Елизавета ЛЕЩЕНКО

 

 

Родилась в С.-Петербурге (тогда – Ленинград). Окончила Таганрогский радиотехнический институт. В журнале «Кольцо А» публикуется впервые. Живет в Таганроге.

 

 

ДЕВОЧКА С БУМАЖНЫМ ФОНАРЕМ

Рассказ

 

Была середина зимы. Рабочий вечер пятницы выдался неприятно суетным и затяжным, погода радовала ещё меньше: морось, ветер и зябкая сырость. Сегодня я напросился в гости к Элин, зная, что её соседка уезжает на выходные и нас никто не побеспокоит. Я пообещал, что освобожусь вовремя, в последнее время ей часто приходилось меня дожидаться: на улице или в кафе.

Сама она не жаловалась, но я вовсе не хотел злоупотреблять её терпением, что-то внутри меня упорно не хотело принимать эти так недавно, неожиданно и стремительно начавшиеся отношения за не выдающийся ничем мимолетный роман.

Элин не была похожа ни на одну девушку, с которой мне когда-либо доводилось быть так или иначе знакомым, да и, честно говоря, я вообще не мог припомнить хоть одного похожего на нее человека, которого мне когда-либо доводилось встречать. Хотя, в чем именно заключалась эта выраженная «непохожесть», я вряд ли мог бы более-менее внятно сформулировать.

Когда она физически находилась где-то рядом, я мог явственно ощущать её присутствие даже с закрытыми глазами; когда она входила в комнату, меня как будто обдавало тёплым ветром, и чем ближе она подходила, тем сильнее становился ветер – вот-вот унесёт...

 

Если же мы не виделись несколько дней, и я забывал ей позвонить, меня неотступно, как наваждение, начинал преследовать её образ. Не раз я – на  улице или в подземке – бросался догонять абсолютно незнакомых девушек, до последнего момента уверенный, что это именно она – пока нос к носу не сталкивался с абсолютно ничем не напоминающей Элин обескураженной женщиной…

 

Неудивительно, что все вещи, принадлежавшие ей, и вообще всё окружающее Элин пространство были так же странны и загадочны, как и сама девушка. В её комнате не хранилось ничего, что могло бы рассказать о личном прошлом: никаких фотографий с подругами или сёстрами или постеров с автографами – ну и прочей макулатуры, которой обычно окружают себя обычные девчонки.

А вот чужих историй здесь было пруд пруди: какая-то окаменелая штуковина, старинный (причём исправно работающий) патефон, книга, изданная так давно, что язык её было практически невозможно распознать (хотя у Элин получалось отлично). А однажды я заметил в углу странного вида поношенную туфлю (выглядела она так, как будто её обронила на булыжной мостовой некая Золушка из века эдак девятнадцатого, а потом на эту туфлю случайно наступила лошадь). «Это-то тебе зачем?» – спросил я, слегка поморщившись. «У неё красивое прошлое», – как всегда в таких случаях категорично отрезала Элин и своей восхитительно-изящной рукой расправила мой искусственно сморщенный нос.

И чем дольше длилось наше знакомство, тем больше сундучков с секретами в Волшебной Комнате По Имени Элин являлось моему невооруженному сознанию, и, наконец, уже не надеясь выбраться из лабиринта этого замка прежним и невредимым, оно смирилось и стало принимать всё происходящее как неизбежную данность.

И эта безмятежная капитуляция длилась вплоть до того злополучно-промозглого пятничного вечера, когда я, в спешке, оскальзываясь и спотыкаясь, почти что бегом сокращал расстояние до дома Элин. Чтобы срезать путь от метро, я спустился к реке и шел – точнее, скользил – между трассой и парапетом (или тем, что от него осталось).

Вдруг произошло нечто, от чего я, пытаясь резко затормозить и обернуться, упал, точнее, вдруг обнаружил себя сидящим, растопырив ноги, как какой-нибудь диснеевский утёнок, когда на него что-то упало сверху: в моем правом ухе (а по ощущениям, прямо в голове), вдруг раздался голос, звонкий, и в то же время нежный. Он изрёк: «У тебя шнурок развязался!»

