Игорь КОХАНОВСКИЙ

 

Родился в 1937 г. в Магадане. В 1960-м окончил МИСИ им.В.В.Куйбышева. Первые четыре года работал по специальности – строил микрорайон Химки-Ховрино. С лета 1964-го перешёл на журналистскую работу: сначала внештатно в газете «Московский комсомолец», а с 1965 по 1969 – в газете «Магаданский комсомолец». В 1968 году вышел первый сборник стихов в Магаданском книжном издательстве. Автор пяти поэтических сборников.

 

 

ВОЗВРАЩЕНИЕ

 

 

*  *  *

 

         Даже от песен стал уставать.

                             Владимир Высоцкий

 

Я был соавтором хитов,

что распевали, знаю точно,

от прибалтийских берегов

до берегов дальневосточных.

 

И щедро капали рубли

за исполненье моих песен,

и, как защитой, берегли

от окрика высоких кресел.

 

Я был почти неуязвим

для западни идеологий,

ибо тогда коньком моим

свиданий были монологи.

 

Да, иногда достать могли

надсмотрщики идиотизма,

мол, слишком много о любви

и мало о патриотизме.

 

Цензуры обходил клыки,

обыгрывая, как тупицу,

чтоб всем подвохам вопреки

задуманным не поступиться.

 

Да, в те беспечные года

стихи почти что не писались,

не вдохновляла их тогда

застоя душная реальность.

 

Зато, не тратя много сил,

хиты строгал я бесшабашно

и не единожды входил

в десятке богачей тогдашних.

 

Что мне мешало продолжать

и далее в таком же духе?

Не знаю, только благодать

была за дверью в этой кухне.

 

Потом настали времена,

в коих мне стало неуютно,

где приблатнённая струна

про пацанов мне пела нудно.

 

Победу праздновал Хаос,

и все критерии исчезли,

и прежний мир пошёл вразнос

и вскоре провалился в бездну.

 

И вот эстрадная среда

втихую перешла в отсталость,

и постепенно ни черта

достойного в ней не осталось.

 

Писали – кто во что горазд,

краснели от стыда кулисы,

класс текстов – примитива пласт –

аж ниже плинтуса спустился.

 

Именоваться стал попсой

возникший стиль сентиментальный,

который выкосил косой

остатки вкуса моментально.

 

Верх достижения попсы

стал унижением эстрады,

когда поющие трусы

заполонили хит-парады.

 

И «Ласковый май» в те года

все оккупировал подмостки

державы,

взявши без труда

её в плен пением подростка.

 

И я тогда решил уйти

из вдрызг опошленного жанра,

оставив разом позади,

на что вчера бросался жадно.

 

Мне представлялось не с руки

варганить площадные тексты

и быть средь тех, кто, как жуки

в коробке, где темно и тесно.

 

Да и наскучил долгий бег

и за деньгой, и за успехом,

лишённый задушевных нег

и полный пустоты, как эхом.

 

И я с дороги той свернул,

чтоб к истинной вернуться музе,

оставив шлягеров баул

в былом, мне ставшим вдруг обузой.

 

А новый песенный подряд

желать стал упрощенья в главном:

чтобы попала в хит-парад,

должна быть песня чуть вульгарной.

 

Вульгарность любит наш народ

и публика того же склада,

и вот уже тон задаёт

закон лукавый хит-парада.

 

Верней, тон задаёт попса

чудовищного ныне вкуса,

чьи тембры, да и голоса

такие, что невольно грустно…

 

На это всё махнув рукой,

я, наконец, покой изведал,

когда с лирической строкой

завёл забытую беседу…

 

Словно увидел новизну

в багряных росписях заката,

а в шалостях души – весну

и чувств азартные затраты.

 

Упущенное наверстать,

отстав от связи с фонограммой,

теперь стихов желает рать,

проникнувшись столетья драмой,

распявшей нынешний наш день

на кривде с примесью подвоха,

чтобы с мозгами набекрень

проигранная в ноль эпоха

брела и дальше в пустоте

родимой тьмы и бездорожья,

пока пирующих чертей

не остановит воля Божья.

 

 

МОЙ ВОЗРАСТ

 

Мой возраст стал пугающим для дам,

чья прелесть дерзко в роликах реклам

нам жалует пленительный сюжет,

в котором мне, похоже, места нет.

