Дмитрий РАЙЦ

 

Родился в 1990 г. в Новосибирске. Окончил Сибирский государственный университет телекоммуникаций и информатики. Рассказы публиковались в «Сибирских огнях», «Литературной газете». Участник семинара прозы Совещания молодых писателей СПМ (2017).

 

 

ВЕК

Рассказ

 

Посвящается Ивану Константиновичу Поднебесному

 

Коротко стриженный, с бурыми пятнами среди глубоких морщин, Матвей Данилович походил на идола из потемневшего, растрескавшегося дерева. Праздничная рубашка была аккуратно заправлена в поношенные спортивные штаны. Пожилому имениннику во главе праздничного стола исполнялось девяносто семь. Столетие измотало старика. Можно было подумать, что ему надоело пребывать на этой земле, он говорил медленно и неразборчиво, как человек, мечтающий поскорей улечься в постель и заснуть:

– Кажипусьводкинальет, – сказал он дочери.

Сорокалетний внук, посмеиваясь, исполнил просьбу, затем подлил в рюмку себе и встал, чтобы произнести тост. Без внука весь праздничный вечер погрузился бы в молчание, поэтому он взял на себя роль тамады. Молчание за столом шло вразрез с его представлениями о хорошей семье.

– Словарь Даля определяет юбилей как, – он достал шпаргалку и зачитал, – празднество по поводу протекшего пятидесятилетия, столетия, тысячелетия…

– Скажи громче, – перебила дочь, устало пожала плечами и кивнула в сторону виновника торжества. Слух Матвея Даниловича поколебала стальная поступь двадцатого века.

– Так вот, дед, – вскрикивая, продолжил внук, – первый рубеж давно и успешно преодолен, через второй вот-вот так же по-царски перемахнешь. Остается третий. Да и он для тебя раз плюнуть. Чтобы тысячелетие тоже осталось позади! – закончил он поздравление и потянул рюмку к имениннику. Тот безучастно глядел в свою стопку.

– Семяврукавце… Непрусски, ё, – глухо шептал старик.

Бездействие затянулось. Внук сам чокнулся с рюмкой деда, стоявшей на столе. Выпили и приступили к еде. Перед Матвеем Даниловичем поставили тарелку с праздничным блюдом:

– Паста карбонара, – громко объявила сноха.

– Пусьхлебадас, – опять через дочь попросил именинник.

Внук достал корочку себе и поднес блюдо с хлебом к деду.

– Вкусно, Матвей Данилович? – спросила сноха.

– Скажи, вкусно? – погромче повторила дочь. Не любовь и не только долг вынуждали ее ухаживать за дряхлеющим отцом. Она надеялась подать пример собственным детям. В силу возраста она понимала весь ужас такого медленного умирания, которое без заботы хуже смерти. Будущее пугало ее.

– Ничегомакароши… Пусьещеводкинальет.

Внук послушно наполнил рюмку старику и немного обновил свою, не замечая насмешливо-высокомерных взглядов супруги – она считала нелепым есть макароны с хлебом. Для внука это было естественной детской привычкой.

На колени к Матвею Даниловичу не вскочил, а взгромоздился черный мохнатый кот с седой мордой.

– Тихонкотофеич… Маленькигосподин, – кот Тихон, которого язык не поворачивался называть Тишкой, по кошачьим годам был не моложе именинника. – Висегоднякаколадушек.

– Тишка, Тишка, кис-кис-кис. – внук поманил кота, но тот не шелохнулся. – Мама, купили алтайского меду, сегодня забыл, но на следующей неделе завезу вам с дедом.

– Удедупасекибыла, – произнес Матвей Данилович.

– Пасека была у вашего деда? – переспросила сноха.

Именинник кивнул – или вздохнул, – а дочь пояснила:

– Прадед приучил папу с детства есть натощак ложку меда. В этом, наверное, секрет его долголетия. Впрочем, он еще не курил никогда.

– Тепертомедбавляют… Пчелажалядруга… Надопилоксыпать… – Матвей Данилович оживился и шептал с частыми передышками, неразборчиво, как оракул, прозревающий прошлое. – Семявсявокругдеда… Онводержал… Померазвалиловсе… Батюколчакувел…

– Матвей Данилович говорил о пчелах? – спросила сноха свою свекровь.

– Иногда пчелы ни с того ни с сего нападают друг на дружку, жалятся, гибнут – что-то вроде пчелиной гражданской войны. В таких случаях пасечники сыпят опилки в улей. Пчелы так чистоплотны, что они бросаются чистить улей, а про вражду забывают.

– Моя семья добавит еще кое-что, – обратился внук к супруге и сыну.

Сноха поднялась со стаканом сока:

– Матвей Данилович, мы вас поздравляем от всей души и приготовили вам маленький сюрприз… – она прекратила кричать и из пакета, спрятанного за креслом, достала ноутбук с остроумно приклеенным бантиком. – Сережа, помоги.

Правнук Матвея Даниловича пребывал в самом разгаре капризного превращения из мальчика в мужчину. В родительском поведении почти все казалось ему конченым мещанством, поэтому на такие просьбы и саму компанию родителей он отзывался раздраженно, нетерпеливо и малословно. Прадедушкино угрюмое молчание, напротив, приходилось ему по душе.

Мальчик включил ноутбук. Матвей Данилович недоверчиво нахмурился. Внук вновь повысил веселый голос:

– Приготовься к поздравлениям от иноземцев, – и махнул рукой  своему сыну. Не обремененный ежедневным уходом за стариком внук одной ногой вязнул в прошлом и восхищался дедом, как только может внук, росший без отца. Даже когда дед не узнавал его или называл не тем именем, он не обижался и думал только, что в девяносто семь лет оно простительно. Внук все еще стремился заслужить одобрение старика.