Не обратив ни  малейшего внимания на скрежет и грохот, раздавшийся в этот момент в паре метров от меня, я, глуповато моргая, уставился направо, ошалело разглядывая обладательницу загадочного голоса. Я мог поклясться чем угодно, в том, что действительно вижу её, но в то же время понимал, что это зрение какое-то особенное, как бы внутреннее – обостренное до предела. Виски покалывало, в ушах стоял шум, всё тело обуяло сильное – совсем не характерное для меня лично – чувство предельной тревоги, волнения и… заботы.

Прямо на парапете, беспечно болтая ногами, обутыми в какие-то старомодные (хотя по виду – недавно купленные) домашние туфли, сидела симпатичная хрупкая девчонка лет двенадцати. На ней была простая просторная кофта и нечто похожее на леггинсы. Левой рукой она облокачивалась на парапет, а в правой держала фонарик из цветной бумаги, и он… светился изнутри. Светился ярко, осязаемо тепло.

– Эй! Ты там цел?! – только теперь я обратил внимание на источник недавнего грохота: из-за скользкой дороги водитель огромной фуры немного заехал на тротуар и снёс массивный столб, край которого сейчас находился в каком-нибудь полуметре от моих злополучных – и абсолютно целых – ботинок. Кстати, на них совсем не было шнурков.

 

Поднявшись и отряхнувшись, я бодро ответил (шум в голове очень кстати совсем улетучился): «Порядок!» – и двинулся было дальше, но тут, вдруг вспомнив недавнее наваждение, оглянулся направо, затем назад, подошел к парапету, перегнулся через него и ещё раз осмотрел всё вокруг. Ничего. Ничего похожего на странную симпатичную девочку и никаких следов её пребывания здесь.

 

Элин открыла мне дверь, когда я еще не успел постучать – такое случалось и раньше – и обняла меня первой, не дожидаясь, пока я сниму пальто. Я успел заметить, что она выглядит бледной и уставшей, и что её тонкие пальцы холоднее, чем обычно, и как будто слегка дрожат. Ничего не говоря, я зарылся лицом в её густые, коротко подстриженные волосы, и ненадолго закрыл глаза.

– Хочешь кофе? – своим обычным голосом спросила оттаявшая Элин.

– Очень, – честно ответил я, открыв глаза и по привычке блуждая взглядом по квартире в поисках какой-нибудь новой чудной вещицы. И я её нашел. На подоконнике красовался ярко-оранжевый фонарик, сделанный из бумаги – как видно, недавно.

– Может, всё-таки как-нибудь покажешь свои старые фотографии? – скорее чтобы что-то сказать, нежели с надеждой спросил я, глядя через плечо Элин прямо в глаза девочке за окном. Та заговорщически улыбнулась, и, прижав палец к губам, мягко растаяла во влажных туманных сумерках.

– Думаю, сегодня ты и так видел больше, чем достаточно, – как всегда неожиданно и безапелляционно поставив на место моё неоправданно-высокомерное любопытство промолвила очаровательная Элин и мягко отстранилась от меня, направляясь в кухню.

Я быстро догнал её и крепко прижал к себе.

 

 

СНИМАЮ ШЛЯПУ

Рассказ

 

В городке под названием Блекхэт живут очень серьёзные с виду граждане. Однако серьёзность эта – очень забавная. Дело в том, что все без исключения жители – кроме разве что самых крошечных – носят длинные волосы и бессменную чёрную шляпу.

Да, человечки разного роста и возраста, совершенно по-разному одетые и держащиеся, венчают свою голову абсолютно одинаковой причёской и традиционной чёрной шляпой.

Шляпы эти не продаются в специальных магазинах и не шьются на заказ у портного.

Проживая в Блекхэте, вы не можете выбрать себе шляпу по вкусу (или по карману) – однажды вы её просто получаете – вместе с маленькой ведьмочкой, которая эту шляпу считает ничем иным, как своим собственным домом. Ведьмочку по своему вкусу вам, кстати, тоже выбирать не придётся.

 

Маленькие ведьмочки появились в Блекхэте задолго до того, как там вздумалось жить обычным людям, поэтому и считают здесь они себя полноправными хозяйками и делают, что хотят.

Испокон веков эти вздорные дамы имеют привычку проводить весь год, уединённо занимаясь им одним ведомыми важными делами, отгородившись от остального мира уютным домиком (который представляет собой не что иное, как ту самую преобыкновенную чёрную шляпу).

