Елена КАЛАШНИКОВА

 

 

Родилась в г.Буинске (Татарстан). Первые публикации стихов и заметок состоялись на страницах газеты Буинского района «Знамя». Публиковалась также в коллективном сборнике стихов «Восторг души». Живет в городе Тетюши. Работает корреспондентом в филиале АО «Татмедиа» «Редакция газеты «Авангард». В журнале «Кольцо А» публикуется впервые.

 

 

ЕСТЬ ТОЛЬКО МИГ

Рассказ

 

                                                  Моему деду Г.П. Калиниченко и воинам, подарившим

                                                                нам мирное небо над головой, посвящается….

 

Он открыл глаза. Такая же молчаливая, темная ночь, как тогда, в апреле сорок пятого под Кенигсбергом. Даже мешавший уснуть гул машин, доносившийся в открытое окно, сегодня почему-то молчал. Или ему так казалось? Уверенно отсчитывал минуты будильник на тумбочке соседа по палате. Город спал.

 

– Петя! Пееетяяя! – разорвал невинную тишину голос жены Натальи.

Солнце стояло уже высоко, здесь, на чердаке, пахло свежескошенной травой. Тяжело дышалось от того, что уже несколько дней в селе Грунь Сумской области Украинской ССР стояла жара, и на сеновале, это чувствовалось особо остро. Он привык вставать рано, но вчера засиделись допоздна с соседом – отмечали юбилей. В хату ночевать не пошел, посчитал, что так будет лучше – жену и детей лишний раз не придется беспокоить.

– Пееетяяя!

 «Проспал», – промелькнула мысль. Но тут же успокоился – сегодня воскресенье.

Открыв почерневшую от дождей чердачную дверцу и высунув давно не стриженую шевелюру на свежий воздух, буркнул:

– Ну, чего тебе, в выходной день и то покоя нет.

Небрежно стянув с головы алый платок, Наталья прошептала:

– Война началась…

 

В Груньковский райвоенкомат отправился тут же: лишь рубаху сменил. Переодеваясь, подумал: «Умирать, так в чистом». И тут же сам себе усмехнулся: «Вот голова! Будто сегодня в бой!»

Наталья не останавливала, знала, что перечить мужу нет смысла: раз решил – сделает. Дети, глядя на нехитрые сборы отца, молчали. Легкий ветерок трепал ситцевые занавески, пахло свежим хлебом, во дворе, под старой липой, в своей конуре дремал Дружок.

Таким запомнил летнее утро первого дня войны тридцатилетний Петр Григорьевич Куличенко. Сейчас, спустя полвека, ему, восьмидесятилетнему старику, изможденному болезнью легких, эти образы казались сказкой, будто и не было никогда той, довоенной жизни, не было аромата домашнего хлеба, полусонного пса и белоснежных занавесок на окнах мазанки.

Температура не спадала третьи сутки. Он давно потерял счет дням, проведенным в городской клинической больнице. Сердце щемило от тоски. Все чаще стали сниться ночами Наталья и дети. В конце октября сорок первого их и нескольких селян расстреляли фашисты. Это известие разделило жизнь старшего механика-водителя ИСУ-152 на «до» и «после».

С того дня, отправляясь в бой в рядах солдат 350 гвардейского тяжелого самоходного артиллерийского Оршанского полка, он не боялся умереть. Если раньше смерть врагов в глубине души вызывала у него жалость, в которой он боялся признаться даже самому себе, то к концу 42-го от нее ничего не осталось.

Лишь однажды, в боях при овладении городом Кенигсбергом, предательские нотки сочувствия к ненавистным завоевателям зазвучали в его сердце.

8 апреля 1945 года. Два дня на улицах велись ожесточенные бои. Противник из последних сил цеплялся за жизнь. В надежде на скорое подкрепление остатки некогда могучих бойцов Третьего рейха напоминали о себе по большей части ночью, опасаясь стать замеченными в светлое время. Совсем иное настроение царило в рядах Красной Армии. Воодушевленные предчувствием скорой победы, солдаты чувствовали себя уверенно в незнакомом городе, превращенном в руины. В воздухе пахло весной – война не властна над законами природы.

