Борис ПЕЙГИН

Родился в 1988 году в г. Северске Томской области. Окончил Юридический институт Томского государственного университета. Шорт-лист премии «Дебют» (2010), шорт-лист премии «Русское слово» (2018). Публиковался в журналах «Знамя», «Октябрь», «Воздух», «Плавучий мост», «Наш современник», «Дальний восток», региональных журналах и альманахах. В журнале «Кольцо А» публикуется впервые.

 

СТЕКЛЯННЫЕ  ДНИ

  

 

 

ДЕЦИМЫ

 

I

 

Блесна Луны вцепилась мне под жабры,

И пешка в одиночку ставит мат,

И в грудь мою проталкивает март

Фонендоскоп витых шнуров поджарых;

На иды намечаются пожары,

И Цезари, попавшие под бой

Кричат иерихонскою трубой.

Ты едешь в ночь. Меняется погода.

Озимых строчек прорастают всходы,

И все огни уходят за тобой.

 

ll

 

На переходе, в самом центре мира

Мы разошлись по разным сторонам,

Корундовая лопнула струна,

И метрономной пустотой эфира

Насытились рубины и сапфиры

И мы закрыли прежнюю главу

О том, что не случалось наяву

И как на дне апрельского оврага

Мой голос, как наждачная бумага

Стирает в пыль пожухлую траву.

 

III

 

И горизонт зарницами изломан,

И Персеиды в август влюблены,

И барк щербатой голубой луны

Отчаливал от розового дома,

И тень твоя обманывала гномон

Но город не признал своей вины,

И в предвкушенье долгих выходных

Он отражал тебя в оконных бельмах

Бульвар зажёг огни святого Эльма.

И звёзды были вовсе не видны.

 

 

НОВОМОСКОВСК

 

Июнь полощет шёлк негашеных рубашек

Во вздохах будних дней и девяти утра,

Расправив рукава конструктивистских башен

С вершин прямых углов, открытых всем ветрам.

 

Я шёл идеей карт с Урала и с Мещеры,

Плетям благих дорог подставясь под удар,

Сквозь хоровод теней платоновской пещеры,

Но мнения всегда приводят не туда.

 

И город мнил меня своим аксессуаром.

Меня накрыл собой Камер-Коллежский вал

На поездах толпы по рельсам тротуаров

Я двигался на юг, и кольца разрывал.

 

Звук водосточных флейт и выхлопных свирелей

Я прорубал собой, как тёмный лес теслом;

На шее у Москвы, в каширском Ожерелье

Речные жемчуга моих случайных слов.

 

И парусный норд-ост забрасывал на гору:

На световых столбах струистого тепла

С экрана облаков сиял небесный город,

Нерукотворный свой чуть приоткрыв генплан,

 

Исполненный людей, как древнеримский форум:

Некассовый ситком, неснятый эпизод.

Я прорастал костьми в высокую платформу,

Я цифры на табло, я пыль, я креозот.

 

Несовершенный вид несовершённых действий

Но был урочный день: следы моих носков

Впечатаны в кессон под свод «Красногвардейской»,

Москва – Новомосковск, Москва – Новомосковск.

 

 

*  *  *

 

Я купил билет до Москвы, а попал в Тюмень,

И оттуда на утлой бочке катился до берегов Байкала

Там с мячом Луны играл небесный тюлень –

Я тогда погасил фонарь, вылил масло и колбу разбил о скалы.

 

Я прильнул на сентябрьский снег ледяной щекой

Где за мысом встаёт рассвет – взъерошен и накрахмален

А на льдах кучевых тюлень своих выводил щенков,

И кормил молоком из сосцов грозовых наковален.

 

Цепь моих позвонков мороз легко расковал.

Скоро будет весна; я не чаю добраться до середины.

Бочка быстро сгнила, и на гальке остались одни слова:

Их покинутые щенки будут петь на пушистых льдинах.

 

 

*  *  *

 

Когда мы познакомились, тебе было четыре,

Мне было восемь.

Ты споткнулась,

Как Василиса Премудрая, на пороге,

Ударясь оземь.

В ту зиму двери были высокими,

И проёмы их велики,

Коридоры были темны и длинны,

Беги же по ним, беги,

Если градус меридиана не длиннее твоей руки.

 

А я был рекой, пересыхающею рекой,

И на карты был нанесён пунктиром,

И ты многожды пересекла меня в глубине квартиры.

 

Я стекал со стен снеговых в котловину пустыни, почти пересох тогда,

И из глаз, изо рта, из пальцев ушла вода,

Я ещё не слышал о Данте,

Не знал, каковы на вкус оголённые провода.

Но сияли зарницы ламп,

И далёких гром в дощатых трещал полах,

За сухой грозой сухая гроза

Отражались в твоих глазах.

 

Миллиард мгновений спустя, в гостиной, в Долине Царей, где воздвигнуты стеллажи

Я ещё подпирал головой их нижние этажи.

Они были выше любых небоскрёбов и пирамид,

В них седая пыль, как фимиам, дымит.

Я одну за другой распелёнывал мумии книг,

И твой картуш стоял под обложкой любой из них.

 

 

*  *  *

 

Ab ovo, с нуля, от печки – висит на колу мочало,

Блестящие дагеротипы благочестивых снов

Лежат в ледяной воде у ведомственных причалов,

И города в них не видно, но городу всё равно.

 

Начерчен кривой рукою, в больной голове воссоздан,

Граничное представленье – от Бердской до речпорта,

Резиновой дымной стужей напитан тяжёлый воздух

И город застыл заедой в парящих зловонных ртах

 

Не сложит Иеремия о городе этом прозы

Поскольку от этих песен любой бы другой сомлел –

У города лейкемия с высоким лейкоцитозом,

Он лыс, истощён и тесен, лежит на сырой земле

 

И в тонах его артерий неразличимы ямбы;

У ЛПК, в изголовье, в фарфоровой темноте,

У самой его подушки согбенный сидит ноябрь,

По капиллярам улиц распрыскивая метель

 

Глаза закрывая нервно, забыв цветовую гамму,

И в этом условном сером не досчитать до ста.

На траверзе Пушкарёва стоят корабли да Гамы,

Но мне не уйти и с ними, поелику ледостав.

 

И в русле шуга и сало, и Томью рук не умоешь,

И голову зажимает не шапка – но только нимб;

У мельниц, на гребне дамбы сидел у костра Камоэнш,

И я сам себя заметил среди говорящих с ним.

 

Звон струн, рассекавших кожу, скликал заозёрных мавров –

От Знаменской, с Пролетарки, с Картасного, с Водяной.

Вот – путь, невозможный вовсе, вот – город, который навран

В морозной парейдолии, в уверенности стальной.

 

О прошлого днях стеклянных,

О сумерках оловянных,

Поведай мне, чужестранец, и лучше всего соври

Что в городе деревянном –

Окаянном, окаянном –

Любой, кто до двух считает, всегда восклицает «Три!».

 

На Строевой, на Шпальной, на топкой Правобережной,

Любой назовётся Азом и сразу же всем воздаст.

В любом, самом новом, фильме сюжет остаётся прежним,

Поскольку в библиотеках есть только Экклезиаст.

 

Метелью подбитый город не породит пророка.

Пусть гордые мореходы лениво жуют бетель

Но с сизигийным приливом поднимется поророка,

И с юга подует ветер, и двери сорвёт с петель.

 

Нежданная остановка, пит-стоп на девятом круге

Под матовой снежной крошкой промёрзлый шершавый дёрн,

И снег на руках растает, и я умываю руки,

И всё, говорят, проходит, и это к весне пройдёт.