Иосиф ПИСЬМЕННЫЙ

 

Родился в Украине. Окончил МАИ, доктор технических наук. В 1960-94 годах работал в конструкторском бюро  Генерального конструктора Н.Д. Кузнецова, участвовал в  разработках двигателей  для самолётов А.Н.Туполева, С.В.Ильюшина, О.К. Антонова и ракетного комплекса  Н-1. Параллельно читал лекции и качестве профессора в Куйбышевском  авиационном институте (ныне – Самарский Государственный  Авиакосмический Университет). С 1995 года – старший научный сотрудник  в Хайфском Технионе (политехническом университете) в Израиле. Научно-фантастические произведения  печатались в журналах «Знание-сила», «Наука и жизнь», в альманахе «Знание – сила. Фантастика».  Воспоминания о коллегах  по работе, об авиаконструкторах Н.Д. Кузнецове, М.Р. Флисском, Н.Д. Печёнкине  и др. – в журнале «Самарская Лука».  Другие произведения печатались в журналах «Кольцо А», «Крокодил», в «Литературной газете», в сборниках военного юмора  «В море, на суше и выше…». Автор книг «Спасибо, бабушка!», «Палатка Гаусса», «Это аномальное время», «Вторая встреча».

 

 

МОИ ИНСТИТУТСКИЕ ПРЕПОДАВАТЕЛИ

Очерк

 

Часть вторая

(Начало в № 114)

 

Моим однокурсникам – студентам третьего факультета (факультета специальных электромеханических установок, куда мы поступали, или вооружения, куда мы поступили) Московского Авиационного Института, набора 1954 года, и нашим преподавателям – посвящается.

 

Свой очерк об институтских преподавателях я открыл рассуждениями о том, что в ХIХ веке и даже еще в начале ХХ века человек, окончивший вуз, с гордостью мог сказать:

– Я ученик профессора Жуковского Николая Егоровича.

Но уже в ХХ веке человек, окончивший вуз, имел право сказать более скромно:

– Я прослушал курс лекций у профессора Такого-то.

В свете этого я, наверное, должен говорить:

– Я прослушал курсы лекций у доцентов Таких-то.

Если я не могу сказать, что я ученик профессора Жуковского Николая Егоровича, то имею полное право утверждать, что все мы ученики профессора Журавченко Александра Николаевича (1884-1964). Профессор А.Н. Журавченко читал нам аэромеханику.

Во время Первой мировой войны слушатель третьего курса Артиллерийской академии штабс-капитан Александр Николаевич Журавченко по собственной просьбе был командирован в эскадру воздушных кораблей «Илья Муромец» на должность бортового артиллерийского офицера. Вместе с известным летчиком Глебом Алехновичем он провел работы по улучшению аэронавигационных возможностей «Муромцев» и обеспечению прицельного бомбометания. Разработал «Ветрочет Журавченко» – треугольник учета бокового ветра, позволивший выходить на цель для бомбардировок с любого направления. Обучился пилотированию «Муромца», успешно окончил летный учебный класс эскадры, освоил высший пилотаж на маневренном самолете «Моран», стал командиром корабля. За время войны получил четыре ордена, в том числе орден Святого Георгия. С отличием окончил Артиллерийскую академию и был оставлен при ней адъюнктом. В 1923 году защитил диссертацию на тему «Исследования динамической устойчивости самолета». С этого времени он преподаватель Военно-инженерной академии, а с 1925 года – профессор. С конца 1919 года по приглашению Н. Е. Жуковского (прошу обратить внимание: по приглашению самого Н. Е. Жуковского!) работал в ЦАГИ, занимаясь изучением динамической устойчивости самолета. В МАИ работал со дня основания, с мая 1930 года  – руководитель кафедры аэродинамического расчета аэроплана.

Вот такой ученый был связующим звеном между Н. Е. Жуковским и нашим потоком. И мы не только слушали его лекции, но и общались с ним.

Итак, аэромеханику нашему потоку читал профессор Журавченко.

