Евгения Джен БАРАНОВА

 

Родилась в 1987 году в Херсоне (Украина). Публиковалась в журналах «Дружба народов», «Prosodia», «Крещатик», «Homo Legens», «Юность», «Кольцо А», «Зинзивер», «Москва», «Футурум АРТ», «Плавучий мост», «Дальний Восток», «Дети Ра», «Южное сияние» и других. Лауреат премии имени В. П. Астафьева (2018). Автор книги стихов «Рыбное место» (СПб., Алетейя, 2017). Участник арт-группы #белкавкедах. Живёт в Москве.

 

 

НА СВЕТ И ВОДУ

 

 

*  *  *

 

Заливал певцу штабному

беглый инвалид:

"Человек один другому

не принадлежит".

 

В этой музычке кондовой

средство от потерь.

Человек подобен совам.

Заполярный зверь.

 

Только крылья промелькнули,

только вымок взгляд...

Но совсем не верить, Юля,

иногда so hard.

 

Так ли больно? по-другому?

больно – вообще?

Человек – труба без дома.

Ящик без вещей.

 

 

*  *  *

 

Поезд дальше не поедет.

Просьба выйти из вагона.

Чай, не маленькая. Чаю!

с мёдом, с мятой, с молоком.

Черепна моя коробка.

Тяжела моя попона.

Кто там щёлкает грозою?

Кто хрустит дождевиком?

 

Кто мелькает в сиплых тучах,

притворившись гражданином

с нижней лестничной площадки?

Или, скажешь, не похож?

Поезд дальше не поедет.

Забирай своё, рванина.

И вот этого Ивана,

И Степановну – под дождь.

 

И пошли они отрядом,

кто с пакетами, кто с внуком,

кто с тележкой продуктовой,

кто с ровесником вдвоём.

И остались только пятна.

И осталась сетка с луком.

И остался тихий поезд

под невидимым дождём.

 

 

*  *  *

 

Придёшь домой, ненастный, хмурый, 

и ну под лампочкой мерцать.

Скрипят земные арматуры,

дрожат тарелок озерца.

 

А ты стоишь – забытый, трезвый,

не подчинённый никому.

Глядишь, как зеркало надтреснуть

успело за зиму, лишь муть

 

в нем отражается. Твой голос

засох, как выпечка, застыл.

Здесь шерсть на свитере кололась,

кряхтел под ковриком настил.

 

Здесь близко всё – и, близоруко

не различив прошедший год,

ты обнимаешь сверху внука

и проступаешь сквозь него.

 

 

КОЛОБОК

 

Унеси меня, лиса.

Ты не видишь, что ли,

замыкает полюса

от ресничной соли.

 

Заблудился, занемог

маменькин разведчик.

Преврати меня в замок

на воротах речи.

 

Где приставок тополя,

где глаголов корень,

где купается земля

в громе колоколен,

 

всякий светел, всяк спасён,

всякий безупречен.

Унеси меня, лисён.

Мне спасаться нечем.

 

 

*  *  *

 

Не смей-не смей, не говори,

покуда красота

ползёт от Рима до Твери,

от круга до креста.

 

Щербатый дождь башку расшиб

о каменный живот.

Здесь всё вода, кумыс-кувшин,

здесь всё водопровод.

 

Вода поёт, вода прочтёт,

вода тебя простит.

Живая хмарь, живой расчёт,

живой надежды щит.

 

И рыба – рыбе, и звезда,

и жгут насквозь лучи.

А ты молчи, пока вода.

Пока живёшь, молчи.

 

 

ДОН

 

Лихо летнее, духмяное

грело долгой синевой.

То ли пели травы пьяные,

то ли спорили со мной.

 

Степь – раздолье каторжанину.

Ветер с выстрелом знаком.

То ли беглый, то ли раненый

утирался рушником.

 

Улыбался хлебу-месяцу,

не зови, мол, подлецом.

У Маруси, у ровесницы,

будет новое кольцо.

 

А того – считай, не видели.

А тому – постель свежа.

С красным пятнышком на кителе 

хорошо ему лежать.

 

 

ХЕРСОН

 

Солят рыбу. В воздухе прогретом

тонкая сияет чешуя.

Ловит, ловит паутина веток

солнечную простынь за края.

 

Мне четыре. Я не знаю способ,

как без боя косточку извлечь.

Катятся цветные абрикосы.

Катятся по небу абрикосы,

успевая пятнами обжечь.

 

Год стоит на редкость урожайный.

Трут малину, выбирают мёд.

Мне четыре. Я узнала тайну.

В том окошке бабушка живёт.

 

Робкая старушка золотая.

"Съешь три ложки, а потом ложись".

Посмотри-ка, вот она моргает.

Посмотри-ка, вот она бежит.

 

Неужели вы её не знали?

Кто тогда нам выключает свет?

Кто нашёл потерянный сандалик?

Трёхколёсный дал велосипед?

 

С Тошиком возиться без опаски

кто позволил?... 

Вечер далеко.

Жизнь сошла коричневою краской

по осколкам дедовых очков.

 

 

БАБОЧКА

 

В тайном окне мелькает

комната, где ты ходишь.

Дальняя электричка. 

Хор молодых цыган.

В тайном окне спасаем

каждый забытый родич,

каждая истеричка, 

каждый слепой экран.

В тайном огне рождались 

из черноты камеи,

в тайном окне шептались

с птицами облака.

Ходишь конём ли, пешкой, 

а заглянуть не смеешь.

Трёшься о занавеску – 

а заглянуть никак.

Только отпустишь выдох,

радуга водяная

форточкой как замашет, 

в стёклышки завернёт.

Ты потерпи/не бойся. 

Скоро тебя поманят.

Кожу проткнут булавкой 

и поместят под гнёт.

 

 

*  *  *

 

Как искренне вдыхает человек

пар тонкорунных, временных акаций,

когда, тридцатилетен, робок, пег,

идёт к прудам водою надышаться.

 

Когда осознаёт, что он разбит

лебяжьим небом, говором синичьим,

и всё, что он неслышимо хранит,

вторично, одинаково, вторично.

 

Вот он дрожал, вот обнимаем был,

вот тёр лопатки синим полотенцем.

Всё ждал, и ждал, и жаждал что есть сил

какого-то нездешнего сюжетца.

 

Какого-то прохладного огня, 

какого-то необщего рисунка.

Но не нашёл и вышел, полупьян

от августа, с собакой на прогулку.

 

Пойдёт ли он за чипсами в "Фасоль"?

возьмёт ли овощей (морковь, горошек)?

Он чувствует, что вымышлен и зол,

но ничего почувствовать не может.

 

Как искренне не жалко никого.

Купить ли замороженную клюкву?

Идёт домой простое существо, 

бестрепетно привязанное к буквам.

 

 

*  *  *

 

Переводи меня на свет,

на снег и воду.

Так паучок слюною лет

плетёт свободу.

Так улыбаются киты,

когда их будят.

Так персонажами Толстых

выходят в люди.

Переводи меня на слух.

Из школы в школу.

Так водят маленьких старух

за корвалолом.

Так замирает над гудком

автоответчик.

Переводи меня тайком 

на человечий.