 

И мой успешный прежде охмуряж

и обольстительный лихих острот кураж

безрезультатны и пусты, как цифра ноль,

знать, обольщенья устарел пароль.

 

И терпит неудачу мой кадрёж,

хотя он элегантен и хорош,

но понимаю с первых же минут,

что ждёт облом, и оный тут как тут…

 

Но как ни странно, не досадую ничуть,

что безуспешно вышло щегольнуть

приёмом съёма,

что подката трель

чужда очередной мадемуазель.

 

И сам себе я мысленно смешон,

что, как мальчишка, лезу на рожон,

что всё никак в интрижках не уймусь,

как будто вновь хочу взнуздать свой пульс,

что, как у братьев Знаменских, порой

в сорок ударов мерит мой покой.

 

Покой и говорит мне: «Ни к чему

в твоём-то возрасте сердечку твоему

испытывать волнений лишний груз,

тем паче, что пропал к интрижкам вкус.

Весь облик твой несёт следы годов

весьма успешных и удачливых шагов,

и подвиги, что удавались удальцу,

тебе сегодня явно не к лицу

и не по статусу, а он, как твой портрет,

предполагает крупный счёт побед,

что одержал в недавнем прошлом ты,

поэтому отстань от суеты

и нынешний свой день отдай тому,

что станет пищей жадному уму».

 

Но сердце мне нашепчет свой отказ

от сих увещеваний,

в сотый раз

заявит, что готово вновь рискнуть

нырнуть в пучину страсти как-нибудь,

забвения изведать сладкий плод –

в нирвану феерический улёт,

где грешного соитья волшебство

и неуёмной плоти торжество.

 

Увы, но вновь ум с сердцем не в ладу,

и это так похоже на беду,

с коей знавался в прошлом и не раз

неутомимый, старый ловелас.

 

Желаешь повторенья? Что ж, изволь,

но не пеняй на фатум, если боль

сердечка твоего коснётся вдруг,

как позабытый, тягостный недуг…

 

 

ИСПОВЕДЬ ГРЕХОВОДНИКА

 

Мне скучно в жизни без интриг

любовных, что, как сети пьянства,

меня ввергают в сладкий миг

альковного непостоянства.

 

Я греховодник искони,

таким я, видимо, родился.

Мне близость с женщиной сродни

властолюбивого релиза,

где власть отнюдь не над людьми,

а над капризами желаний,

что прировнял бы я к любви

и к сумасшествию свиданий.

 

И если нет альковных жертв

на горизонте ловеласа,

то жизни повседневный нерв

тосклив и чёрен, словно вакса.

 

Тогда скучищи западня

свои мне расставляет козни,

и непутёвого меня

терзает сплин житейской прозы.

 

Но стоит где-нибудь мелькнуть

вполне заметной женской стати,

как сразу будничная муть

теряет сумрачность апатий.

 

Я взнуздываю сам себя

возможности внезапной ради,

шальные чувства теребя,

предстать чтобы во всём параде,

перед судьбой и ухватить

за хвост случайную удачу,

и проявить былую прыть

в любовной сцене, как в задаче,

решить которую смогу,

поскольку не угасла хватка

в любую смутную пургу

взаимоотношений кратких

найти не только компромисс,

но и пойти на обострённость,

коль связи будущей девиз

шепнёт взаимная влюблённость.

 

Как завсегдатай и должник

интриг певец неравнодушный,

я суть свою, кажись, постиг:

мне без интриг ужасно скучно…

 

 

*  *  *

 

Рублём отгородившись от властей,

я жил в «совке» достаточно свободно

и клал с прибором на весь бред его затей,

и делал всё почти, что мне угодно.

 

И всё ж его маразма духота

давила и предметно, и морально,

и я не мог поделать ни черта

с давиловкой её патриархальной.

 

Не мог купить квартиру, хоть бабла

тогда хватало и на две квартиры,

такие были вот в «совке» дела,

и я себя сопроводил в транжиры.

 

Гулял вовсю, мотался за бугор,

меняя деревянные на зелень,

и в удовольствиях не видел перебор,

и виски стал моим любимым зельем.

 

Как объяснял Синявский, что с «совком»

он стилистически не может быть согласен,

вот так и я стоял особняком

и стилистически не мог ни в коем разе

с совдепией совпасть, когда она

была полна предвестием коллапса,

ибо текла гражданская война

народа с властью в образе миманса.