О нем в институте ходили легенды. Поговаривали, что в молодости Журавченко был близорук и, чтобы стать пилотом «Ильи Муромца», ему пришлось обмануть медицинскую комиссию. Что Александр Николаевич исследовал в ЦАГИ опаснейший режим самолета – штопор. Что наш курс – последний, кому Александр Николаевич читает лекции:  прочтет – и выйдет на пенсию.

Действительно, ему уже исполнилось 70 лет. Лекции он читал, сидя на стуле. Держать в руках мел, чтобы рисовать эскизы и писать формулы на доске, ему было трудно. Поэтому Журавченко поступал так: приходил к нам в аудиторию задолго до начала лекции, давал кому-нибудь листок, на котором были заранее написаны формулы и сделаны рисунки, которые должны были понадобиться во время лекции. Читая лекцию, Журавченко, не вставая со стула, показывал указкой на нужное место на доске, а мы срисовывали в свои конспекты соответствующие формулу или рисунок. С течением времени он выбрал среди нас несколько студентов, которым предпочитал вручать свой листок для подготовки доски к лекции. И тут мне придется похвастаться, что я был одним из них.

Однажды после лекции Журавченко подошел ко мне и спросил, нет ли у меня родственников в ЦАГИ. Я ответил:

– Нет.

– Жаль, а то вы очень напоминаете мне одного работника ЦАГИ, – сказал Александр Николаевич и направился к выходу.

Из нашего разговора однокурсники уловили только три ключевых слова: ЦАГИ, нет и жаль. Они окружили меня и сидевшего рядом со мной моего приятеля Юрия Володченкова:

– Что он сказал? Причем здесь ЦАГИ? Почему нет? Чего жаль?

Не успел я что-то сообразить, как Юрий уже ответил за меня:

– Журавченко пригласил Иосифа работать в ЦАГИ.

– А что ответил Иосиф?

– Ну, вы же сами слышали: нет.

– А Журавченко?

– А Журавченко сказал: жаль.

– И ты отказался работать в ЦАГИ! Почему? – удивились мои однокурсники.

И снова Юрий ответил за меня:

– ЦАГИ – это НИИ для самолетчиков, а Иосиф вооруженец, и он не намерен изменить своей специальности.

Так на факультете родилась байка, что Журавченко приглашал меня работать в ЦАГИ, а я отказался, так как не захотел менять профессию.

Лекции Журавченко были интересны тем, что они сопровождались воспоминаниями Александра Николаевича о реальных происшествиях, имевших место при летных испытаниях. Эти воспоминания, как правило, были тесно связаны или с темой лекции или с нашими вопросами.

Некоторые мне особо запомнились. Например, на вопрос о самом большом самолете начала века «Святогоре» Александр Николаевич рассказал следующее:

– Там над аэродромом летал небольшой самолет, и из него выпал моторчик.

– Какой моторчик? – тут же спросили мы. – Электромоторчик?

– Да нет, двигатель его вывалился на землю и попал в «Святогор», которому уже много времени никак не удавалось взлететь, и поломал у него плоскости. Ну, все стали выражать сочувствие конструктору и пилоту самолета. А я смотрю, они зашли за самолет и жмут друг другу руки. И я понял: они уже давно сообразили, что «Святогор» не сможет оторваться от земли, а тут представился подходящий случай для того, чтобы прекратить попытки взлететь.

В другой раз он рассказал нам историю, связанную с применением усилителей мощности в системах управления самолетом (рулях высоты и направления, механизмах управления закрылками и др.). Пока самолеты были маленькими, мускульной силы пилота хватало для изменения положения рулей высоты и направления, но потом этой силы стало недоставать, и были поставлены гидроусилители. Пилоту достаточно было без всякого напряжения задать рычагом нужное положение руля, и руль перемещался в это положение с помощью гидроусилителей. А пилоты привыкли, что надо со всей силы давить на рычаги. Поставили на новом самолете гидроусилители, пилот по привычке «от души» давит на рычаги, вот руль и проскакивает нужное положение. Ну, и самолет тоже «проскакивает» заданные направление или высоту. Машина стала слишком чувствительной. Пилот с трудом посадил самолет и после полета говорит конструктору:

– Надо внести изменения. Площадь рулей уменьшить в два раза, ну и так далее. Когда будет готово?