Через полминуты технического колдовства на мониторе возник женский силуэт.

– Четче нельзя? – спросила дочь именинника. Правнук отрицательно помотал головой.

Силуэт задвигался, и голос с едва уловимым акцентом воскликнул:

– Дед! С днем рождения! У меня потрясающая новость!

– Папа, поздоровайся с Настей.

Матвей Данилович кивнул изображению и как-то недобро осклабился.

– Оля, моя дочка, твоя правнучка, вот только вчера родила сына Свена. Ты теперь прапрадедушка.

Новость была венцом всех праздничных сюрпризов для старика, но он свой переход в новый статус воспринял достаточно бесстрастно:

– Свин? – переспросил он.

– Свен, – радостно повторила внучка.

– Ивантолучше, ё, – заключил живой прапрадед.

Застать правнуков больше не считается чем-то из ряда вон выходящим, но застать в подлунном мире праправнуков – это удел богов. За Свена, праправнука Матвея. И за Матвея, прапрадеда Свена. Такой тост поднял внук, и его поддержали два государства.

– По телевизору говорят, что в Скандинавии папу с мамой теперь надо называть родитель номер один и родитель номер два. Скажи, неужели правда? – беспокоилась новоиспеченная прабабушка.

Матвей Данилович перестал прислушиваться к беседе и начал дразнить макарониной равнодушного Тихона, пришептывая: «Тишкалюбитпышки».

– Может быть, в Швеции. Вот у нас в Дании говорят о шведах, что подобными заскоками они всю Скандинавию выставляют идьотами.

– Нормально! «У нас в Дании…» Пятнадцать лет там, и уже забыла, откуда родом, сестра? – смеялся внук.

Старику не было смешно.

– Пусьещеводки… Гамлет, ё…

Внук расторопно схватил за бутылку и потянул пробку, но дочь остановила:

– Ему больше водки не наливай. Он спать не сможет.

Рюмку наполнили простой водой.

– Какой малыша вес? – спросила сноха.

– Вот почти пять килограмм, – делилась счастьем датская внучка, – а рост шестьдесят сантиметров!

Внук ликовал:

– Богатырь! Слышал, дед? Русская порода! Датчане такими не выходят.

– Эй, вот не нужно датчан обижать.

– Как молодая мамочка себя чувствует? – спрашивала сноха.

– Вот прямо отлично, словно рожала не в первый раз. Груши вот просила завезти, но в магазине все деревянные.

– Ну откуда там взяться приличным грушам? – не унимался внук.

– Здесь бывают вкусные, просто сейчас вот не сезон, – внучка защищала новую родину даже в таких мелочах.

Как и дед, внук не мог простить сестру. «Это отказ от памяти, прошлого, языка и традиций, от семьи, от всего русского» – считал он. «Это просто зависть» – думала о нем его жена.

– Er det din bedstefar? (1) – прозвучал голос с датской стороны.

За внучкой возникло непримечательное мужское, но явно иностранное лицо в очках:

– Happy birthday, grandfather! Hi, everyone. (2)

– Han forstаr dig ikke alligevel (3), – перебила внучка датского мужа.

– Хай, Йенс, – улыбалась сноха чужестранцу.

Матвей Данилович, держась за стол, поднялся и медленно пошаркал тапками к своей спальне. Он прикрыл за собой дверь и в темноте присел на краешек кровати. Со стенки чеканили время невидимые часы. Часы шли по кругу, а время вперед. Ход стрелок напоминал старику свист косы, он устало шепнул:

– Смертивжикпшик, ё.

Следом за косой то ли гаснущая память возродила картину из детства, то ли он задремал и увидел сон. Изба под Иркутском. Нетесаный стол, за которым сидит его дед. Рядом с ним его сыновья. Слева Данила, отец. Едят. Восемь сыновей. И ни одной дочери! Троих убили на Первой мировой войне.

– Казерубил, – встрепенулся Матвей Данилович.

Четверых, в том числе Данилу, мобилизовал Колчак, и все они канули без вести. Судьбы старика, кайзера Вильгельма и адмирала Колчака были связаны… Лица у всех за столом – как в дыму, неясные. Только от деда осталась в памяти длинная, извитая борода. Как деда звали?

– Батютоданила, ё… Дедакак…

Самый маленький, дядя Егорка, был младше Матвея Даниловича. Он погиб в Великую Отечественную.

Треугольник света вонзился в комнату и погас.

– Тишатыкис… Больноусталдин, ё.

– Нет, это я. Скажи, ты чего ушел? – спросила дочь над самым ухом Матвея Даниловича. – Ты ведешь себя как ребенок.

– Идитутыдания, ё.

Дочь заговорила мягче и тише:

– Ты опять злишься, что Настя уехала? Пятнадцать лет прошло.

– Какбезвины, ё.

– Они выросли, мы постарели. Скажи, с чего им слушаться стариков?

– Дедвотежовойрукавице… Держалидетевнуков, – Матвей Данилович остановился перевести дух. – Померазвалилосе… Батюколчакувел, ё.

– Времена изменились, – она взяла отца за руку. – Пошли. Не будем обижать свою семью. На, возьми очки. Скажешь, ходил за очками.

Ее задела нежность отца к дряхлому коту. Хоть немного нежности заслужила и она.

Матвей Данилович вернулся за стол. Беседа без него не прерывалась. Он надел очки и этим привлек к себе внимание.

– Дед, как твои дела? Как твое самочувствие? – спросила внимательная внучка.

– Кажиномально, – увеличенные стеклами глаза смотрели поверх окошка в Скандинавию.

– Тебе прислать, может быть, лекарства? Вот вдруг у вас там чего-нибудь нету…

– Настенька, ничего не надо, – оборвала дочь.

