Евгений БОУШЕВ

 

Родился в 1986 г. Окончил филфак Смоленского госуниверситета. Работал журналистом в газетах и на телевидении. Был членом СЖ России. Печатался в журналах «Письма из России», «Обложка», «Урал», «Камертон», «Наука и жизнь», в литературных альманахах «Живое слово», «Поэтическое вече», в сборниках и онлайн-журналах. Участник семинара прозы Совещания молодых писателей СП Москвы (2019). Живет в Смоленске.

 

ТАМ, ВНИЗУ

Рассказ

 

Стоп! Только что здесь всё было по-другому!

Неведомая сила подхватила меня, грубо протащила через десятки лет, и бросила в чужое тело, лежащее на кровати в душной темной комнате. Кто это?! Верните всё обратно!

Я резко открыл глаза и увидел в темноте светящиеся цифры часов. Половина первого, восемнадцатое февраля.

Все в порядке. Мне приснился сон. Если я снова зажмурюсь и буду дышать глубоко и спокойно, этот иррациональный страх пройдет, наступит утро, и я проснусь отдохнувшим, забыв про кошмары. Все будет хорошо.

Но глаза отказываются закрываться, а сердце – вспоминать спокойный ритм. Я лежу в темноте, уставившись в невидимый потолок, и отчаянно пытаюсь собрать в голове исчезающие обрывки цветной мозаики. Что же мне приснилось? Почему я так испугался самого себя?

 

Память понемногу восстанавливается: я видел во сне свое детство. Давно прошедшую и забытую пору, когда взрослые вокруг казались скучными и неуклюжими, а их жизнь – бессмысленной. Мне приснилось, как мы с одноклассниками готовили спектакль в школьном театре, чтобы выступить на девятое мая.

Это действительно было, я хорошо помню ту весну.

Игорь Борисович – наш режиссер тогда выпросил для выступления сцену старого дома культуры, и последние репетиции проходили там – среди пыльных декораций, сваленной в кучу старой мебели и обрывков афиш.

Я по сюжету был партизаном, который попал в плен к гитлеровцам, подвергся пыткам, но сбежал к своим боевым товарищам с планом ответной атаки. Товарищи к этому счастливому избавлению отнеслись подозрительно, и мой герой, залечивая раны на партизанской опушке, очень долго и разнообразно доказывал им свою верность... Впрочем, меня тогда совершенно не волновали все эти драматические взаимоотношения.

Я вызвался на эту роль в первую очередь для того, чтобы избежать тройки по математике. А еще меня приводили в восторг бутафорский автомат и завершившаяся полным разгромом фашистов финальная атака партизан.

 

Дом культуры был построен еще до войны и уже порядком обветшал. Старое здание с массивными колоннами, похожее на древний храм, использовалось от случая к случаю и большую часть времени стояло закрытым. Вокруг него был высажен большой парк. Деревья со временем разрослись, оставленные без присмотра кусты спрятали аллеи, и парк походил на тот самый настоящий партизанский лес, который завхоз с рабочими пытались построить на сцене из фанеры и досок.

Майский воздух заряжал меня энергией, а заросший парк был полон таинственных укромных уголков. Я уверен, что если бы мы репетировали на улице, спектакль в итоге получился лучше. А так – мы играли детей, которые играют в партизан, и все на сцене было не по правде – и лес, и война, и неизвестные нам еще взрослые чувства и проблемы.

Все это было. Но не было в моем прошедшем детстве той незнакомой девчонки, которая появилась во сне – просто вошла в зрительный зал во время репетиции и тихонько села на последнем ряду. На вид немного младше меня, темноволосая, в светлых джинсах и желтой футболке.

 

Игорь Борисович ее не заметил: он сидел впереди с и подсказывал реплики тем, у кого была дырявая память. Репетиция продолжалась: герой бежал из плена и направлялся в родные леса, предвкушая встречу с друзьями и невестой. Эта сцена была пыткой для меня, головной болью для Игоря Борисовича и главным тормозом для продолжения репетиций. Виной всему была моя крайняя стеснительность.

Когда я с каменным выражением лица неловко раскоряченными руками обнимал одноклассницу Ирку, наш режиссер скрипел зубами и вполголоса ругался. Ирка тоже злилась – ей досталась совсем маленькая роль, и если бы не моя скованность, времени на репетиции было бы потрачено в пять раз меньше.

