Татьяна МЛЫНЧИК

 

Родилась и живет в С.-Петербурге. Училась на факультете журналистики СПБГУ. Пишет прозу с детства. Посещала литклуб «Дерзание» Дворца творчества юных (студию В.Н. Кречетова), литературную мастерскую Андрея Аствацатурова и Дмитрия Орехова. Публиковалась в электронных и печатных журналах, альманахе молодых авторов «Взмах», член экспертного совета журнала «Электротехнический рынок». Участник семинара прозы Совещания молодых писателей СПМ.

 

 

МЕДИЦИНСКИЙ ДВОР

Рассказ

 

Мы стоим посреди длинного проходного двора между каналом Грибоедова и Малой Конюшенной улицей. Мы тут по делу: муж открывает новый боксерский зал с видом на Спас-на-Крови здесь, в одном из домов. Оглядываю детскую площадку, обшарпанные стены цвета словной кости и полукруглые окна.

– Знаешь, что это за место? – спрашиваю мужа.

– Двор, – отвечает, придирчиво оглядывая коричневую дверь парадной. Примеряется, будет ли народ легко находить вход в клуб.

– Неправильно, – отвечаю.

– А что тогда? – рассеяно спрашивает Сережа, копошась в телефоне. Бригадир строителей, с которым он должен обсудить ремонт будущего зала, цвет стен, места для крепления мешков на стене и всё такое, запаздывает.

Я отхожу и сажусь на скамейку на детской площадке. Роюсь в сумке в поисках сигарет. Я жалею, что задала мужу этот вопрос, потому что адекватно ответить на него смогу вряд ли. О таких вещах не рассказывают мужу тридцатилетние особы в скучных черных пальто. Сегодня в ходу сиропные истории успеха, вылощенные фотки, здоровые и мудрые люди, которые трудятся, путешествуют по миру, занимаются спортом и протягивают к небу хохочущих младенцев.

Старое доброе саморазрушение больше никому не нужно. И оно валяется пыльное где-то в углу этого самого двора. Двора, который я знаю очень хорошо, потому что на самом деле он называется Медицинский двор, а лестница, причем именно та, где будет зал,– парадкой Джонатана Дэвиса. И это нетленная дворово-парадная мифология центра веселых и злых пятнадцатилетних существ, которыми мы были в начале двухтысячных. История о грязи, ню-метале, дешевом и вкусном алкоголе и приправленном детским непосредственным смехом стремлении скатиться куда-нибудь: под стол, со сцены на концерте в клубе «Молоко», на скейте с самых острых в городе граней, из окна в школе: пониже, поглубже, посильнее.

На противоположной скамейке, которая стоит тут, несомненно, с тех самых времен, я вижу Ноту. Нота уткнула голову в колени вельветовых брюк. Темные волосы собраны в хвост. За спиной – синий рюкзак Red Fox, на ногах промокшие в весенних лужах черные скейтовые кеды. Нота задыхается.

– Ну как, ей не лучше? – спрашивает у меня Карлен, который отходил в сторону посовещаться с парнями.

– Я думаю, что ей просто надо проблеваться.

– Подождите, – говорит Нота, хватая ртом воздух, – сейчас вот отпустило… – Она поднимает голову и пустыми темными глазами смотрит в никуда. Ждет.

К ней то и дело подходят другие девчонки: Саша, Агния. Обнимают. Сколько бутылок водки мы сегодня выпили, никто толком не считал. Кругом на детской площадке раскиданы белые пластиковые стаканчики.

– Тань, иди-ка сюда, – манит меня Карлен в другую часть двора. Там кучкой стоят парни. Кто-то еще пьет водку. Лица серьезные.

– Мы вызовем «скорую», – говорит Карлен. – Это не шуточки.

– Подожди, – отвечаю.–Я думаю, она блеванет, и всё нормально будет. Сейчас успокоится, и мы ее к Саше отведем. У нее дома никого, откачаем. Поспит там.

– Тань, это не вариант. Это продолжается уже полчаса. Вдруг у нее астма?

– Нет у нее никакой астмы! – встревает в разговор Саша. – Давайте сначала в аптеку за кислородной подушкой.

– Мех уже пошел. Да нельзя с таким шутить! Знаете, как люди от синьки кидаются? – Он щелкает пальцами в воздухе. – Вдруг водка паленая была?