 

Со временем растаял интерес

к транжирству, как к дурному постоянству,

ибо устал повеса из повес

жизнь подчинять расхристанному барству.

 

И сочинительства вернулась благодать,

которая почти была забыта,

вернулась, чтоб немедля наверстать

потерянное в гульбищах пиита.

 

И пусть мой ныне очень скромен быт,

с былым достатком явно несравнимый,

но он в себе пророчески хранит

сиянье купины неопалимой…

 

 

*  *  *

 

Я был известный песнями поэт,

беспечный, молодой и бесшабашный…

Сегодня след тех промелькнувших лет

виньетками побед в любви украшен.

 

Я был, как говорится, при деньгах,

ухаживал красиво, не иначе,

и с лёгкостью на светских вечерах

в интрижках улыбалась мне удача.

 

И частым гостем, в основном, ночным,

бывал в альковах полутёмных комнат…

Сегодня это видится пустым

занятьем,

но хоть есть, что ныне вспомнить.

 

Я б ничего не изменил в судьбе,

случись мне вновь прожить былые годы,

и также придавался бы гульбе,

ибо люблю гульбу ей же в угоду.

 

И, стало быть, от жизни не устал,

хотя усталость иногда стучится

мне в сердце,

но коль рядом есть уста,

особенно, хорошенькой девицы,

то вся усталость попросту не в счёт,

а в счёт услады чудное мгновенье

и в близость обезумевший улёт,

божественно-хмельной, как сновиденье.

 

И что сравниться может с неземной

минутой воплощённого желанья,

полученного щедрою ценой

прикосновенья к тайне обладанья…

 

 

*  *  *

 

                                                   И.Л.

 

Я только с вами осознал

глубинный смысл словца зазноба,

когда страстей девятый вал

накрыл меня, глупца и сноба.

 

И зазнобила, как болезнь,

и как в шторм, душу измотала,

и заарканила, как песнь,

внезапность нашего начала.

 

Я словно падал в никуда,

впервой узнав блаженства пропасть,

и сторожила, как беда,

издёргавшая душу робость

вас потерять, хотя б на миг,

в причудах жизни паутины,

соединившей судьбы встык

в плену слепых страстей пучины.

 

Ваш знак небесный – козерог –

был беспардонно атакован

тем, кто мог в хаосе дорог

упрямым быть, как бык – как овен.

 

По гороскопу эти два

знака –

овен с козерогом –

несовместимы, но права

их совместимости – за Богом…

 

И в тесном скопище людском

блистали вы, моя зазноба,

похищенная, как Европа

мифологическим быком.

 

 

19-ое ОКТЯБРЯ

 

Очей очарование вокруг,

печальная разлука из разлук,

что каждый год приходит в октябре,

когда на царском осени дворе

свершается таинственный обряд

с безрадостным названьем – листопад.

 

Вновь 19-ое октября

взирает на меня с календаря…

День этот чрез столетья не забыт,

поскольку отмечал его пиит,

нам завещавший бережно беречь

родной язык, родную нашу речь

от всяких там иноплемённых слов,

коими горд сегодняшний улов,

особенно среди молодняка…

Порою наша доля нелегка

понять родной язык сквозь англицизм,

таков эпохи нынешней каприз.

 

Сейчас речь англицизмами пестрит,

как тот самовлюблённый неофит.

что прибегает к новому словцу,

чтобы значенье своему придать лицу

среди подруг знакомых и коллег,

чтобы не быть из племени калек-

незнаек новояза,

потому

и англицизмы надобны ему.

 

Конечно, вездесущий Интернет

слов иностранных породил расцвет,

и этому дороги нет назад,

и все мои упрёки невпопад,

плеваться против ветра завсегда

занятье – как дорога в никуда,

и англицизмов на родную речь накат

принять придётся, как сей грустный листопад.

И всё ж язык наш, словно благодать,

всевластным солнцем будет нам сиять,

и на настырный ныне англицизм

не раз ещё посмотрит сверху вниз,

а то и бросит выскочке: «Окстись!

Уймись хоть на чуть-чуть…

Уймись на бис…

А то на сервис твой введём акциз,

такой, что вгонит в неминучий  криз…»