Максим АЛПАТОВ

 

Литературный критик. Критические работы публиковались в журналах «Знамя», «Кольцо А», «Лиterraтура», на порталах «Rara Avis», «Textura», «Сетевая словесность», в сборнике «Целились и попали. Новые критики о новейшей литературе» и альманахе «Чёрные дыры букв». Участник семинаров критики Совещания молодых писателей СП Москвы (2014-2018), 15 и 16 Международных форумов молодых писателей России, СНГ и зарубежья.

 

 

РАЗРУШИТЕЛИ МИФОВ

О рассказе Елены Сафроновой «Бронетанковый аккорд».

 

Что достоверно, а что нет – вопрос не только литературный, но и жизненный. Писатели сегодня чувствуют обязанность реабилитировать правду, иначе и не возникали бы такие названия литературных направлений, как, например, «новый реализм». Вроде как старую правду обесчестили, давайте воспитаем новую, чистую и искреннюю. Например, Ольга Славникова в одном из недавних интервью задачу формулирует так: «В мире постправды, когда фейк уравняли в правах с фактом, у нас остались только художественная достоверность и художественная логика. Иными словами, мир по-прежнему познаваем, но – через роман» (1). Пафос спасения литературы через спасение правды популярен, но всегда найдутся те, кого смущает его грозная уверенность. Ирония постмодерна ещё жива, и рассказ Елены Сафроновой «Бронетанковый аккорд» (2) – классический пример. Он высмеивает самого автора, мифы литературного сообщества, шаблонные схемы, по которым сочиняется проза, то, как люди анализируют реальность, их неспособность понять друг друга. Словом, обманывает читателя на каждом шагу, чтобы сказать ему правду.

 

Сюжет прост: аспирантка филфака Даша подрабатывает проституткой, чтобы было, на что жить в Москве, пока мучительно рождается диссертация. В свободное время пишет рецензии на современную прозу и имеет неплохую репутацию в нескольких изданиях, где «её текст не завернут никогда». Приехала Даша из Воронежа – не реального города, а скорее из анекдота про провинцию. Её самоуверенность нелепа, а Дашины суждения о том, насколько хорошо или плохо торговать собой, слишком наивны даже для студентки:

 

«Не признаваться же им всем, озабоченным, что на самом деле для Даши это – работа как работа. Не хуже всякой другой. Когда подружка университетская, Милка, сценарии строчит для сериалов, она что, не проституирует?.. Ещё как бедную Милку нагибают, даром что и шеф-редактор, и креативный продюсер – бабы. А когда одногруппник Фёдор в свой блог про политику ставит только то, что заказчик одобряет, – это как назвать?».

 

Даша каждой фразой, каждым поступком не даёт читателю забыть, что она – литературный персонаж. И, в то же время, считает себя единоличным творцом собственного мифа:

 

«Поначалу Даша развлекалась, скармливая дотошным мужикам истории одна другой краше: и как её изнасиловал на берегу речки повар, приехавший в особняк дачника готовить банкет, и жених её за потерю невинности бросил накануне свадьбы; и как она потеряла бриллиантовое ожерелье подруги, купила в кредит похожее, и, чтобы выкупить его, стала зарабатывать вот этим; и даже как мама была проституткой и пристроила её к делу; или, для разнообразия, как мама была бандершей и скрывала это от доченьки, а доченька обнаружила – и от горя и разочарования сама бросилась в омут греха… Даже тот учитель литературы, у которого в квартире громоздились полки книг до потолка (и фотографии его жены, отдыхавшей на момент интимного приключения мужа в санатории, по виду завуча – с брюзгливыми губами и обвиняющим взглядом), не уловил культурной аллюзии. Хотя Даша представилась ему Элизабет».

 

Ей кажется, что реальность подчиняется схемам, которые она давно распознала. Даша постоянно говорит о том, как хорошо разбирается в людях и особенно – в мужчинах. Именно это заблуждение и определит Дашину судьбу, когда та подбросит ей специфического клиента – писателя-неудачника Эрнеста Перстнёва. Эрнест так одинок, что поговорить о своей книге может только с проституткой, и она с первых же минут считает, что раскусила Перстнёва: «подобных стенаний Даша в институте и среди друзей-филологов наслушалась пропасть». Аспирантка жалеет Перстнёва, потому что не считает равным себе – она-то всё уже поняла, а он живёт в воображаемом мире. Но если бы Даша действительно в чём-то разбиралась, а не пыталась «познавать мир как роман», то увидела бы, насколько они с Эрнестом похожи.