– Олег, ну не стой ты как столб! – в сотый раз повторял Игорь Борисович, нервно хватая себя за воротник. – Это же твоя любимая, ты скучал по ней! Войди в образ, будь естественнее!

Я стискивал зубы и обхватывал Ирку руками, как будто она была трухлявым пнем, который мне нужно было выкорчевать из земли. Получал в ответ сдавленное «ой», пинок по чувствительным частям тела, и мучения продолжались.

 

На третий или четвертый день репетиций меня совершенно достали эти бессмысленные объятия. Всё надоело: и автомат, и парк, и бой с фашистами. Во время перерыва я сидел на каменном парапете, терзая носком ботинка пустую сигаретную пачку.

– Можно с тобой поговорить? – раздался незнакомый голос.

Девочка в желтой футболке стояла за колонной и смотрела на меня внимательными, серьезными глазами. Я кивнул.

– Меня зовут Алиса. Я, кажется, знаю, как тебе помочь, – сказала она, и я сразу нахмурился и буркнул:

– А с чего ты подумала, что мне нужна помощь?

– Ты нервничаешь, потому что не знаешь, какие эмоции должен испытывать твой герой, – сказала Алиса. – У тебя ведь никогда не было невесты.

– Но ведь я и не воевал, – ответил я. – И даже в плену не был.

– Здесь все понятно, – улыбнулась Алиса. – Ты с пацанами в войну играешь? Вот и практика. А для любви мы пока маленькие.

Я тоже улыбнулся. Она была другая, не похожая на моих знакомых девчонок. Держалась просто, но в тоже время откровенно и серьезно, располагая к ответной откровенности. И она была права. Алиса угадала именно то, что я не мог объяснить даже самому себе – я еще не научился притворяться и не испытывал к Ирке никаких романтических чувств.

– И как ты хочешь мне помочь?

– Смотри, – она присела на парапет рядом. – Мы сейчас представим, что я твоя партизанская невеста. Придумаем историю, как мы жили, как влюбились... Ты ничего обо мне не знаешь и сможешь выдумать что угодно.

 

Идея казалась странной, но в ней был смысл. За пару минут мы быстро набросали картинку партизанского быта: с землянкой, козой и прочим совместным хозяйством. В такую сказку мне верилось легче, чем в то, что Ирка, которую я знаю с первого класса, и в которую кидался мокрой тряпкой в пятницу – моя партизанская невеста.

 

Правда, обнять Алису я все равно не смог бы. Ни после долгой разлуки, ни для театрального эффекта – никак. Но оказалось, что этого и не требуется.

– Не нужно придумывать того, чего нет, – сказала она. – Вы же не взрослую пьесу ставите. Даже если пересилишь себя – все равно ребята в зале отреагируют так же, как ты сегодня.

– А что тогда делать?

– То, что само придет. Главное – показать любую сильную эмоцию.

Я задумался. Представил, как я иду через поле, через лес, иду много часов, механически переставляя гудящие ноги. Мне жарко, меня кусает мошкара, во рту пересохло, а раны воспалились и горят.

Алиса, как оказалось, думала о чем-то очень похожем, потому что не успел я открыть рот, как она спросила:

– Жарко?

– Жарко, – согласился я.

– Думай об этом, – она прижала свою ладонь к прохладному камню. – Ты сбежал из плена, несколько дней шел по лесу и умираешь от жажды. А потом я тебя нашла. Закрой глаза.

Она положила мне на лоб холодную ладошку.

– Нормально?

Я, не открывая глаз, кивнул. Тогда Алиса неуловимым движением приобняла меня за плечо, потянула куда-то вниз, и не успел я сообразить, что к чему, моя голова уже лежала у нее на коленях.

Я осторожно открыл глаза. Алиса улыбалась. Я смотрел на неё: на крохотный шрамик над бровью, на появившуюся от улыбки ямочку на правой щеке, на волосы, щекочущие мою кожу. На какую-то секунду мы заглянули друг другу в глаза, и все вокруг куда-то пропало – осталась только ее ладонь на моем лице и ощущение тепла под затылком.

– А теперь? – спросила Алиса.

– Хорошо.

– Вот видишь, – сказала она ласково.

 

– Ммм… Молодые люди! – сказал над ухом Игорь Борисович.