– Ладно! Безумно рада была вас всех видеть! Целую! Дед, еще раз с днем рождения. До связи! – послав воздушный поцелуй, внучка исчезла с экрана.

– Подарок, дед, – прокричал внук, осторожно поглаживая пальцами ноутбук. – Как захочешь, Дания на прямом проводе.

– Если что, Сережа научит, – прикрикнула сноха.

– Большое спасибо, – горячо, но сдержанно благодарила дочь. При всей любви к детям она не могла побороть чувства отчуждения. Ее время как будто остановилось. Для взрослых детей время продолжало рваться вперед. Она очень устала.

– Потрепались, ё… Дания… – ворчал Матвей Данилович.

Напоследок дали слово правнуку:

– Дедушка Матвей, за тебя! – выпалил он и быстро выпил стакан сока.

Правнук вспомнил, как в зоопарке он оказался у террариума, и от змеиной вони ему стало тошно и жутко. От прадеда исходил запах то ли близкой смерти, то ли лекарств, мочи и пота… Опять перехватило дыхание, к горлу подступил ужас, захотелось поскорее выбежать из-за стола.

Дочка со снохой понесли грязные тарелки на кухню, где шипел закипающий чайник. Расставили чашки и блюдца. Вслед за сервизом посреди стола появился торт…

Матвей Данилович обернулся к дочери, несущей нож:

– Ленусяненадо… Писатнанегонезаставля… Колькотогрех, – жалобно шептал он.

Сноха стала накладывать куски торта на блюдца, внук взялся за чайник. Из уважения они делали вид, что ничего не замечают.

– Ты путаешь. Лена – это мама. Она умерла, очень давно.

Как раз напротив правнука на стене висел парный фотопортрет. Самый простой способ удивить молодежь – показать фотографии молодых стариков. Прадед, серьезный, коренастый и усатый, в плохо сидевшем пиджаке и без галстука, придерживал под руку довольно симпатичную девушку в скромном платье. Она умерла до его рождения, но правнук сразу почувствовал близость и сходство с ней.

– Ленусязавод… Непускаютевать… Стыдобаневымоюсь, – продолжал, задыхаясь, шептать Матвей Данилович. Хотя если бы не бронь от призыва, вряд ли семья собралась бы за праздничным столом пить чай и чествовать прапрадеда.

– Папа, ты устал. Пора ложиться.

Матвей Данилович взглянул на нее, точно спросонья, медленно сжимая кулак:

– Какговоришьсотце, ё…

Конец торжественного вечера оказался скомканным. Недоеденный торт отнесли на кухню. В прихожей все еще раз поздравили Матвея Даниловича. Именинник слабо пожал руки внуку и правнуку, и гости ушли.

– Папа, пойдем, мыться надо. Десятый час, – сказала дочь, когда они остались вдвоем, и споткнулась о кота. – Тьфу ты, Тихон, темное создание…

Изо дня в день Матвей Данилович просыпается с чувством привычной боли. Ноют колени, слезятся глаза, колет в боку. Очень хочется в туалет. На всякий случай на него надет взрослый подгузник, но из вредности и от недозабытой гордости он сгоняет с одеяла Тихона, спускает ноги в тапки и дошаркивает до уборной. Потом идет в зал делать зарядку. Он разводит и сводит руки, точно хочет громко хлопнуть. Сгибается в попытке достать кончиками пальцев пола, но пальцы не опускаются ниже колен. Появляется заспанная дочь. Ругаясь на второй час, она укладывает старика обратно в постель. И так повторяется до трех раз за ночь…

По лестнице спустились молча. Только в машине, заведя мотор, сноха сказала:

– Матвей Данилович впадает, похоже, в детство.

– Жизнь никого не щадит, – ответил внук. – Хотя дай бог каждому настолько сохраниться в девяносто семь лет.

– Не поспоришь, – вообще сноха считала, что жизнь после восьмидесяти (ну хорошо, после восьмидесяти пяти), одолеваемая болезнями и слабоумием, есть достойное уважения, но все же недоразумение.

Внук взглянул через зеркало на своего сына:

– Эх, Серж, знал бы ты прадеда лет еще двадцать назад…

Наверняка Свен вырастет в образцового датского господина, белокурого, доброжелательного и говорящего по-русски лишь «zdravstvuite» и «spasibo», да еще «na zdorovie» как тост перед рюмкой датской водки. Внук попытался представить себе встречу повзрослевшего Свена с прапрадедом. Матвей Данилович не почуял бы в чужаке-европейце родной крови. Да и праправнук вряд ли бы признал своего предка в дряхлом русском старике в рубашке и поношенных тренировочных штанах. Может быть, они бы нахмурили только одинаковые кустистые брови, разглядывая друг у друга удивительно похожие носы.

Хотя не исключено и то, что однажды корни притянут солидного датчанина в Россию, в бесконечные стужи Сибири, и, выгадав время, он посетит зимнее кладбище. Там с превеликими трудностями Свен разыщет могилы далеких близких покойников, в молчании возложит на снежные холмики по паре вялых гвоздик и по-датски подумает что-нибудь русское…

 

 

ДЕТСТВО

Рассказ

 

Oh, l enfance, le temps quand il semble que toute la vie sera comme l ete…

 

1

По допотопному телевизору старик в красной шапке показывает рукой за борт и говорит про теплые течения. Это капитан Жак-Ив Кусто, великий исследователь Мирового океана, благородный и неустрашимый, мореплаватель и ныряльщик. На своем корабле «Калипсо» он избороздил и преисполненные пираний воды Амазонки, и покрытые ледяной коркой северные моря. Какой он умный, добрый, внимательный! Он как дедушка, но только еще лучше!