И только в одну из летних ночей эти премилые создания оставляют свои привычные убежища и слетаются на холм (на котором ныне высится городская башня), чтобы себя показать да на других посмотреть, а заодно и рецептами разных зелий обменяться и новые знакомства завести. Ну и, конечно, вволю налетаться на метёлках. А те, кто подружились во время праздника, ставят шляпы-домики по соседству – чтобы тайком бегать друг к дружке в гости весь следующий год.

 

Когда на территории будущего Блекхэта объявился первый человечек, первым, что он здесь обнаружил, была та самая чёрная шляпа, и этому человечку не пришло в его длинноволосую голову (в те времена все человечки, даже очень маленькие, носили длинные волосы, а то и парики) ничего умнее, чем эту самую шляпу поднять и примерить.

Конечно, ему очень повезло, что молоденькая ведьмочка, жившая под ней, в это время сладко спала – да и вообще была добренькая. Зато когда человечек попытался эту шляпу снять, ведьмочка уже давно проснулась и обосновалась на новом месте, а уж если этой малышке понравилось какое-нибудь место – даже и не пытайтесь её оттуда выгнать.

Соседка этой самой ведьмочки, тайком побывав в новом домике подруги, пришла в полный восторг, и уже на следующее утро незатейливый товарищ Первооткрывателя, проснувшись, обнаружил себя украшенным такой же самой шляпой. Так и повелось.

 

Все до единого жители Блекхэта в одну из летних ночей выходят на улицы и – единственный раз в году – снимают свои шляпы, чтобы тысячи маленьких ведьмочек отпраздновали свой невинный шабаш.

После этой волшебной ночи горожане часто переезжают – поближе к новым друзьям, нередки и свадьбы. Старые блекхэтяне любят поговаривать: «Браки заключаются под шляпами!» Или: «Насильно под шляпу не влезешь…»

А что до длинных волос – об этом сами жители до сих пор ничего не знают – спросите у маленьких ведьмочек.

 

 

СОН. ЛЮБОВЬ. ПЕРЕВОПЛОЩЕНИЕ

Рассказ

 

* * *

Ты обнимаешь мой ствол. Я оплетаю тебя корнями. Вместе мы уходим под землю. Мягко, тепло.

Всё глубже и глубже. Нам жарко. Мы улыбаемся и смеемся. Вдруг ты говоришь: «Давай посадим дерево!» Наклоняешься ко мне и осторожно срываешь зубами один лист, быстро уходишь и прячешь его куда-то.

Я делаю вид, что хмурюсь. Но когда ты возвращаешься, ветви сами тянутся к тебе, и серебристые серьги обрушиваются на нас сумасшедшим дождем.

Вдалеке слышны раскаты первого грома этой весны.

 

* * *

Ночь была душной. Хейли встала, чтобы открыть окно настежь и глотнуть чая со льдом. Комната, где она жила в последнее время, была уютной и тихой, несмотря на то, что сама квартира находилась в высотном доме оживленного района с нескончаемым движением людей и машин.

Под окном раскинулся как будто чудом оказавшийся здесь оазис из высоких благородных деревьев, хвойных и лиственных, прячущих свои мудрые корни под игривым ковром на удивление душистых трав и легкомысленно-золотистых цветов.

Вдыхая смешанный волнующий запах летней ночи большого города, Хейли, прикрыв глаза, мысленно совершала путешествие по уже хорошо знакомым местам.  На соседней улице есть широкая старая лавка, любезно спрятавшаяся под большим кустом, растущим прямо за автобусной остановкой, где можно часами сидеть, праздно глазея по сторонам и беспечно болтая ногами – и никто-никто тебя не заметит.

В узком проулке неподалеку от магазина старинных безделушек есть кованые ворота без замка, без труда приоткрыв которые, ныряешь в глухой двор-колодец с окошками-бойницами вместо пластиковых витрин, булыжной брусчаткой вместо асфальтовых дорожек, бесчисленным количеством граффити-шифров и настенной переписки влюблённых школьников на годами не обновлявшейся отделке.