Мы с Алисой вскочили с парапета, стремительно покраснев – смущенные даже не появлением режиссера, а тем, что только что – впервые – пережили.

Игорь Борисович посмотрел на нас виновато:

– А ведь вы совершенно правы. Олег, ты уж прости меня за эти вынужденные жесты… Может быть, вы повторите свой эксперимент на сцене?

– Я могу попробовать, если Олег согласится, – просто сказала Алиса.

Ну разумеется, я согласился.

 

Эффект от нашей с Алисой импровизации настолько поразил Игоря Борисовича, что он даже ввел в сюжет несколько дополнительных эпизодов. Теперь на сцене действительно происходило какое-то действие, и дети, наряженные взрослыми, больше не произносили бездумно заученные слова.

Сцена с возвращением раненого партизана перешла в разряд ключевых. Я уже без всякого стеснения валился к Алисе на колени, она клала мне на лоб холодную руку и мы замирали на минуту, после чего на сцену молча выходили из-за фанерного леса остальные партизаны.

Алиса стала тем самым цементом, который, заполняя все трещинки и неровности, соединяет между собой непохожие друг на друга камни, создавая из них крепкую и ровную стену. Еще не успел закончиться день, как девочка в жёлтой футболке стала частью нашей маленькой труппы.

Я не мог наговориться с ней. В перерывах мы уходили в парк, искали укромные уголки, сидели там, соприкасаясь плечами, и шептались.

Алиса рассказывала, как раньше жила неподалеку отсюда, у тетки. Потом родители получили квартиру и переехали в соседний квартал, но она все равно приезжает сюда.

– В новом доме новое всё. Лестницы, стены, двери, комнаты – все безликое и одинаковое. А здесь очень красиво, особенно осенью. За парком город заканчивается и дальше только поля, заросшие травой.

– Там когда-то хотели строить новую улицу, – сказал я. – Начали рыть котлованы, привезли бетонные плиты, а потом вдруг передумали, да так все и бросили.

– Вот именно. И теперь получилось такое волшебное место – вне времени и пространства. Я туда прихожу почти каждый день. Мне очень нравится – тишина там пахнет степью и ветром. Я найду укромный уголок, свернусь клубочком и читаю. Мне иногда кажется, что часть меня навечно осталась в этих полях – и я все время к ней возвращаюсь, чтобы хоть ненадолго стать цельной.

– Так ты, значит, не знала, что мы здесь репетируем? – удивился я.

– Нет, конечно. Я просто возвращалась домой через парк и увидела, что дверь в ДК приоткрыта. Думала, посмотрю тихонечко, – сказала Алиса. – А когда увидела тебя на сцене, поняла, что должна быть на месте партизанской невесты.

Я покраснел, и, чтобы сгладить неловкость, спросил как бы в шутку:

– А какая часть тебя так подумала – та, что в полях, или городская?

– В том-то и дело, что обе, – ответила Алиса. – Понимаешь, они как бы соединяются, когда мы рядом.

Мы помолчали.

– Я чувствую, – вдруг странным, напряженным голосом сказала Алиса, – что это лето для меня в каком-то смысле последнее. Что вся я, какая есть, останусь в этих полях навсегда. И то, что полетит дальше, будет уже не та я, или не совсем я, или даже совсем не я.

– Ты боишься этих перемен? – спросил я, удивляясь, насколько совпадают наши мысли. – Так не меняйся, просто оставайся собой!

– Да разве в моих силах это остановить... Каждая клеточка внутри меня чувствует, как время бежит, как все меняется. Я прячусь, ухожу, закрываю глаза – а время внутри меня бежит. И такая сумасшедшая тоска вдруг накатывает, что ни в одной книге от неё не скрыться. Понимаешь?

– Да.

Алиса посмотрела на меня своими темными глазами, в которых читался страх. Я чувствовал, то, о чем она говорила. Я и сам замечал в себе эти окончательные перемены, и одновременно и хотел, и боялся их – но все-таки больше хотел.

– Олег, – грустно попросила Алиса. – Ты вспоминай меня, ладно? Даже когда взрослым станешь, когда переедешь отсюда, ты помни, что я такая была, и что мы с тобой разговаривали. Я тогда, может, хоть в твоей памяти такой, как надо, останусь.

Я кивнул. Она молча взяла меня за руку и потянула прочь из парка.