Кусто надевает акваланг и погружается. Щелкая клешнями, шествует по песчаному дну длинная вереница красных лангустов, скачут куда-то морские коньки, черепахи не спеша гребут плавниками, среди водорослей мечутся диковинные треугольные рыбки. Пробивающиеся сквозь толщу воды пятна света скользят по камням с наросшими на них желтыми, фиолетовыми, оранжевыми ветками кораллов.

И водолазы, подражая обитателям пучины, безмятежно перебирают ластами. Следом вздымаются ураганы пузырьков. Синеет океанская даль, таящая в себе еще так много загадок. Вперед, Кусто! Для тебя нет ничего невозможного!

 

2

Рыжая кошка с разноцветными – зеленым и голубым – глазами, даже застряв под забором, не собирается терять чувства собственного достоинства. Гордое существо не станет уподобляться собаке, оно не будет суматошно теребить лапами или выть в надежде на людскую жалость. С важной мордой она ждет некоего чуда, делая вид, что просто отдыхает под сенью забора и наблюдает за тем, как Миша с Даней сидят на крыльце, едят клубнику и смотрят на березовые верхушки. Мальчики верят, что верхушки достают до облаков.

Дедушка садится рядом. Следом за внуками он поднимает взгляд на раскидистые кроны берез. Ему они кажутся чуть поменьше.

 

3

На одной из берез живут муравьи. Днями напролет они лазают вверх и вниз по черно-белой коре. У них черное тельце и красное брюшко. Даня и Миша устраивают бои между трудолюбивыми насекомыми: сцепляют двоих за передние лапки, ставят их обратно на кору и смотрят.

Муравьи кружатся, пытаясь освободиться, и без пощады жалят друг друга. Наконец, яд в ранах скрючивает хитиновое тельце. Подкашиваются лапки, и более слабый муравей срывается с березы в высокую траву… Победитель падает следом.

 

4

Дедушка поставил высокий забор и смастерил чудо-калитку. Ее конструкция из велосипедных замков, засовов, шпингалетов и длинного железного гвоздя настолько сложная, что он и сам в ней путается. За забором скрывается кухонька со стенами, побуревшими от долгих лет и невзгод. У свежевыкрашенного крыльца бочка. Хитроумная система из шлангов и поплавков автоматически наполняет ее во время полива. Когда бывает жарко, прохладную бочку облепляют пчелы. Они довольно жужжат. Под окнами кухни растут замечательные кусты в многочисленных белых цветках, которые пахнут медом.

– Дедушка, как они называются?

Дедушка вынужден сходить за очками.

– Вроде, что белоголовник.

Дорожка из растрескавшихся бетонных плиток ведет мимо куста сирени к голубому, как вода в море, дому с крутой шиферной крышей. Там остаются вещи, ставшие бесполезными: детская кроватка с прутьями, зачехленная коляска, упаковки зубного порошка, еще более допотопный телевизор и даже кресло-качалка. По всему участку растут высокие березы, покрывая кухню и синий домик спасительными пятнами тени и усыпая их крыши сухими листьями и сережками.

Бетонная дорожка следует дальше, в огородные заросли, где, огибая две теплицы (одну – для помидоров, другую – под кабачки с огурцами), клумбы, грядки и клубнику, утыкается в грубо сколоченный, накренившийся, мрачный туалет…

 

5

Даня и Миша спрятались в густых зарослях клена. Тяжелые капли барабанят по зеленым листьям и не долетают до земли. Кап, кап, кап. Бум, бум, бум. Мальчикам весело. Это же волшебство! Из кустов видны низкие серые тучи, грохочет далекий гром и всполохи молний рвут небосвод, но дождя под кленом нет. Здесь сухо и почти тепло.

Однако чудеса кончаются. Крупные капли разбиваются о мальчишеские лбы. Уже залило под кленами, а ребята стоят, не шелохнувшись, и смотрят вверх. Они продолжают надеяться, что листья вновь остановят ливень и все станет опять хорошо и волшебно.

К кустам бежит дедушка, размахивая зонтиком.

– Чего ж вы, дурехи, стоите тут? Бежимте к дому.

Выбравшись из кустов и окончательно вымокнув, ребята бредут по лужам вслед за дедушкой. У калитки он вынимает из кармана большую связку ключей и начинает открывать замки:

– Так, гвоздь достал… – задумчиво бурчит дедушка. – Замок первый открыл, второй открыл… Мишка, подержи зонтик … Засов убрал… Что еще надо-то?

Он надевает очки, и, достав из кармана шпаргалку, продолжает задумчиво бурчать:

– Сделал. Сделал. И это сделал… А! Вот не сделал! Ну эврика, что ли…

Калитка отпирается.

 

6

– Сними фаску по бортам, – дедушка подсказывает Мише.

Тот послушно проводит рубанком по углам деревяшки. Зажатая в верстаке деревяшка скоро станет кораблем и отправится в свое первое плавание по бескрайним озерным просторам. Борты подструганы. Почти все готово.

– Еще надо киль присобачить, – опять советует более опытный дедушка.

Миша берет молоток, вбивает в дно гвоздь и обматывает его проволокой.

– Не могу даже поверить, что он получился таким красивым, – говорит сияющий от восторга Миша.

Даня вздыхает – он мечтал о роскошном корвете с тремя мачтами, парусами и снастями, якорем и пушками, а в глубине души – даже с крохотными матросами. А это просто обкромсанное полено с гвоздем…

– А паруса? – Даня едва не плачет.

– Ну сверел надо… – дедушка возвращается с дрелью. Он высверливает углубление в палубе и к великой радости Дани вставляет туда кленовую палочку. Рвет лист из блокнота и натыкает на мачту.