А если повернуть за угол, пройти пару кварталов налево, осторожно проскользнуть по самому краю шоссе, мимо старых заводских складов и протиснуться сквозь расшатанные прутья ржавеющей ограды, можно попасть в заброшенный парк, где замшелые древесные стволы оплетены вьюном, где запахи бензина и пыли теряются в лабиринте разномастной листвы, где над  маленькой – непонятно где берущей начало и неизвестно в каких зарослях травы теряющейся, – речкой как будто парит полуразрушенный мостик из старого камня.

Часто Хейли, забывшись, простаивала здесь до темноты, пока уже спустившаяся вечерняя прохлада не заставляла её, начав дрожать, вернуться к реальности, где её тело, опирающееся на едва ли надежный край мостика, ныло без движения, а онемевшие пальцы машинально поглаживали холодную, влажную, пористую поверхность.

 

Сейчас Хейли живо вспомнилось русло маленькой прохладной речушки с прозрачной водой и миниатюрными рыбешками, с кусочками желтоватых травинок, скользящих над песчано-илистым дном. Этот маленький непостижимый мир зачаровывал и манил её к себе. Притягивал и забирал. Забирал, потому что она была готова уходить.

Она стояла у окна, как будто в пол-себя находясь здесь; была, дышала и чувствовала. И всё же, какой-то – незаменимый, неповторимый и важный кусочек её внутреннего мира – был навсегда оставлен где-то, куда она уже не сможет вернуться, чтобы найти и забрать его. Она забыла дорогу к разноцветному домику, в котором беспечно жил её внутренний ребёнок. Она больше никогда не будет держать его за руку, смеясь и танцуя на мостовой под проливным дождём.

Она стояла у окна, не замечая, как слёзы чистыми крупными бусинами звонко разбиваются о пустой подоконник, стояла, не чувствуя ног и не ощущая опоры. Стояла и таяла.

Она не могла бы сказать, сколько времени прошло с тех пор, как они совсем перстали звонить или писать друг другу. Но она точно знала, что именно с этого времени её неотступно преследовали сны.

Раньше она никогда не видела снов, или не помнила о них. Теперь же она относилась к ним, как к живым существам: существам, которым не требовалось разрешения на то, чтобы познакомиться поближе, существам, которые не стучали в дверь перед тем, как собирались войти – они просто крали. Крали её у самой себя, бесцеремонно возвращая в постель использованной оболочкой.

И было ещё кое-что. Кое-что, что она знала наверняка: он тоже был там. Был и помнил.

 

 * * *

Ты стоишь у самого края крыши, я стою напротив, у другого края.

Твои огромные печальные глаза безучастно смотрят вдаль. Бешеный ветер треплет твои небрежные волосы.

Мы соединены тяжелой цепью. Ни один из нас не двигается. Небо становится свинцово-колким. На моих руках появляется лёд. Сколько мы так стоим, неизвестно, но я больше не могу терпеть и делаю шаг вперед.

Ни секунды не колеблясь, ты отступаешь назад. Моё сердце едва не вырвано под твоей тяжестью.

Я просыпаюсь. Идёт снег.

 

* * *

Мэри и Джек были приветливыми людьми среднего возраста: статный, полный достоинства мужчина и нежная женщина с лучистыми глазами. С виду абсолютно довольные жизнью, души не чающие друг в друге, каждый по-своему успешен в собственном деле.

Мини-роботы, спроектированные в лаборатории Джека, работали в больницах и научных центрах, сортировали продукцию на складах, помогали обрабатывать растения растворами, убивающими паразитов, преобразовывали солнечную энергию и даже летали в космос.

Каждому из своих «детей» Джек давал индивидуально-выдуманное имя, по звучанию всегда похожее на человеческое. Он чутко следил за успехами и неудачами каждого и, без сомнения, гордился своими малышами. На стенах кабинета и гостиной уже не хватало места для фотографий, подписанных: «Рокки и Бренни строят свой первый анализатор»; «Мокки-младший по дороге на космодром»; «Тод и Флик ремонтируют квантовый компьютер». Такого рода мини-отчеты о жизни его большой механической семьи постепенно заполоняли всю их добротно обставленную и слишком уж просторную для всего двоих людей квартиру.