 

После репетиций я провожал ее до автобусной остановки. Детская грусть проходит быстро, и мы шли, весело болтая и переглядываясь, ощущая, что одно и то же чувство наполняет и распирает грудь, каким-то непостижимым образом соединяя в себе и запах этой весны, и заповедные бескрайние поля, и наши глаза, погруженные друг в друга – одно большое чувство без названия, без начала и конца, тайна, открывшаяся нам в последнее детское лето.

 

– Хочешь, я приеду к тебе в гости? – говорю это в отчаянном приступе смелости, глядя ей в глаза и поджимая от стеснения пальцы на ногах.

Алиса улыбается:

– Ты же знаешь, что хочу. У меня дома полно родственников, но ты не стесняйся. От наиболее любопытных я буду тебя защищать.

 

Подходит автобус, мы прощаемся, и только когда Алиса поднимается по ступенькам и садится у окна, я понимаю, что забыл узнать у нее адрес. Алиса вспоминает об этом в последний момент. Она пытается сдвинуть форточку, но сил не хватает, и тогда Алиса показывает мне на табличку с названием маршрута и поднимает вверх четыре пальца. Я понимаю, что это означает четвертая остановка. А дом?

На дом у Алисы не хватает времени – автобус уезжает.

Всё.

 

Мое сердце бьется, глухо бухая в левом подреберье, и я вдруг понимаю, что лежу в своей кровати, вытянув руку в сторону и царапая стенку. Часы показывают половину седьмого, и это со всей неизбежностью означает, что через пять минут заорет будильник, мне придется вставать, упаковываться в теплые практичные одежды и идти на работу. Сон закончился, и детство мое ушло вместе с ним.

На улице, конечно, не было никакого мая – с неба в глаза бил холодный рассеянный свет, под ногами противно скрипела снежная крошка, а изо рта шел пар. Я доковылял до автобусной остановки, втянув голову в плечи и засунув руки поглубже в карманы – шмыгающий носом, угрюмый сутулый дядька. Подъехала маршрутка, я сел на сиденье, уткнулся подбородком в воротник и закрыл глаза.

 

Жаль, что сон оборвался на середине. Может быть, если бы я увидел родственников Алисы, их взрослые физиономии, окунулся бы в атмосферу скучных вопросов и вежливых ответов, я не так сильно грустил бы сейчас. Я бы увидел ее мать и понял, какой Алиса станет, когда вырастет, и эта невыносимая тоска по ее чистому и идеальному образу развеялась бы сама собой. А сейчас я сам не свой – клюю носом в холодной маршрутке с глубоким отвращением к реальности, к себе и своему жизненному опыту.

 

Маршрутка покачивалась, убаюкивая меня. Мысли снова вернулись к Алисе, стирая границы между сном и явью. Я не знаю номер ее дома, но если выйти на той остановке и прислушаться к своим ощущениям – вдруг я почувствую Алису? Нет. Не найти… Четвертая остановка – это улица Красногвардейская, новый район с девятиэтажными домами, похожими как близнецы. Не стоит даже надеяться на случайную встречу. Но – несмотря ни на что – как же хочется ее увидеть!

Неведомая энергия наполняла меня, струилась сквозь меня, обволакивала мир вокруг светящимися нитями, и стылый февраль за окном вдруг осветился жарким весенним солнцем.

– Мальчик! – голос кондукторши заставил меня вздрогнуть и открыть глаза. – Мальчик, проснись! Красногвардейская – твоя остановка!

Я схватил портфель, крикнул «спасибо!» и, соскользнув с нагретого сиденья, прыгнул сквозь открывшиеся двери автобуса в зеленый, ароматный и пахучий май.

 

Алиса ждала меня на остановке.

Я увидел ее как на фотографии, за секунду охватив взглядом все до мельчайших деталей: упрямо сжатые губы, взгляд исподлобья, растрепанные ветром волосы – видно было, что она старательно укладывала их, но с той поры прошло уже много времени, белая майка с котом, вылинявшие потертые джинсы, книга в опущенной руке, заложенная в самом начале, съежившиеся от прохладного ветра плечи. В уголках глаз уже висели подкравшиеся слезинки, но когда она заметила меня, то изнутри, из самого сердца, в них вдруг хлынула такая чистая и незамутненная радость, что все, что было за день грустного, вдруг испарилось из памяти навсегда.