– Вот и парус. В клеточку, – дедушка и сам рад. Смеется, покряхтывая. – Ну и как окрестим баркас? Как судно назовем, так оно и будет плавать. В книжке про Врунгеля, помните, было?

– «Калипсо»! Как корабль капитана Кусто! – отвечает Даня.

– Сегодня приедет папа, пойдем с ним на озеро, – добавляет Миша.

Дедушка хмурится.

 

7

Дедушка изобрел простую и удобную мышеловку. Отрезав верхнюю часть канистры из-под оливкового масла, он налил туда воды. К стенке прикрутил на шуруп кусок трубки так, чтобы тот свободно вращался. На конец трубки подвесил кусочек сыра… Когда мышь почти доползет до долгожданного лакомства, трубка опрокинется, и грызун упадет в темную, маслянистую воду.

 

8

– Папа долго не едет, – ожидание у калитки изводит ребят.

Наступают ясные, летние сумерки. Землю и зелень заливает янтарь заката. Остывающий вечер напоен сиренью. Такое лето всем нравится… Но вот раздается торжественное бибиканье, и по каменистому пригорку мальчики мчатся к воротам дачного общества.

Папа приехал на красной, блестящей машине. Он сигналит снова.

– Господи Боже мой Исусе Хгисте! Чего вы застгяли, как мухи сонные?! Быстгее, дети!

Даня и Миша долго не могут найти на дороге подходящий плоский камешек, чтобы открыть на воротах примитивный замок. Картавый папа нервно сигналит опять.

– Чего вы там вегтитесь? Я вам говогю не вегтись, не вегтись, а вы вегтитесь и вегтитесь!

Они разводят тяжелые створы ворот и подскакивают к окошку автомобиля. Детские ручки тянутся к отцу, но тот проезжает вперед. Радостные мальчишки в облаке пыли бегут за машиной.

 

* * *

Папа привез жвачку. В каждой упаковке наклейка с изображением лошади в национальном костюме какой-то страны. Даня и Миша давно собирают эти картинки и вклеивают их в альбом, где дедушка под каждой аккуратно подписывает название государства. Особенно братьям нравится чубарая лошадка в красном мундире и высокой меховой шапке. Дедушка утверждает, что это Великобритания. Интересно, какова эта Великобритания? Жаркое ли там лето? Счастливы ли там люди? Бывал ли там Кусто? Интересно…

 

9

Из клена можно делать не только мачты для кораблей, но и кленовых людей. Для этого нужно всего лишь у веточки клена оборвать под самый корешок листья. Выходит похоже на тело с руками и ножками. Руки, правда, выходят длиннее ног, но это не беда.

А вот из сирени люди не получаются.

 

10

Укутав «Калипсо» в тряпку, точно опасаясь, что их корабль может простудиться, мальчики спешат к озеру. Отец с недовольным видом потягивает трубку и, читая на ходу газету, следует за ними.

– Папа, а в озере есть тропические треугольные рыбы?

– Нет.

– А черепахи?

– Нет.

– А морские коньки?

– Нет.

– А лангусты?

– Нет.

– А почему в озере вода не синяя, как в море, а какая-то зеленая?

– Не знаю.

Золотые блики солнца дрожат на волнах. Рыжая кошка с разноцветными глазами бьет лапой по своему отражению и шипит. К озеру склонился ивовый куст. В его тени носятся водомерки, неприятные насекомые на длинных, согнутых ножках. Почему-то они не тонут, а лихо скользят над мутными глубинами. За ними расходятся круги, как от капель дождя.

Дети подходят к самому краю воды.

– Отойдите оттуда. Вы ноги пгомочите, – фыркает из-за газеты умный папа.

– Пора, Миша, – шепчет Даня.

– Пора, – отвечает тот.

Миша бережно ставит суденышко на зыбкие волны и нежно подталкивает вперед. «Калипсо», их мечта, начинает крениться на левый борт и переворачивается. Миша пытается прибить его палкой обратно к берегу, но уже не достать. Кораблик уплывает от них. Гвоздь, служивший килем, бесполезно торчит над водой… Миша еще суетится, Даня провожает «Калипсо» суровым взглядом. Видимо, это судьба и так было нужно. Папа перелистывает страницу газеты.

 

11

В допотопном телевизоре скучный мужчина в больших очках объявляет:

– Сегодня на восемьдесят седьмом году жизни знаменитый французский ученый, путешественник, изобретатель, исследователь океана, режиссер, фотограф и писатель Жак-Ив Кусто скончался в Париже от инфаркта миокарда.

Вслед за новостями в эфире выпуск «Одиссеи Кусто».

«Наверное, диктор напутал. Ведь на экране, как и всегда, смело глядит вдаль отважный капитан Кусто, улыбается, говорит в камеру умные вещи. Нет, такой человек не умрет никогда…» – думает Даня.

«За спиной капитана синеет бескрайний океан. Плещут волны. Над пенной зыбью снуют крикливые альбатросы, а в темных глубинах по-прежнему плавают треугольные рыбки, по дну бредут лангусты, морские коньки скачут, а черепахи гребут плавниками…» – додумывает Миша.

 

 

ДАНИИЛ ИГОРЕВИЧ

Рассказ

 

I

Осенний дождь глухо трещал. Пузырями вскипали лужи на асфальте. Даниил Игоревич вышел под козырек университетского крыльца.

– Здравствуйте, – произнес заглушаемый непогодой женский голос.

«Певучий» – подумал Даниил Игоревич. Голос застал его в тот момент, когда он, согнувшись и держа под мышкой зонт, пытался вдеть пуговицу плаща в петлю.