Мэри целыми днями – часто до позднего вечера – пропадала в маленькой мастерской, где по её эскизам ученики создавали чудесные миниатюрные фигурки, декоративную посуду, оригинальные вазы и горшки для цветов, или же просто тренировались в искусстве лепки и обжига, проявляя изобретательность и воплощая в жизнь собственные – иногда довольно смелые – фантазии.

И вот однажды – уже было начавший превращаться в абсолютно бесполезный, бездарно занимающий пространство предмет – телефон Джека громко и настойчиво зазвонил. Это была дальняя родственница (Джек не мог припомнить, приходится ли она ему троюродной тётушкой, или же четвероюродной бабушкой), сбивчиво бормотавшая какую-то чепуху, из которой  Джек с трудом смог вычленить что-то вроде: «Дочка-каникулы-комната».

Гибкий изобретательный ум Джека, к счастью, быстро сумел расшифровать этот незатейливый код и выдать нужный ответ: «Конечно, без проблем! Мэри будет очень рада!» В том, что Мэри действительно будет рада тому, что дочка племянницы его дальней тётушки займёт их «заднюю» – как они в шутку называли её между собой – комнату на время университетских каникул, Джек ни секунды не сомневался.

Так в их жизни появилась Хейли, совершеннолетняя, но на вид совсем юная девушка, подрабатывающая в закусочной, расположенной неподалеку, и пару раз в неделю по вечерам посещавшая курсы художественной фотографии.

 

* * *

Мои глаза завязаны. Тихо улыбаясь, я качусь вниз по почти пологому склону, выстланному ковром из осенних листьев, прочесывая их мягкий покров.

Теперь моё карусельное путешествие завершено. Лежа на спине, я замираю, не дыша, и срываю повязку. Серьёзно смотрю в отсеревшее небо.

Где-то высоко две одинокие птицы, вскрикнув, столкнулись и исчезли из видимого пространства.

Больше вокруг никого нет.

 

* * *

Перед приездом в город Хейли часто думала о том, какой будет первая встреча с Джеком и Мэри, и о том, не будет ли она обременять их. Но как только она переступила порог их квартиры, каким-то шестым чувством сразу же поняла: её здесь ждали и здесь ей рады.

Мэри ненавязчиво помогла Хейли расположиться и устроить дела с работой и учебой, затем, удостоверившись, что у девушки всё в порядке, снова – как и энергичный и непоседливый Джек – с головой ушла в работу.

 

Но вот прошла неделя-другая, и Хейли с удивлением стала замечать, как жизнь и атмосфера в доме – теперь ставшем общим для них троих – изменилась.

Девушка уже было начала привыкать к тому, что если она слишком устала для того, чтобы после работы пойти куда-то ещё, то до позднего вечера придётся пробыть дома одной. Одиночество никогда раньше не тяготило её, однако эта большая квартира без людей казалась пугающе пустой. Пространство здесь как будто страдало оттого, что оно никем не занято. Этому полузаброшенному месту явно недоставало жизни.

И однажды вечером Хейли, возвращаясь домой, с удивлением заметила свет в окне их кухни. Она тихо вошла и минуту-другую заворожено наблюдала сквозь полупрозрачную дверь за «новыми» Мэри и Джеком. Мэри с сосредоточенным и одновременно довольным видом ребёнка, нашедшего забытую, но увлекающую игрушку, готовила оладьи и повидло, Джек неуклюже и старательно чистил картофель, при этом сбивчиво и непрерывно рассказывая жене что-то, как будто они не виделись и не говорили лет эдак пять, и он очень боится упустить какие-то очень важные факты и детали.

Теперь Хейли с лёгким сердцем возвращалась вечерами домой, зная, что найдёт на кухне горячий ужин, а самих хозяев – уютно устроившимися возле маленького искусственного камина в гостиной, обнявшимися, как молодые влюбленные, переговаривающимися вполголоса и тихо смеющимися.

 

В одну из пятниц, задержавшись на работе, девушка, открывая входную дверь, нечаянно споткнулась о нагромождение чужих – мужских и женских – пар обуви. В гостиной было шумно, пахло шампанским и закусками, а раскрасневшаяся Мэри встретила Хейли в коридоре и, приобняв, подвела к гостям: «А это – наша Хейли!»