С утра планировалось очередное наступление. Полк разместили в полуразрушенном здании школы. В нем кое-где сохранились стекла, но выведенные из строя печи восстановить за два дня не удалось, поэтому спали укутавшись в плащ-палатки, которые, откровенно говоря, почти не грели. Да и волнение перед завтрашним днем мало кому давало уснуть. Во дворе, у жаркого костра, сидели несколько солдат, где-то неподалеку хрипел старый патефон.

– Трофеем балуются, – произнес рядовой Игнатов, коренной москвич, который, как и Петр, на войне практически с самого начала. В мирной жизни он был архитектором. – Вот умеют строить, черти! – сейчас, тыча палкой в кусок отвалившейся стены, он говорил как профессионал.

В столице у Владимира Игнатова остались дочь и жена. Он регулярно получал от них письма, из которых узнавал о Ксюшиных успехах в школе и об уроках музыки, которые она не перестает посещать. Жена Светлана никогда не писала о том, что им с дочерью приходится туго. Но он и без того знал, что там, за тысячи километров, недосыпает и недоедает его семья, но главное – они живы.

– Умеют, вот возьмем в плен остатки, и пусть отстраивают то, что разрушили, – поддержал разговор Степа Лисичкин, новобранец, рыжий восемнадцатилетний парень из Липецкой области. Он никогда не знал своих родителей и, казалось, нисколько не переживал по этому поводу. «За сироту – Бог заступа. А значит, жить мне на этом свете лет сто», – улыбаясь голубыми бездонными глазами, любил говорить он.

Петр тоже не спал. Он не боялся завтрашнего боя – не впервой. Вот уже несколько дней его терзали беспокойные мысли. «До Победы – рукой подать. А дальше? Куда идти? В родное село? К кому, куда? Нет там мне места больше», – рассуждал он ночами.

 

Издалека доносились редкие автоматные очереди, пахло гарью и гречневой кашей – постарался Расих Хакимов, повар-татарин из какого-то маленького села под Елабугой, который по какому-то странному стечению обстоятельств попал на эту должность. Призванный в ряды Красной Армии в 42-м, к несению службы он оказался негоден – подвело зрение. Но не отправлять же обратно. Да и сам 65-летний пастух категорически отказался возвращаться, на ломаном русском так и сказал в казанском военкомате: «Что хотите со мной делайте, домой не поеду. Что это я буду у бабы под юбкой в тепле отсиживаться?» Пришлось определить поваром. В этом полку он оказался лишь в декабре 44-го. Но бойцы уже успели полюбить его как отца. Говорил он с акцентом, а будучи в хорошем настроении, пел песни на родном языке, слов которых никто не понимал, но интуитивно каждый догадывался, что поет Расих-абы про родной край, про любовь и про мирную жизнь, по которой так истосковались солдаты.

Вытянув руки к костру, на ящике из-под немецкой тушенки сидела санитарка Марина. Окончившая месяц назад медицинские курсы и приехавшая на место недавно раненой и демобилизованной Екатерины Сергеевны, эта голубоглазая девушка окончательно и бесповоротно влюбила в себя добрую половину 350 гвардейского тяжелого самоходного артиллерийского Оршанского полка. Все ухаживания она принимала холодно. Близко общалась лишь с поваром, который и поведал «по секрету» несчастным влюбленным, что сердце девушки занято летчиком по имени Иван.

– Не верится, что победа скоро. Первым делом, как вернусь в Ленинград, мороженого куплю, вкусного. Раньше, когда с мамой в зоопарк ходили, она мне его всегда покупала, – произнесла Марина.

– А я на рыбалку хочу. У нас в Ивнице такие караси водятся! – восхищенно воскликнул Степан.

Неожиданно воцарившееся спокойствие нарушил звук разорвавшейся гранаты. Противник предпринял очередную попытку прорыва, поэтому утра дожидаться не стали – началось очередное наступление.

По команде в унисон друг другу загудели машины, полк двинулся вперед. Освободить предстояло окраину Кенигсберга.  