Он повернул голову и увидел перед собой хрупкую девушку невысокого роста в темно-лиловом берете. Откуда она его знает? Ну, училась у него, все логично. Как этот берет идет ей! Даниил Игоревич улыбнулся.

– Добрый вечер, – ответил он, справившись с пуговицей.

Она отвернулась и теперь смотрела прямо перед собой. Наверняка кого-то ждала. Даниил Игоревич любовался изгибом ее носа – остренький кончик, немного выступая над губами, был чуточку вздернут. Она, кажется, поймала его взгляд.

Даниил Игоревич долго и деловито расстегивал зонт.

– Вы кого-то ждете? – спросил он.

– Да просто вот жду, пока ливень кончится.

– Тогда еще вопрос: а на какую вам остановку?

– На «Шукшина», – ответила девушка с явно наигранным удивлением.

– Что ж, значит нам по пути, – сказал Даниил Игоревич, пытаясь скрыть свою радость. – Прошу!

Он распустил зонтик. Девушка улыбнулась, щеки ее покраснели. Она сделала шаг к Даниилу Игоревичу и вместе они вышли под дождь.

– Осторожно, лужа, обходите, обходите ее…

По зонтику забарабанили капли.

– А вы меня, наверное, не помните, – сказала она. – Вы у нас читали физику на первом курсе.

– Теперь припоминаю, – сразу ответил Даниил Игоревич, хотя он лукавил – он так и не вспомнил, чтобы видел ее раньше. Не говоря уж об имени.

– Зонтик у вас какой, – а зонтик и вправду был интересный: синий, с узором из белых прямоугольников, переходящих в овалы, и деревянной ручкой, как у трости. – А что это за рисунок по краю?

– Не знаю. Может быть, белый цилиндр, а может – шампиньон, – ответил он, то ли прикрякнув, то ли усмехнувшись.

До остановки надо было пройти пару кварталов. Они стояли у светофора.

– Я привез его из Парижа, – сказал Даниил Игоревич после короткой паузы.

– И как вам Париж? – спросила девушка. Честно говоря, он ожидал более банального: «Вы были в Париже?!» Хорошо!

– Я пробыл там две недели, – начал Даниил Игоревич. – Участвовал в конференции. Первые дни ничего, все здорово: Сена, Монмартр. Но потом, когда привык, стало не по себе.

– Почему?

– Вот представьте. Вечером спускаюсь в метро. На лестнице у стены спит пьяный с бутылкой вина в руке. Через него все переступают, как ни в чем не бывало. Иду дальше. Давайте и мы пойдем – нам зеленый… Так вот, иду дальше, а мне навстречу идет араб, смотрит на меня пристально, а говорит сам с собой. На платформе люди стоят в одну линию, посередине. Я потом узнал: в парижском метро бывало, что стоявших у края людей сталкивали на рельсы. Или самоубийцы тащили кого-нибудь за собой. Какое-то неприятное безумие большого города, – закончил рассказ Даниил Игоревич.

Темнело, но дождь продолжал щелкать над ними, и струйки воды стекали с зонта. Одна из них настойчиво попадала Даниилу Игоревичу за шиворот.

Девушка, поправив берет, – его всегда ужасно умиляли девушки в беретах – заговорила:

– Даниил Игоревич, а вы знаете, скажу вам по секрету…

– По большому? – перебил он, смеясь и предчувствуя что-то приятное.

– По большому, – произнесла она и засмеялась в ответ. – Вот когда вы преподавали у нас физику, некоторые девушки с курса были в вас влюблены, – щеки ее опять вспыхнули.

– Такое правда было? – недоверчиво переспросил Даниил Игоревич.

Приятное чувство от того, что, несмотря на годы, усталость, седину и плеши, способность очаровывать молоденьких девушек не пропала бесследно, расплылось на его лице улыбкой.

– Правда. А еще ваш плащ… Из кожи, черный. Мы шутили тогда с ребятами, что вы в нем как…

– Привет, Света.

– Привет, – ответила девушка.

Даниил Игоревич обернулся и увидел парня с надвинутым до самых глаз капюшоном, из-под которого торчали промокшие иголки волос. Проскочили две мысли. Первая была только: «Света», – а вторая: «Испортил шутку, дурак…»

– А ты чего так поздно возвращаешься? – спросил парень и взглянул на Даниила Игоревича.

Пока молодые люди разговаривали, он сунул свободную руку в карман и отвернулся. Стало неловко. Профессор постарался расправить плечи и выглядеть равнодушным. Но пойдут слухи. Сперва этот разболтает студентам… Даниил Игоревич представил, как этот сопляк шепотом рассказывает про него кучке своих мерзких приятелей и все они хохочут. И над ней будут смеяться? Даниил Игоревич разволновался. Слух доберется до кафедры. «Бес-то в ребро, седина-то в бороду, а, Даниил Игоревич?»

– Одногруппник, – как бы оправдываясь, объяснила она.

– Я так и подумал.

Нить беседы разорвалась, и некоторое время они шли молча. Даниил Игоревич перебирал в уме темы, на которые можно было бы поговорить, но не находилось ничего подходящего. Не спрашивать же, в конце концов, смотрела ли она такой-то фильм…

– Кстати, вы знаете, что Христос был рыбой? – нашелся он, наконец.

– Что?! – она даже фыркнула от неожиданности вопроса.

– Ну вот подумайте. Он ходил по воде, а рыба плавает. Непорочное зачатие – и у рыб с икрой что-то похожее… Вдобавок по-гречески «рыба» – это какая-то христианская анаграмма.

– Забавно.

– И если люди, по Дарвину, произошли от рыб, вышедших на сушу, значит, Библия тоже не врет, и все мы в некотором смысле дети бога!