– Тогда бы мы все. А больше вроде никто не блевал.

– Петя только.

– Ну, он всегда.

– В общем, мы с парнями решили, что вызовем.

– Она не даст вызвать. Знаешь ее папашу? Это палево. Она убежит.

– Значит, вы ее отвлечете, а Стальберг выйдет на Грибоедова и оттуда позвонит.

Мы с Сашей подходим к Ноте. Она глубоко прерывисто дышит. Агния держит ее за руку.

– Ну как?

– Хуже, – отвечает Агния.

– Нота, давай врача, а? – говорю.

– Нет! – Нота кидает на меня злобный взгляд. – Я сейчас отойду.

Я смотрю на Сашу и показываю ей глазами в сторону парней.

– Попей, Нота, – Агния протягивает ей открытую пластиковую бутылку воды. Нота отталкивает горлышко, и вода проливается на землю.

Подбегает Мех.

– Короче, кислородных подушек нет, дали вот таблетки от астмы. Мне сказали «скорую» вызывать. Не хотели таблетки продавать, суки, спрашивали, где она… – Мех протягивает таблетки.

– Не надо «скорую»! – кричит Нота. – Не надо! – во взгляде карих глаз ярость и боль.

Саша разрывает упаковку черными ногтями, начинает с умным видом читать инструкцию.

Я мнусь на месте. Достаю сигареты. Что же будет, когда за ней сейчас приедет карета? Она ведь этого нам не простит. Получается, мы предатели какие-то, сдаем ее взрослым. Но что, если без этого ей и правда станет хуже? Что, если это настоящая астма, и она просто умрет в троллейбусе, в котором мы по Невскому поволочем ее на Поварской к Саше домой? Какой из двух вариантов убьет ее меньше?

После водки мозг соображает очень туго. Как только Нота начала задыхаться, веселье с воплями, скандированием песен группы Jane Air и массовыми тостами за успех утреннего сочинения по литературе оборвалось. Все засуетились, забегали, стаканчики попадали в грязь, кто-то побежал звонить брату-студенту первого меда, кто-то в магазин за водой, кто-то в аптеку. Петя Рогов отрубился на другой скамейке, положив белокурую голову на рюкзак. Все здорово перепугались, и только Сережа Микрофон со своей смазливой девушкой Кристиной, которая учится на класс младше, продолжали потихоньку бухать, пока все нянчатся с Нотой. Мы с девчонками недовольны, что он притащил ее в тусовку. Она совсем не похожа на нас: одета как взрослая тетка, каблуки, сумка, какие-то невнятные кожаные штаны. Смотрит на нас издали, то ли свысока, то ли со стеснением.

Наконец во двор въезжает белая «скорая». Карлен знаками просит нас отвлечь Ноту. Когда к ней подходят врачи в синих одеждах, мы расступаемся. Она смотрит на нас и повторяет:

– Идиоты, на фиг вы это сделали? На фиг вы это сделали?

Лицо у нее при этом какое-то взрослое и мудрое, словно на самом деле она говорит: »Идиоты, вы не поняли, что я притворялась?»

Или это мне только кажется от водки.

Нота говорит врачам: «Со мной все нормально. Со мной ничего».

Ее под руки ведут к машине и сажают внутрь. Карлену удается узнать, что ее повезут в Купчино. Когда задница «скорой» скрывается на выезде из двора, мы решаем срочно ехать следом. Узнать, что с Нотой, а в крайнем случае – организовывать побег. Для поездки в Купчино делимся на две группы. Микрофону надо проводить Кристину домой, и часть народу отправляется до Восстания по земле, мы же спускаемся в метро. Скребем мелочь на жетоны. Те, у кого остались карманные деньги, покупают жетоны другим.

В вагонах ржем, спим друг на друге, распугиваем пассажиров своим видком и запахом перегара. Пестрые пьяные бесы в промокших кедах и темных от весенних луж широких штанах.

В Купчино долго тащимся пешком до больницы. Удивительный простор, который мы месяцами не видим в центре, прозябая во дворах-колодцах, раскидывается перед нами.

В больнице долго ищем приемный покой. Парни идут выяснять, куда определили Ноту. Мы ждем на улице.