Короче, переделки большие, на несколько дней. А конструктор говорит:

– Завтра.

В те времена было принято: все, что потребует пилот, немедленно выполнялось.

Смотрю на следующий день: на самолете ничего не изменили, а конструктор докладывает:

– Все замечания учтены. Самолет к испытаниям готов.

Пилот полетел, выполнил задание и сообщает:

– Все в порядке. Машина чувствует управление. Так все и оставить.

А ведь я вижу, что площадь рулей не уменьшалась. Спрашиваю у конструктора:

– Что ты сделал?

– А я ему под каждый рычаг пружину подложил. Пилот борется с пружиной, а думает, что это он своей силой рули перемещает. 

Мы спрашиваем профессора:

– А как фамилия конструктора?

– Камов.

– Так он же вертолетчик!

– Вот он и поставил эти пружины.

ТАР (теорию автоматического регулирования) нашему потоку читал профессор Г.Г. Абдрашитов. Не знаю, как у других, но у меня это был самый любимый предмет. Меня завораживала его красота и строгость. Меня притягивали к себе такие названия, такие волшебные сочетания слов: переходный процесс, годограф, частотные характеристики, критерии устойчивости, качество процесса, линейные системы, нелинейные колебания.

У профессора Абдрашитова было, мягко говоря, своеобразное произношение. Так, например, вместо «всей системы» он произносил «всёй системы»: частотная характеристика всёй системы,  условие устойчивости всёй системы, качество процесса всёй системы... Поскольку аудитория на его лекциях была небольшая, примерно 30 человек, то атмосфера была вполне демократичная: мы, не вставая с места, переспрашивали, задавали вопросы и поправляли профессора, если он ошибался, а он воспринимал это, как вполне нормальную вещь.

Теперь предварительные разъяснения двух технических терминов сильфон и сифон, которые понадобятся для понимания последующего текста.

Сильфон – это тонкостенная металлическая трубка или камера с гофрированной (волнообразной) боковой поверхностью. Сильфоны применяют в пневмо– и гидроавтоматике в качестве чувствительных элементов, реагирующих (расширением или сжатием, подобно пружине) на изменение давления газа или жидкости, действующего на дно сильфона (например, в датчиках температуры, датчиках давления). У термина сифон существует много разных значений. Наиболее известен сифон, как бытовой сосуд для приготовления и (или) хранения газированной воды и напитков, а также как явление – разряжение в верхней точке трубопровода, создаваемое за счет падения столба жидкости.

И вот однажды профессор Абдрашитов сообщает нам, что собирается написать формулу передаточной функции сильфона, а я на автомате, думая, что он, как уже часто бывало до этого, ошибся в произношении, поправляю его: наверное, передаточной функции сифона.

Тут-то и обнаруживается, что я не знаю о существовании сильфона. Все, включая профессора, смеются. И на этом недоразумение заканчивается. Правда, потом некоторые однокурсники изредка с улыбкой напоминали мне о моем неудачном вопросе.

Наверное, было бы неправильным, если бы я не рассказал о главном человеке на факультете – нашем декане Петре Ивановиче Матаеве. Он единственный из деканов в нашем институте ходил в военной форме с погонами генерал-майора авиации. Поскольку он у нас лекций не читал, а я учился хорошо, то вызывать меня к декану не было необходимости. За 6 лет обучения мы с ним разговаривали только один раз – и то во время собеседования при поступлении в институт.

Правда, был момент, когда Петр Иванович мог вызвать меня к себе и устроить мне головомойку, но я об этом за все годы пребывания в институте даже не подозревал. Впервые я услышал про это от своего бывшего однокурсника Юрия Володченкова уже через несколько лет после окончания МАИ.

С нами вместе обучались два китайских студента Хуан Юй-мин и Жан Жи-хун. Хуан учился со мной в одной группе, русский язык знал слабо и на младших курсах с трудом поспевал за преподавателем. Поэтому после лекций он обычно брал мои конспекты, переписывал их и уточнял у меня те места, которые были ему непонятны.