В горле немного запершило от финальной тирады. Зачем вообще нужно было это говорить? И Дарвин в конце зачем? Ладно, к черту. Вроде бы даже забавно получилось. Вон уже и остановка. Жаль, что так близко…

Внезапно на дорогу перед ними выскочила черная дворняга, вся мокрая и потому казавшаяся облезлой и больной.

– Мамочки! – вскрикнула Света и схватила Даниила Игоревича за руку. Невольная, сладкая дрожь пробежала волной по его телу.

Пес остановился, высунул пурпурный язык и зевнул.

– Кыш, – прикрикнул на него Даниил Игоревич и топнул ногой.

Пес еще раз зевнул и посеменил прочь.

Даниил Игоревич почувствовал в себе силу и нежность от того, как она схватила его за руку, как спряталась за него, точно напуганный ребенок.

– Вы собак боитесь?

Она кивнула.

– Ну что вы, они же как змеи – вас боятся больше, чем вы их.

– Ну не знаю…

– По крайней мере, эта уж точно. Эта, вон, совсем задрипанная.

Они встали под навес остановки, где ждала транспорта старушка в желтом дождевике. «Путь наш – от козырька, до козырька» – придумал Даниил Игоревич и мысленно усмехнулся.

– Были в гостях с родителями, – Света приоживилась, – у их друзей на даче. Я еще маленькая была, подошла к крыльцу, а там собака, большая и шерсть у нее такая кудрявая, не знаю, как называется порода.

– Пудель?

– Не смешно, – впрочем, она улыбнулась. – Вот она зарычала и как прыгнет на меня! Я отскочила, но с тех пор вот собак и боюсь.

– Простите за пуделя.

– Да ничего...

Старушка в дождевике вмешалась:

– А меня и ротвейлер кусал, и бультерьер кусал, и еще один ротвейлер кусал, и доберман кусал, держала его, но я же не боюсь.

Света и Даниил Игоревич переглянулись, с трудом сдерживая смех. Из-за поворота вытянулся, близоруко светя фарами, автобус.

– Это мой, – сказала Света. – Ну что ж, Даниил Игоревич, до свидания.

Облив тротуар грязной водой, автобус остановился.

– Знаете что, возьмите мой зонтик.

– В каком смысле?

– Ведь пока от остановки дойдете дома, вы вся вымокните.

– А вы как же?

– Вон у меня какой плащ! Ну, берите же, а завтра зайдете на кафедру и вернете.

Но слухи… А к черту! Ему должны быть лестны такие слухи.

Света недолго похмурилась и взяла зонтик.

– Еще раз до свидания, Даниил Игоревич. Спасибо, – сказала она, положив маленькую, красивую ладошку на его плечо.

– До свидания, Света.

Запрыгнув на ступеньку, Света сложила зонт. За ней с хрустом закрылись двери. Автобус тронулся.

Переполненный впечатлениями Даниил Игоревич вспоминал ее носик, берет, ее движения, голос, прошептавший вдруг будто над самым ухом: «Многие девушки на потоке были в вас влюблены…»

 

II

Даниил Игоревич провернул ключ в замочной скважине. Дверь не открывалась. Тогда он ударил кулаком по ней так, что заболели костяшки.

– Сейчас, сейчас, – заговорил женский голос. – Сниму задвижку.

В проеме показалась тучная фигура в розовом халате.

– Чего заперлась на задвижку? – сердито спросил Даниил Игоревич.

Неоткрывшаяся дверь вывела его из себя. Он смотрел на жену и злился: нелепый розовый халат, серые глаза («Как у коровы» – думал он), пухлые щеки с пятнистым румянцем, красноватый вздернутый нос («Как у завравшегося буратины. Нет, недостаточно обидно. Как звали того оленя с красным носом? Рудольф! Да»). А тут еще из кухни, как назло, этот проклятый запах жареного лука.

Даниил Игоревич вошел и изо всех сил хлопнул дверью. Получилось даже слишком громко.

– Что-то случилось, родной? – обеспокоенно спросила супруга. В ее словах ощущалась искренняя забота.

– Ты же видела, что меня нет, так зачем закрывать на задвижку? – Даниил Игоревич продолжал сердиться, снимая плащ.

– Я на всякий случай, родной, мало ли что… А плащ чего мокрый? Ты зонтик не брал?

– Забыл на кафедре, – ответил Даниил Игоревич, проходя в ванную.

Что бы подумала Света, если бы увидела всю эту скучную сцену… Придавленный горечью и стыдом, Даниил Игоревич отмывал руки, особо тщательно натирая костяшки. Хорошее расположение духа миновало, захотелось поскандалить.

Он прошел на кухню, включил телевизор. На экране милиционер со следами недельной небритости на лице объяснял юному практиканту, как работают органы внутренних дел, проводя аналогии с зоопарком. Жена поставила на стол тарелку с ужином, где островок пюре окружало море мадьярского гуляша.

– Сними пиджак, – предложила супруга, доставая вилку. – Ведь уделаешь.

– Уже и вечер нельзя побыть культурным человеком – поужинать в пиджаке, – огрызнулся он.

– Ты чего начинаешь? – спросила жена насмешливо.

Даниил Игоревич с недовольным видом взял вилку и ничего не ответил. Ее несерьезность разозлила его еще больше.

– В общем, у нас все так же. Только без жирафов, – говорил милиционер в телевизоре. – Правда, Мухтар?

Пьяный казах Мухтар зашевелился в обезьяннике и прорычал:

– Кет на кутак!

Милиционер с практикантом весело рассмеялись.

Даниил Игоревич взял вилку и захватил немножко пюре с подливкой.

– Холодное.

Может быть, яростно швырнуть тарелкой в стену? Нет, будет слишком. Он поставил тарелку в микроволновку еще на минуту.

Жена вернулась из прихожей.