– В общем, нам сказали, что она всех послала, не говорит свой телефон. Ее заперли и отпустят, только если родители приедут, – говорит вышедший из дверей больницы успевший протрезветь Стальберг.

– А сама-то она как? – спрашивает у него Агния.

– Да всё с ней нормально, – отмахивается он, вставляя в рот сигарету.–Я попытался представиться ее братом, просился к ней хоть на два слова. Не пустили. Там бабка злая как черт сидит.

– А что, – говорит Саша, – можно ведь и правда ее брату позвонить. Он третьекурсник, ему-то ее отдадут с паспортом. И перед папашей палиться не придется.

– Ну, попробуй, – Стальберг протягивает Саше исцарапанную «Нокию» с треснутым экраном. – У него мобильник есть?

– Нет, я домой позвоню, – говорит Саша и отходит, – будем надеяться, на него попаду.

Через минуту возвращается.

– Получилось! Сергей попросил никуда не ломиться и ждать его. Он позвонит, когда в Купчино поднимется. Скоро выезжает.

– Ну, че, давайте ждать, – объявляет Карлен, – вон лужайка, на солнышке хоть погреемся.

Мы отправляемся в сторону огромного поля, посреди которого возвышается начинающий зеленеть холм. По дороге встречаем вторую часть нашей группы. У Микрофона на лице синеет огромный фингал.

– У меня сегодня самый замечательный день! – со смехом орет он.

Выясняется, что его бросила Кристина, а потом до них докопались скины, и Микрофона изувечили.

Обнимаемся, с гоготом выясняем подробности и поднимаемся на холм. Там расстилаем куртки, валяемся, курим. Кто-то отправляется в магазин за соком. Кто-то целуется. Мне звонит мама. Говорю ей, что мы еще гуляем после школы большой компанией, поэтому домой приду только совсем вечером.

Мы болтаем и смеемся на солнце, с криками сбегаем с холма и поднимаемся обратно, пьем, передавая друг другу пакет, самый дешевый яблочный сок. У кого-то оказывается круглый плеер для дисков с новым альбомом Soul Fly. Проходит час, другой. Парни, поняв, что Сергей уже давно должен был нам отзвониться, решают дойти до приемного покоя.

– Прикиньте, – говорит Карлен, когда они возвращаются,– ее час назад забрал отец на машине, вместе с братом. А этот мудак нам даже ничего не сказал!

Мы с дружной руганью начинаем собираться.

– Ну и на хер мы сюда притащились? – ноет кто-то.

– Как же впадлу сейчас будет идти до метро!

– Давайте на трамвае! Вон остановка, они до Лиговки отсюда идут.

Идем на остановку. Долго ждем другой трамвай. Кто-то уже отмазывается перед родителями по телефону. Наконец загружаемся. Из пассажиров кроме нас тут никого нет. Нет и кондуктора. Рассаживаемся в хвосте и курим. Трамвай дребезжит, стекла пронизывает вечернее медовое солнце. Мы щуримся сквозь улыбки, и в мире в этот момент есть только наша тусовка, весна и блаженная усталость. Ближе к центру ребята один за другим выходят на разных остановках, прощаемся. Кабину трамвая начинает заполнять пыльная толпа обычных людей, которые смотрят на нас с любопытством и презрением, некоторые же вообще стараются не смотреть. Нас это не обижает, ведь мы знаем, что никогда не будем такими как они.

Смотри на мои сережки, дреды и портаки, на мои чейнболы и кеды, я только улыбнусь, потому что тебе никогда этого не понять, спецфак. Всё, что тебя интересует,– хлам и бытовуха. Покупать вещи. Сколько водки мы выпили за то, что никогда не станем такими, как они? Вспоминайте, ребята!

 

Я сижу на скамейке и трогаю никогда не заживающий шрам от сережки под нижней губой. Теперь в Медицинском дворе откроется зал, где мой муж будет тренировать детей. Он будет учить их любви к спорту и вниманию к здоровью.

– Потому что моя работа, – произносит он, – заключается и в том, чтобы не дать им оказаться на улице. Я там был и очень хорошо знаю, что это такое.

– И что же? – спрашиваю я.

– Поверь мне, – отвечает он с блеском в глазах, – о таких вещах тридцатилетние парни из Металлостроя не рассказывают своим женам.