Однажды, в начале первого курса Петр Иванович пригласил к себе по очереди Хуана и Жана и задал им один и тот же вопрос:

– Как дела?

Хуан якобы ответил:

– ...уёво.

Декан переспросил, как дела, и Хуан снова уверенно ответил:

– ...уёво.

– Кто тебя научил этому слову? – поинтересовался генерал-майор авиации Матаев, и Хуан, по-видимому, желая отблагодарить меня за пользование моими конспектами, назвал мою фамилию.

Надо отдать должное декану – он не только не принял по отношению ко мне никаких репрессивных мер, но даже не провел со мной никаких профилактических бесед.

По утверждению Юры Володченкова, разговор этот якобы слышала секретарь деканата Вера (Вера Константиновна Потапова) и рассказала о нем кому-то из девушек с нашего курса. В результате об этом разговоре узнали все девушки на курсе. Одна из этих девушек, Таня Рагозина, вышла потом замуж за Юрия Володченкова и пересказала своему мужу Верин рассказ. А поскольку Таня была далеко не единственной из девушек на нашем курсе, вышедшей замуж за своего однокурсника, то этот анекдот был хорошо известен всем на факультете, почему-то – кроме меня.

Но самое главное, именно Петру Ивановичу я благодарен за то, что самые лучшие шесть лет своей молодости провел в Москве, в учебных стенах и общежитии МАИ.

В мое время абитуриенты, окончившие школу с золотой или серебряной медалью, освобождались от экзаменов, но проходили собеседование.

Пришел я на собеседование к декану. Он подробно расспросил меня о составе семьи, о родителях – как я понял уже потом, решая трудный для себя вопрос, надо ли мне сразу же давать общежитие или можно будет сделать это на старших курсах. Но тогда я этого не знал и думал, что декан «ковыряется» в моей анкете.

Разговор уже подходил к концу, когда в кабинет декана зашел какой-то мужчина и спросил у Петра Ивановича, как проходят собеседования. Декан ответил:

– Ребята очень сильные, я ими доволен. Да что попусту говорить – садитесь рядом и помогайте мне. Берите себе этого абитуриента, а я попрошу пригласить ко мне следующего.

Мужчина (как я потом узнал – парторг факультета) стал меня спрашивать. Сначала задал несколько вопросов по физике, причем сверх школьной программы. Но поскольку я готовился не по школьному, а по вузовскому учебнику физики, то ответил правильно.

Потом парторг дал мне задачу по геометрии. Надо было определить площадь треугольника по биссектрисе, медиане и высоте. Или что-то вроде того. Я сделал эскиз и вывел формулу.

– А вы, что, не помните этой формулы? – удивился парторг. – Надо ее знать.

– Мы ее не учили.

– Ну, что с того, что не учили. Все равно такие важные формулы надо знать наизусть.

К этому времени Петр Иванович уже отпустил парня, с которым беседовал, и сидел, слушая мой разговор с парторгом. Он вмешался в разговор:

– Ну, как, закончили собеседование?

– Да.

– Все в порядке?

– Не совсем. Абитуриент не знает одной формулы.

– Мы ее не учили, а я ее сумел вывести. А это гораздо лучше, чем, если бы я ее зазубрил, – заявил я на это.

– Я тоже считаю, что, если он ее не учил, а сумел вывести, то мы должны ему засчитать его ответ. Вы не возражаете?

– Нет, не возражаю, – немедленно согласился парторг. Так я стал студентом МАИ.

(Недавно я специально еще раз проверил – ни в учебниках, ни в справочниках этой формулы я не нашел.)

 

Я рассказал здесь только о некоторых из своих институтских преподавателей, но хочу сказать свое спасибо и тем, о ком не рассказывал  – Давришевой, Розман, Любатову, Шитову, Бомасу, Розман, Серегину, Козлову, Михайлову-младшему, Найдову-Железову, Тихоцкому, Истратову и другим.