– Не разогрелось? – задала она бессмысленный вопрос. – Не надо ворчать. Вот, тапки, – она положила тапки к его ногам, – а то продует. Тапки-то культурный человек может надеть? – сказала супруга, улыбаясь и надеясь на встречную улыбку.

Ему стало досадно. Некрасивая, и улыбка у нее заискивающая и глупая. Для женщины нет ничего страшнее, чем быть и некрасивой, и глупой. Пожалуй, даже хорошо, что у них нет детей. Они тоже были бы некрасивые и потому несчастные.

Печка издала писк и погасла.

– Вот теперь разогрелось, – процедил сквозь зубы Даниил Игоревич, доставая тарелку и возвращаясь к столу.

Становилось неприятно от собственных мыслей и слов. Он опять извлек из памяти вечернюю прогулку. Но не всю, а лишь отдельные детали: как Света схватила его за руку, испугавшись собаки, и как трогательно нахмурилась прежде, чем взять его зонтик.

Жена подсела к столу и, подперев кулаком подбородок, стала смотреть, как Даниил Игоревич сосредоточенно гоняет вилкой подливу по тарелке.

Ну чего она смотрит? В рот заглядывает.

– Приятного аппетита, – сказала она.

– Мгм, – ответил Даниил Игоревич и взглянул на жену через очки, мутные от высохших капель. Суровая морщина поперек его лба распрямилась. За обвисшими щеками и розовым халатом с кружевным рукавчиками он попытался разглядеть ту смущенную девочку, которой он, сам заикаясь и краснея, в качестве признания читал письмо Татьяны наизусть, изменяя род у пушкинских слов.

 

Вообрази: я здесь один,

Никто меня не понимает,

Рассудок мой изнемогает,

И молча гибнуть я… кхм… должен.

 

На лбу у него появилась морщина продольная, добрая.

Куда же пропала та девочка? Вот же она, нужно только присмотреться внимательнее. Вон, хмурится как раньше, немного забавно: одна бровь полудугой, а другая – прямая черточка.

Заметив продольную морщину, жена расплылась в улыбке и переложила голову с одного кулака на другой.

И он сам теперь весь такой надутый, скучный, старый…

– Я пойду, надо постель стелить, – произнесла жена, протяжно и с удовольствием зевая.

Его ужин успел снова остыть, но теперь ему было все равно. Даниил Игоревич уставился в телевизор.

Под веселенькую музыку милиционер с недельной небритостью ударил казаха Мухтара кулаком в лицо, а практикант накинул ему на голову пакет. Целлофановый пакет раздулся и запотел, покрылся изнутри кровью. Милиционер с практикантом весело рассмеялись.

Даниил Игоревич выключил звук. Из соседней комнаты было слышно, как жена готовит постель. Сначала бряцали пружины – это она поднимала боковины дивана до щелчка и теперь опускала их в горизонтальное положение. Скрипели доски – приподняв сидение, она доставала постельное белье. Еще щелчок и глухой стук – ножки раздвинутого дивана упирались в пол. Все эти звуки повторялись в том же порядке каждый вечер. Уже столько лет. Вслед за шелестом простыни и одеяла по коридору семенили частые шажки. В прихожей отчаянно пищал выключаемый домофон, задвижка скрежетала. Шажки семенили обратно по коридору.

Заперла. Ему не выбраться.

Тапки падали на пол. Шлепали босые ноги. Ящик выезжал и задвигался обратно. Чавкал вечерний крем для рук, с омолаживающим действием… Каждый вечер. Так будет продолжаться до самой смерти. Даже на смертном одре, даже из гроба он будет слышать это чавканье! Тоскливый ужас комом встал в горле. Даниил Игоревич хлопнул ладонью по столу, но попал по тарелке…

Он собрал пюре с брюк и стряхнул его обратно на тарелку. «Была права, – подумал он, – все-таки уделался». Капля подливы медленно сползала по физиономии небритого милиционера, который с недоумением смотрел на Даниила Игоревича из телевизора. Опять зашлепали босые ноги.

– Что случилось? – спросила супруга.

– Тарелка… Шлепнулась…

– Говорила же. Уберешь тут все? У меня крем на руках.

– Я слышал.

Пожав плечами, жена вернулась в спальню. Даниил Игоревич подошел к раковине и стал вытирать мокрой тряпкой брюки и пиджак.

Ничего, завтра Света придет к нему на кафедру, в том же берете, и они будут говорить. Может быть, это будет их последняя встреча. А возможно… Хотя это дурная привычка, даже вредная – загадывать наперед… Чавкала бы она кремом? Наверное. Но это была бы она.

Даниил Игоревич швырнул тряпку в раковину. Надо успокоиться и будь, что будет. Однако воображение опережало намерения:

Света держит его под руку, а Даниил Игоревич выглядит помолодевшим. Они идут, не торопясь. И рядом с ними бегает любопытный мальчишка. Подбородок, носик и щечки будут мамины, но глаза достанутся от отца. Дорога, деревья, остановки, дома – вся улица утопает в белом свете, но в руке у Даниила Игоревича – его парижский зонтик.

 

* * *

Когда утром следующего дня Даниил Игоревич, немного волнуясь, поднялся на кафедру и повесил плащ, на спинке кресла он обнаружил свой синий зонт с белыми узорами. Коллега, лукаво улыбаясь, рассказал, что Даниила Игоревича искала прелестная, кажется, брюнетка. Но может быть, рыжая, и оставила зонтик. Хотя, честно говоря, скорее рыжая, чем брюнетка.

 

Примечания:

1. Это твой дедушка? (дат.)

2. С днем рождения, дедушка! Привет всем. (англ.)

3. Он тебя все равно не понимает. (дат.)