Выяснилось, что Мэри и Джек вдруг решили – прямо у себя дома – устроить «встречную» вечеринку для молодежи из лаборатории Джека и студии Мэри. У этих юношей и девушек, имеющих с виду такие разные интересы, оказалось, было много общего. Все, включая хозяев – шутили и смеялись, чудесно провела вечер и Хейли.

 

* * *

Ты стоишь, прислонившись спиной к высохшему дереву, которое едва различимо в окружающей тебя черноте. На умирающей без влаги земле – то тут, то там – красные одинокие розы.

Багрово-тёмное солнце хладнокровно опускается за горизонт. Редкие листья на дереве засыхают и падают.

Ты достаешь и закуриваешь сигарету, нервно затягиваешься и небрежно стряхиваешь пепел на одну из роз. Она чернеет и исчезает в земле.

На небе теперь нет ни одной звезды. Оно совсем холодное и пустое.

Бросив недокуренную сигарету, ты уходишь в темноту.

Дерево занимается. Сгорает. Рассыпается обугленной трухой.

 * * *

Но время шло, лето приближалось к концу, и предстоящая разлука нависала над всеми троими; тёплые, сладко пахнущие ночи августа готовились уступить место беззвёздному холоду сентября.

Сегодня Хейли снова видела ТАКОЙ сон. Она не могла объяснить себе, откуда, но она точно знала, что в определённом смысле этот сон – последний. Последний в этой истории. В истории, ставшей эхом разрушенной реальности, которая стремится воссоздать себя.

И теперь она точно знала, что делать дальше. Знала, какой сон сегодня приснится им обоим, и какой сон будут видеть всю жизнь те, кто знал их, те, кто останутся здесь.

 

* * *

Темнота такая густая и вязкая, что трудно даже дышать. Однако, к моему удивлению, здесь есть что-то, по чему можно ходить.

Поверхность ровная и твердая, и если приоткрыть глаза, можно заметить едва различимое слабо-серебристое мерцание.

Я же закрываю глаза как можно плотнее. Ледяная птица внутри бьётся гулко и больно, но только ей я могу доверять.

Делая первый робкий шаг, я начинаю движение, и всё встает на свои места – большая тёмно-синяя птица точно знает, что делать дальше, и вот уже навстречу нам мягко движется золотисто-желтый поток света и тепла.

Время здесь летит так быстро, а успеть нужно так много, но на долю секунды память возвращает давно потерянный образ, и я – на кончиках пальцев – успеваю ощутить тебя прежнего.

От этой внезапной близости тугая и неподатливая пустота взрывается.

Наши птицы заполняют собой всё.

 

* * *

Мэри и Джеку понадобилось немало времени и мужества, чтобы открыто обсудить друг с другом вопрос усыновления ребёнка. Но этим вечером всё произошло само собой. На город опустился густой тёплый туман, его мускусный запах, мешающийся с запахом уже уставшей от летнего солнца земли, просачивался в полуприкрытые окна, заполонял дом.

Рано вернувшийся домой Джек застал Мэри в дальней комнате, сидящей на кровати, отрешенно поглаживающей усталыми пальцами слегка запылившееся покрывало. Он присел с другого края, так, чтобы его ладони смогли без труда накрыть её руку. Не напряженное, а умиротворенное  молчание длилось пару минут. А потом они просто поговорили обо всём. И спустя неделю, наведя справки, выяснили, что процесс им вполне по силам.

 

Крошка Марин, казалось, прекрасно себя чувствует на новом месте.

Иногда, когда она, слегка нахмурившись, сосредоточенно разглядывала какую-нибудь яркую игрушку, Мэри казалось, что у девочки чересчур уж взрослые глаза (хотя, может быть, виной тому был едва заметный, непонятно откуда взявшийся шрамик между бровями, который со временем совсем исчез), и ещё, что её хорошенькое личико неуловимо напоминает ей кого-то. Кого-то вроде бы близкого, и в то же время – уже недосягаемого.

 

ЭПИЛОГ

 

Марин идёт по улице. Сегодня особенный день – двадцать лет со дня её перемещения в этот мир и разлуки с настоящими родными. И хотя ни о чем не подозревающие Мэри и Джек уже наверняка ждут её, она должна в последний раз увидеться с Хейли и остальными.