 

Я обнял Алису, где-то краешком сознания удивляясь, какая она мягкая, живая, родная и бесконечно приятная на ощупь.

– Я знала, что ты все равно приедешь, – прошептала она мне в ухо. Прижалась ко мне, обхватила руками, и я почувствовал как в меня вливается новая энергия, другая жизнь – и в моем взрослеющем, меняющемся теле наконец нашлось для нее место.

– Я так хотела, чтобы меня хоть кто-нибудь нашёл, – прошептала Алиса. – Я ждала очень долго, много-много дней, но меня никто не заметил. А потом я встретила тебя…

 

В маршрутке пахло перегаром. Я уже понимал, что сон закончился, ушел, но все еще цеплялся за него, не желая открывать глаза. И только когда стоявший в проходе человек заехал мне по уху локтем, я, наконец, открыл глаза и затравленно огляделся.

Пассажиры вокруг были похожи на бездушно раскачивающиеся на веревке колбасы в магазине. За запотевшими окнами угадывались силуэты домов. Где-то наверху, закрытое от меня стальным потолком, всходило солнце.

Меня вдруг затошнило. Рот наполнился кислятиной, перед глазами замелькали разноцветные пятна.

– Остановите, пожалуйста!– заорал я.

Люди вокруг зашевелились, недовольно бормоча.

– Мне нужно выйти здесь! Я остановку проспал!

– Алкашня, – сказал кто-то сзади. – Дома надо спать, а не когда люди на работу едут.

Маршрутка свернула к обочине и остановилась. Я протиснулся в открывшуюся дверь.

Зачерпнул рукой снег, поднес ко лбу. Голова перестала кружиться.

– Плохо, брат? – участливо поинтересовался наблюдавший за мной мужчина. Он сидел за рулем припаркованной «Волги» и разглядывал меня со смесью любопытства и сожаления на лице.

– Нормально, – буркнул я.

– Давай домой отвезу. Тут промзона, до ближайшего автобуса полчаса минимум.

Он распахнул дверцу. Я машинально взялся за нее, сел в машину, еще не понимая, что делать дальше, и тут меня осенило:

– Красногвардейскую знаешь? Давай туда, на автобусную остановку.

 

Мне хочется верить, что все люди, приснившиеся нам во сне, существовали когда-то или существуют на самом деле. Мы снимся им, они снятся нам – таким образом сама вселенная соединяет души, жизни и пространства. Алиса должна быть настоящей – иной реальности я не приму. Я найду ее дом, даже если меня не приведет к нему шестое чувство и мне придется обойти по очереди все квартиры.

Хотя… стоп. К кому я еду? К девочке Алисе? Которая учится в девятом классе? Зачем я ей? Что я скажу ее родителям? Что познакомился с ней во сне? Бред.

А если дверь мне откроет сорокалетняя тетка в халате и бигудях? Что я с ней буду делать – скажу, что она попросила не забывать ее? Алиса была права – такой ее больше нет. И никогда не будет. Я закусил губу, почти как в детстве, когда происходило что-то несправедливое, но, тем не менее, необратимое.

 

Но я не мог и не хотел прощаться с Алисой просто так. И тут мне в голову пришла еще одна мысль.

– Шеф, – окликнул я водителя. – Новый маршрут.

– Ну ты даешь, брат, – обиделся он, – я тебе помочь решил, а ты гастроли устраиваешь.

– Да нет, я заплачу. Просто вспомнил одно дело…

– Ну?

– Давай к старому ДК. Знаешь, где это?

– Вспоминаю, – он грустно улыбнулся, не разжимая губ. – В детстве там в парке в войнушку играл.

– И я играл.

– Ну, брат, – он снова улыбнулся. – Так мы с тобой почти однополчане!

 

Машина остановилась у потрескавшегося парапета. Глядя на покрытый снегом парк, водитель закурил, пересчитал деньги и сказал:

– Ну бывай. Приятных воспоминаний.

– Подожди, – неожиданно схватился я за закрывающуюся дверцу. – У тебя выпить, случайно, нет?

 

Заплатив за бутылку, я посмотрел, как растворились в снежной дымке задние фонари «Волги» и, хрустнув, отвинтил крышку. По горлу прошла волна горячего и горького, мир вокруг потерял резкость. Мне почудилось, будто я оказался в зрительном зале, а со сцены летит метель, размывая очертания предметов. Я надеялся, что и мой силуэт, поддавшись этому волшебству, сделается зыбким, и сможет слиться с этим сонным безлюдным пространством.

