам какой?
– Я не знаю. Любой. Нормальный.
– Это у твоего мужика нормальный!
– Большой давайте.
– Да нафига вам большой, маленького хватит. Вот, нате.
Девушка выбегает из чистилища. Следующий. Ваня кидает на прилавок сотку. Ваня помнит, что собаки чувствуют страх, поэтому в глаза им смотреть нельзя никогда. Он и не смотрит. Она тоже все чувствует и знает.
– Пачку ротманса.
– Мальчик, тебе сколько лет?
– Сколько надо.
– А ну иди отселева.
Все это не новость. Ваня, так же не глядя, шарит рукой по прилавку. Но сотки там нет. Жаба-война смотрит зло. Руки под прилавком нарочито хрустко мнут его сотку. Цедит: «Пшл вон».
Ваню трясет, Ваня идет к выходу. Открывает дверь пошире. Щас он ей, чтоб потолок обвалился, и стены ее вонючего супермаркета сложились домиком. Ваня переступает через порог и со всей дури хлопает дверью. Нет, не хлопает. Срабатывает доводчик – лапка металлического кузнечика бесшумно возвращает дверь в исходное положение.
Ваня проходит мимо двоих в шарфах. Слышит:
Один: «Сейчас с Америкой подружимся и лучше жить станем!»
Другой: «Молдавия присоединится, еще и фрукты подешевеют!»
Старый хрен, ты подохнешь, тогда и лучше. Чирк – окурок. Поднять бы. Ну уходите же. Кыш-кыш-кыш. С голубями всегда получается.
– Мальчик, ты чего шипишь?
– Дяденька, а дайте денег?
– Пойдемте-ка, Виктор Ильич, отсюда.
Радость. Бычок жирный, еще дымится. Мокрый от снега или слюней. Неприятно. Зажигалкой из кармана опалил на всякий случай: а то вдруг гепатит или СПИД, или станет таким же старым мудаком.
Господи, как хорошо. Хорошо только на три крошечные астматические затяжки. Раз. Два. Три. Все. Оранжевый сигаретный огрызок улетел в сугроб. Сплюнул. Собрал слюны и опять. Во рту совсем Сахара. Или Гоби. Отца Славика почти так зовут – Гоги. Только он грузин. Разве в Грузии есть пустыни? Надо посмотреть. Харкнул Иван-царевич в третий раз. Потом снял варежку, загреб ладонью снега. Пожевал. Теперь-то точно не спалит.
Ваня быстрым шагом пошел вдоль того же шоссе. После почты свернул во дворы. Пробрался с торца серого здания. Нырнул в железную дверь и вниз – два пролета. Потом по темному коридору вперед, вперед по гулкой плитке из прошлого века. Дверь налево. «Здрасте». В комнате по кругу за компьютерами сидит шесть человек. Головы оборачиваются, кивают – здрасте. Матери нет, на выезде. А сидящий впереди белобрысый затылок – дядя Егор. Муж мамы. Зачем-то таскается постоянно к ней на работу.
– Здравствуй, Иван.
– Здрасть, дядь Егор.
Долгий муторный разговор про уроки. Ваня говорит, что все сделал. Дядя Егор не верит. А Ваня говорит, что сделал. Ладно.
– А денег на поесть дадите?
– Опять сигареты купишь? От тебя даже сейчас несет. Курил?
– Нет. Дайте денег на еду.
– У нас полный дом еды. Езжай домой давай.
Ваня уже идет к двери.
– Только снег с дорожек убери. Слышишь?
– Ладно.
– Прохладно.
– Я уберу.
– Только не как в прошлый раз: лопатой помахал и все. Чтоб нормально убрал? Понял? Если не уберешь к приходу, выпорю. Понял?
– Понял.
– Что ты понял?
– Что если я не уберу снег, то вы меня выпорете.
– Вот так. Иди.
– А денег на электричку?
– Тебе утром давали.
– Я потерял.
– Сигареты все-таки покупал?
Ваня уже за дверью. Уши, щеки, ладони – как на пожаре. Сволочь, при всех. Все слышали. Все представили, с него снимают штаны и лупят по голой… или в трусах? Ремнем? Или собачьим поводком? Скакалкой сестры? Ваня побежал в сторону станции. Руки-кулаки. Зубы сжал, аж в висках больно, только бы не закричать. Выпорет. Ваня сплюнул: сам тебя выпорю, сволочь. Дядя Егор голый, со всеми анатомическими подробностями. Оплывшее пузо и все что ниже так отвратительно, что бить совсем не жалко, а наоборот – очень приятно. Визжит, перекатывается с бока на бок. Изо рта кровь. Руки хватаются то за одно, то за другое. Рядом появляется еще одна туша – жаба-война из магазина – получай! Биологичка Виктория Ивановна – на! Леха Бумагин, Ирка-Дыра, а потом еще, и еще. Среди месива лиц, кажется, лицо матери.
На станции люди – скоро электричка. Ваня смотрит вокруг, у кого бы сто рублей на билет. Долго смотрит. Бабки с сумками на колесиках. Нет. Женщина в шубе. Нет. Женщина в пальто. Нет. Сил нет. Сегодня Ваня уже не сможет. Больше просто не переживет. Элементарная защита, рефлекс самосохранения уводит от кассы. Ваня переходит железнодорожные пути. И идет в сторону дома вдоль рельсов. Город остается за спиной. До Сосновки 16 километров. Если верить задачам по алгебре, это часа три, а по сугробам все четыре. Пошел снег. Перед Ваней – белая лента пути. Ване кажется, что это вся его жизнь. Долгая и слепая. Куда, зачем. А в конце, когда Ваня пройдет всё положенное, его, конечно же, выпорют за неубранный снег.