На долю секунды мир вокруг замедляет движение. Марин замирает перед огромной витриной, сквозь стекло которой ей видно всё, что она хочет видеть сейчас. Возле многолетнего высокого дерева стоят все её близкие: Хейли держит на руках совсем крошечную девочку, красиво сложенный мужчина с никогда не старящимися глазами бережно обнимает их обеих, её братья тоже здесь.

Марин едва заметным движением уголков губ улыбается им.

Уличное движение снова обретает свой обычный ритм, как и граница между мирами – физическую форму. В стекле витрины теперь отражаются машины и люди, стенды и ларьки. Всё в порядке. Эксперимент удался.

История реки времени возвращается в естественное русло.

 

 

ПЛАНЕТА ЛЕДЯНЫХ ДЕРЕВЬЕВ

Рассказ

 

На планете Ледяных Деревьев жила-была девочка. Как она там появилась, никто не знал, да и знать-то было некому.

Планета эта находилась так далеко от всех других планет и солнц, миров и систем, что туда едва-едва попадал видимый свет. Но, возможно, именно благодаря этому, было здесь очень красиво.

Деревья изо льда покрывали всю видимую поверхность – от горизонта до горизонта – и мягко светились тысячами тысяч разных оттенков, а ветви их имели каждая свой особый, неповторимый звук. Так и стоял этот громадный лес, светясь и звеня среди темноты и холода – вечная ночь, и вечный праздник.

И среди этой ледяной красоты время от времени появлялась и бродила тоненькая, хрупкая фигурка.

Это была девушка, задумчивая и печальная, с лицом, светящимся какой-то нездешней, удивительной грустью, и длинными пальцами, нежно поглаживающими холодную «кору».

Фигурка появлялась то там, то здесь, на некоторое время застывала на месте, как бы в нерешительности, затем подходила к какому-нибудь дереву и прикасалась к нему.

Когда это происходило, дерево, к которому прикоснулись, начинало всё ярче светиться, вокруг него становилось тепло, и с ветвей звонко падали хрустальные капли, создавая новые мелодии в новом свете.

И чем дольше длилось прикосновение, тем теплее и звонче становилось вокруг.

Девушка, казалось, вовсе этого не замечала. Иногда она часами могла сидеть, прислонившись спиной к какому-нибудь дереву, с отрешенным взглядом, нисколько не обращая внимания на поющую живую воду, ручьями стекавшую с её волос и одежды.

Но происходило это нечасто: печальная девушка исчезала так же внезапно и беспечно, как и появлялась, и на планете снова воцарялся привычный прохладный сумрак с еле различимым свечением.

 

И вот однажды случилось нечто такое, чего здесь никогда не бывало, и, казалось, уже никогда не случится.

После долгого отсутствия внезапно появилась девушка. На этот раз – пожалуй, впервые – она как будто действительно была здесь, а не просто находилась – по воле какой-то неведомой силы.

Её лицо было серьёзно и внимательно, взгляд размеренно скользил по окружающему пространству – как будто несколько критично, но в то же время ласково.

Вдруг всё на планете замерло, остановилась и девушка, всматриваясь в едва заметную точку на небе – тёмном и сыром – в напряжённом, но радостном ожидании; её длинные пальцы слегка дрожали, но дрожали и уголки губ, силясь сдержать улыбку.

 

Между тем светящаяся точка в небе становилась всё различимее и ярче: что-то стремительно приближалось к Планете, и было уже очевидно, что столкновения не миновать.

Девушка, не сводя глаз с неба, по-прежнему, казалось, чего-то напряжённо ждала: на лице её читалось возбуждение. Её печальные, но в то же время кристально ясные тёмные глаза лучились надеждой.

Крупное тело оставляло в небе радужный искристый след, взволнованная девушка заворожено следила за его траекторией.

 

Удар был ощутимым, но не разрушительным. Все деревья звонко вскрикнули единым скрипом и потянулись друг к другу ветвями.

Так начиналось длительное совместное путешествие.

 

Темноволосая девушка упала бы, если бы не бережно и надёжно подхватившие её ветви. Она нежно погладила их в ответ и, ни секунды более не колеблясь, устремилась вперёд.

Вместе с ней начала движение и сама Планета – мягко и легко, как будто только что починенный поезд тронулся в дальний путь после долгой стоянки.