 

Он так же уязвим за пределами уютной раковины мифа о непризнанном гении Перстнёва, как она – вне легенды о прожжённой, всезнающей проститутке. Безнадёжное одиночество Эдуарда почему-то не намекает Даше на её собственное. Она – тоже по-своему графоман, только в плане восприятия реальности, персонаж с комплексом Бога, который считает, что жизнь обладает стройной художественной логикой, и надо лишь правильно всё «прочитать». Даша публикует рецензии на чужие романы и рецензирует образы клиентов, но не может критически осмыслить свою жизнь. Автора здесь нетрудно заподозрить в самоиронии – ведь Сафронова пишет и прозу, и критику.

 

Даша разыгрывает перед Эрнестом карикатурный образ «глупенькой шлюшки», хлопающей ресницами, но он покупается лишь отчасти. Перстнёв упорно считает её «настоящей», не такой, как «литературные сволочи», лицемеры и притворщики из того мира, куда горе-автор так отчаянно пытался попасть. «Тебе не надо краситься, ты и так красивая» – рассеянно говорит Перстнёв, и с учётом его стопроцентной асексуальности фраза означает другое: «Тебе не нужно притворяться». Даша, конечно, снова не понимает намёк судьбы. Следующий знак она получает вместе с книгой Эрнеста «Бронетанковый взвод», которую он дарит в благодарность за умение слушать (вернее, спать с открытыми глазами, пока автор читает):

 

«На титульном листе красовалась размашистая надпись: «Милой Наде, самой тонкой слушательнице моих правдивых историй! Писатель Перстнёв, 2 июля 2013 года». А под автографом стоял год и место издания. К удивлению Даши, книга оказалась прошлогодней. Она-то решила, что драме несостоявшегося триумфа уже несколько лет».

 

Здесь образ типичного графомана, годами лелеющего одну и ту же многостраничную нелепость, даёт трещину. По сути «Бронетанковый взвод» – первый осознанный опыт Перстнёва как писателя. В жанре военных мемуаров – ведь ничего другого автор толком не видел, а «писать надо только о том, что сам видел и пережил». Да, книга нелепая, смешная и бездарная. Но всё-таки Эрнест пока не стал каким-нибудь президентом сообщества фантастов-рыболовов, которые издают по десять сборников в год и устраивают пьянки в заброшенных библиотеках. После того, как Перстнёв продекламировал роман Даше, его накрывает некое подобие вдохновения – Эрнест садится за компьютер и, пока она спит, переписывает эпизоды: «Пока читал, увидел, что кое-где можно получше сказать». Словом, писатель не так уж безнадёжен. Но Даша уже поставила ему диагноз, присвоила типаж и не способна отказаться от штампов, с которыми ей так легко и удобно.

 

«Ну, как можно не понимать, что художественная книга – не рапорт о передислокации?!» – недоумевает Даша, хотя ответ на поверхности: единственный письменный жанр, которым Перстнёв владел до литературных опытов – военное донесение. Армейский мир, в котором Эрнест жил довольно долго, подчиняется именно такому казённому, громоздкому языку. Пока наш «гений» служил, его художественной правдой был рапорт, а у Даши, пока она училась, художественной правдой была «Бедная Настя». Так ли уж одно честнее другого?

 

Даша не смогла понять Эрнеста, хотя он весь как на ладони, и не придумала ничего лучше, как написать разгромную рецензию на «Бронетанковый взвод». Когда издевательски разбирают книгу, к которой критика не применима вообще, цель может быть только одна – самоуспокоение. Разумеется, оправдание уже заготовлено:

 

«Он сам сказал, что многим критикам вручил свою книжку, года не прошло. Вот кто-то из них и откликнулся!.. Двухлетний срок «актуальности» ещё не прошёл. Может быть, кто-то зацепится взглядом, а то и языком за Дашин отклик, завяжется полемика – и мечта писателя оказаться в эпицентре обсуждений сбудется».

 

Так себе «гуманитарная помощь» – применять к наивному любительскому опусу те же критерии, что к прозе Быкова и Славниковой. Просто «Элизабет» не только заигралась в мудрую, повидавшую жизнь проститутку – у неё и образ критика-филолога свёлся к позе. Обе стороны Дашиной личности – не более чем шаблоны поведения. Автоматическое притворство проникло и в ту часть, которую она считала «подлинной», маска пустила корни. И если героиня это признает, то ей придётся поставить под сомнение саму способность познавать мир так, как она привыкла. Чему, конечно, не бывать, и Сафронова как бы предлагает подумать, не слишком ли часто литераторы загоняют себя в ту же самую ловушку.