Мое решение приехать сюда оказалось верным. Трудно было снова похоронить в памяти последнюю весну детства. Но теперь, глядя на занесенные снегом тропинки и на арки из ветвей, сплетенными руками протянувшиеся над головой, гуляя по этому царству смерти и сна, я примирялся с реальностью и привыкал к повседневной горечи. Здесь для Алисы не было места – она осталась в том зеленом и солнечном мае, и может быть, какая-то часть меня ушла в него вместе с ней.

 

Парк закончился, и я вышел в поле. Здесь все было именно так, как рассказывала Алиса – за исключением снега. До самого горизонта тянулась безжизненная белая равнина, из которой торчали молодые деревца и поднимались бугры недостроенных фундаментов. Слева направо стройплощадку пересекала траншея, на краю которой лежали бетонные кольца.

Я постоял немного, привыкая к пустоте, и побрел к руинам, проваливаясь в нетронутый снег. Снова пришла грусть. Я представил на мгновение, как вокруг пахнет степью и ветром, в спину жарит солнце, а в моей руке – любимая книга. Впереди у меня целый день тишины, солнца, и хорошего, уютного одиночества. А за этим днем будет долгая жизнь, наполненная интересными людьми, с которыми меня сведёт судьба, местами, в которых я обязательно побываю и добрыми делами, которые я обязательно совершу. Все будет так.

 

Правая нога моя вдруг потеряла опору и ушла глубоко под снег, а следом за ней и левая, запнувшись за что-то, подвернулась, и я, нелепо взмахнув руками, полетел вниз, судорожно пытаясь хоть за что-нибудь уцепиться. Ладонь ударилась о какую-то железку, пальцы вцепились в нее, вспыхнула болью содранная кожа.

Мир вокруг перевернулся, резанули выкрученные мышцы, и вот он я – повис над темной пустотой, держась одной рукой за торчащую из стены железную арматуру. Над головой, в полуметре, виднеется белый кружок – отверстие в снегу, через которое я провалился. Крупными хлопьями в него осыпается снег.

 

Я упал в недостроенный дренажный колодец. Левая нога вывихнута и начинает неметь, а руку, на которой я повис, сводит от напряжения. Пальцы постепенно разжимаются, но второй рукой мне ухватиться не за что – стены вокруг гладкие.

 

У меня есть все шансы остаться в этих полях навсегда.

 

Звать на помощь бесполезно – здесь меня никто не услышит. Летом колодец скрывает от глаз густая трава, и мое тело пролежит здесь годы, пока не превратится в пыль.

 

В этот миг я всё понял. Я чувствовал, как отчаянно цеплялась за свою жизнь Алиса, как срывалась обреченно в гибельную темноту, не в силах поверить в то, что это – уже конец. Как пронзительно смотрела она на этот круглый кусочек неба, и каждой частичкой своей души рвалась наверх, на волю.

 

Я прикусил губу, стиснул ржавый прут изо всех своих взрослых сил, вгоняя ногти в ладонь, и рванулся вверх на пределе сухожилий, упершись непослушной ногой в противоположную стену. Кончики пальцев нащупали край люка.

Я вытянул себя наверх, отвоевывая у колодца жизнь по сантиметру, цепляясь ногтями за бетон, за пожухлую прошлогоднюю траву и за плотный снег.

 

Отполз от отверстия и упал навзничь, переводя дух. Сердце отчаянно колотилось в груди, воздух с хрипом вырывался из горла. С неба густыми хлопьями повалил снег. Я глядел вверх широко распахнутыми глазами, зная, что все осталось на своих местах, будто ничего страшного здесь никогда не случалось – те же поля, фундаменты и волшебная звенящая пустота до самого горизонта.

 

«Я так хотела, чтобы меня хоть кто-нибудь нашёл», – сказала ты. – «Я ждала очень долго, много-много дней, но меня никто не заметил».

 

Я скажу тебе то, что не успел сказать во сне. И если ты смогла найти меня внутри последнего мая моего детства, у тебя получится сделать и эту, самую малость: вознестись над заснеженным полем и посмотреть на него сверху вниз. В последний раз, перед тем, как отправиться в бесконечный путь в край, где я тебя никогда не забуду.