 

Небосвод больше не был похож на тёмное окно заброшенной квартиры: на его полотне теперь высвечивались проплывающие мимо галактики, солнца, звёзды и миры, астероидные пояса и причудливые лица сгустков космической пыли.

Планета стремительно набирала ход, устремившись к какой-то, казалось, ведомой только её сердцу, точке во Вселенной.

 

На глазах менялся и ландшафт: лёд больше не был льдом – вода свободно струилась, чтобы, нарисовав на земле свой узор, остаться там, где ей понравилось, уйти сквозь почву вниз или расстелиться туманом по верху.

Больше не скованные холодом и «бронёй» деревья свободно бродили, где им вздумается, чтобы пустить корни на новом месте. Одни уходили поодиночке, другие – парами, третьи – целыми компаниями, а кое-кто остался и на прежнем месте – собирать предания.

Возле же места падения загадочного небесного тела высятся горы, а за ними простирается обширная долина, быстро порастающая травами и цветами.

 

Куда ушла девушка с тёмными волосами, деревья не знали. Те, кто ушёл далеко от леса и поселился у подножия гор, как будто видели, что на самой высокой из вершин встретились две фигуры: одну из них они узнали, другая же навсегда осталась в их сердцах смутно различимым силуэтом, бережно склонившимся над девушкой.

Кто это был, они так никогда и не узнали, но в памяти отпечатался образ высокого незнакомца – лучащийся радостью и уверяющий в надежде.

 

В тот самый миг, когда две фигуры стали одним непостижимым целым и исчезли из видимого пространства, Планета, наконец, остановилась, и лес, горы, плато и равнина увидели свой первый рассвет: стремясь друг к другу, из-за горизонта поднимались два прекрасных солнца, окрашивая небосвод в нежнейший голубой и изысканно-лиловый, чтобы встретиться в зените, пройти свой дневной путь и, одновременно закатившись, уступить место пяти разноцветным лунам в причудливой паутине созвездий.

Вода заструилась по-иному, зарождая новую жизнь на новой земле, а камни продолжили молча хранить историю.

 

 

СНЕЖИНКА ФЛОРЫ

Рассказ

 

Маленькая Флора сидела за своим столом и рисовала. В последнее время она проводила вечера именно так: каникулы уже начались, дни были короткими и холодными – самое время для рисования.

Хотя, по правде сказать, занятие это Флоре нравилось больше всех остальных. Она любила сидеть и вглядываться в темноту за окном, согревая уставшие пальцы под светом настольной лампы, чтобы разглядеть в этой темноте что-то, видимое ей одной, и вновь вернуться к своим линиям и пятнам.

Рисунки Флоры были далеки от технического совершенства, но каждое цветовое пятно как будто говорило: «Я всегда было здесь, и если ты будешь долго смотреть на меня, я оживу и стану частью твоего мира».

Но сегодня Флоре хотелось чего-то особенного. Она не знала, чего именно хочет: это было не похоже на всё, что она чувствовала когда-либо раньше.

Это было волнующее, смешанное чувство, парящее на грани между тайной, восторгом, смущением и откровением. И это чувство, в пёстрой гамме своих ярких противоречий, доставляло ни с чем не сравнимое удовольствие.

Повинуясь внутреннему порыву, Флора взяла чистый лист, карандаши и несколько красок и стала быстрыми уверенными движениями наносить штрихи и линии, почти не видя, что получается, и не осознавая, где именно она находится.

Вдруг линии и пятна исчезли, точнее, сложились в единый образ, и Флора поняла, что работа окончена. Она не знала, сколько прошло времени: за окном было всё так же темно, только небо приобрело какой-то еле уловимый, но совсем новый оттенок, и ветер стал тихим и мягким.

Флора ещё раз посмотрела на рисунок, затем, как бы провожая кого-то, с нежностью взглянула за окно.

Девочка-снежинка, подмигнув, помахала Флоре, слегка оттолкнулась от подоконника изящными ножками и взлетела, тонко позвякивая серебристыми юбками.

Флора подмигнула и помахала девочке и, украдкой бросив взгляд на белый лист бумаги на столе, погасила свет, и, улыбаясь, вышла из комнаты.

Из окна лился мягкий белый свет – выпал первый снег.