 

У рассказа три варианта развязки, изложенные последовательно, один за другим – такие же нарочитые и схематичные, как и структура всего текста. Здесь, как и в кино, приём с множественными концовками лишь подчёркивает отсутствие выбора у героини. Она совершила главную ошибку, когда решила разрушить миф, на котором строилась жизнь Эрнеста, лишь бы не пришлось рушить собственный. В ответ графоман проверяет на прочность Дашину иллюзию, что можно беззаботно кататься по клиентам, как заколдованная, и ничего с тобой не случится, ведь ты же так хорошо анализируешь реальность!

 

В противовес модели «писатель-диктатор» часто говорят о «о литературном персонаже, который выходит из-под контроля автора и действует сам» (3). Нечто похожее звучало у Стивена Кинга про Роланда и Энди, которые надиктовали ему «Тёмную Башню». И у него же есть рассказ «Последнее расследование Амни» – про частного детектива, который узнаёт, что является персонажем бульварного романа в жанре нуар, и автор хочет занять его место, потому что «реальная» реальность – полный отстой. «Бронетанковый аккорд» Елены Сафроновой высказывается на ту же тему, показывая, как персонажи пишут жизнь словно роман, будучи совершенно бездарными. Да и читатели реальности из них тоже никудышные. Впрочем, ядовитая ирония Сафроновой направлена не только на тех, кто слишком художественно воспринимает бытие, но и на литературное сообщество, пропагандирующее подобное отношение.

 

«Аккорд» наполнен деталями, которые дают понять, что Сафронова не страдает патологической серьёзностью, когда размышляет о миссии писателя и том фольклоре, что сложился вокруг неё. Например, в Дашином резюме на сайте «Литконсультант» есть рецензии на книги той же Ольги Славниковой и Дмитрия Быкова. Произведения настоящие, а вот сайт выдуманный. То есть, проза и критика в рассказе оказались как бы в разных реальностях – слышен ехидный смех автора. Кроме того, в тексте упоминается журнал «Сибирские огни» – единственное место, где Перстнёва опубликовали добровольно. Что это – литературное сведение счётов или стёб над литературным сведением счётов? Сам сюжет подкидывает интересную ситуацию – проститутка-критик обслуживает самодовольного прозаика. Как тут не увидеть иронию над типичным литературным мифом о вторичности критики, о её якобы прикладной функции?

 

Впрочем, к себе Елена Сафронова не так строга, как следовало быть ожидать от автора подобного рассказа. «Бронетанковый аккорд» опубликован в сборнике «Портвейн меланхоличной художницы», и его соседство с другими текстами получается странным. В них порой встречаются типажи вместо людей, нарочитые сюжетные повороты, неестественно экзальтированные реплики. Автор заигрывается не то в антрополога, не то в психоаналитика и использует персонажей как чревовещательные куклы:

 

«Изабелла же, чувствуя всем сердцем, что этот случай – кульминация ее «разрушающего» предназначения, посидела еще рядом с пустым водительским креслом. Она знала уже, что впредь, кому бы она ни причинила какое несчастье, ни одно из них не будет для нее приятно, а вот это дорожно-транспортное происшествие казалось долгожданной местью, и собственная нехристианская радость пугала ее» (из рассказа «Вольтова дуга»).

 

«Кожа-то заживёт. Боль забудется. А куда девать память? А что произойдёт, когда я окончательно прозрею?» (из рассказа «Семнадцать дней»).

 

Кажется, Сафроновой впору задуматься, не заразилась ли она самоуверенностью Даши, не слишком ли полагается на обобщённость жизненных наблюдений. Размышления о нравственной стороне творческого процесса, выведенные ранее в романе «Жители ноосферы» (4), в «Портвейне меланхоличной художницы» скорее самовоспроизводятся, словно автор уверовал в успешную модель восприятия вселенной и не готов от неё отказаться. Детектив Амни помог Стивену Кингу понять, что и по ту, и по другую сторону книжного разворота уровень ответственности писателя одинаковый. Надеюсь, следующая книга Сафроновой поможет ей понять, каков её личный идеал достоверности и какую правду она воспитывает.

 

 

Примечания:

 

1. https://godliteratury.ru/projects/olga-slavnikova-pisatel-dolzhen-re

2. Елена Сафронова. Портвейн меланхоличной художницы. – Екатеринбург: Евдокия, 2017.

3. https://iz.ru/776250/arina-stulova/sovremennoi-literature-ne-khvataet-moshchnogo-siuzheta

4. Елена Сафронова. Жители ноосферы. – М: Время, 2014.