Гудели самолеты, глухо рвались снаряды, рассветное небо заволокло густым дымом. Впереди Петр отчетливо видел ДЗОТы противника, именно они и были его целью. Обстрел… Ему показалось, что в живых там уже никого не осталось, чтобы убедиться в этом, он ловким движением выскочил из ИСУ, оставив в недоумении экипаж. В несколько прыжков оказался у огневой точки. Тихо. В углу слабо горел примус.  Вдруг его испугал внезапный шорох. Направив свет фонарика в сторону шума, он разглядел маленького, щуплого фрица. Испуганный, с побелевшим от ужаса лицом,

потрескавшимися губами тот прошептал:

– Nein, Nein, es ist nicht notwendig. Ich wollte nicht k;mpfen. Jetzt... (Нет, нет, не надо. Я не хотел воевать. Сейчас...)

Судорожно роясь в нагрудном кармане, он пытался что-то достать. Наконец непослушные пальцы нащупали фотографию, с которой улыбалась маленькая немецкая девочка с кукольными локонами.

– Tochter. Bruna… (Дочь. Бруна…)

Фриц протянул сомкнутые запястья, показывая всем своим видом, что готов сдаться. «Гитлер капут», – обреченно произнес он.

Нет, Петр не стал его убивать, опустил оружие, связал руки солдатским ремнем и вывел на улицу.

Уже совсем рассвело, смолк гул самолетов. Где-то далеко слышалось громкоголосое «Ура!».  «Кенигсберг наш», – не без радости подумал Петр.

Подскочил Игнатов, спросил:

– Куда ты его?

– Не знаю. Доведу до штаба, а дальше пусть делают с ним что хотят. Вы езжайте, мы дотопаем.

– Пожалел, значит?

В ответ буркнул:

– Выходит, так.

 

По опустевшей улице шли молча. Да и о чем говорить врагам? На изувеченной воронками дороге то и дело попадались убитые, больше – фашисты. Одна фигура особо привлекла внимание Петра: голубые бездонные глаза, улыбаясь, смотрели в небо. Сняв шлем и наклонившись над погибшим, промолвил с надрывом:

– Эх, Степка! Вот тебе и караси, не заступился Господь-то…

Позже командование озвучит скупые цифры: «Среди советских войск потери составили 3200 бойцов убитыми». В их числе и сирота из Липецкой области Степа Лисичкин…

«Надо вернуться, похоронить парня по-человечески», – молоточком стучала мысль в воспаленном мозгу.

На угловом здании белела табличка с названием улицы, силясь ее прочитать, Петр не заметил, как угодил в лужу. Матерясь и ругая фрицев, войну и себя, не заметил, как попал в незнакомую часть города. Возвращаться не стал, решил довериться интуиции.

Вдруг он уловил еле слышный детский плач. Приказав пленнику оставаться на месте, отправился на звук. Преодолев не одно препятствие в виде ям, насыпей и кирпичей, оказался у цели. Ребенок плакал в подвале. Это был мальчик лет двух. Истощенный и грязный, он сидел на холодном полу рядом с убитой женщиной, вероятно, матерью. Увидев незнакомца, малыш на время затих и, протянув к нему ручонки, промолвил на немецком: «Vater» (папа).

 

С того дня жизнь Петра Куличенко обрела смысл.

– Мамкой будешь? – шутил Игнатов.

Но счастливый новоиспеченный папаша мало реагировал на дружеские смешки в свой адрес.

До Берлина он не дошел. Спустя несколько дней после взятия Кенигсберга получил осколочное ранение ноги, попал в госпиталь и там же узнал о Победе. Получил уже второй Орден Отечественной войны II степени. В наградном листе за подписью полковника Ростовцева значилось: «В наступательных боях за овладение городом и крепостью Кенигсберг с 6 по 9.04.45 г., исполняя обязанности механика-водителя ИСУ-152, проявил на поле боя высокое умение, храбрость и мужество. При прорыве обороны противника в районе Гросс Фридрихсберг личным почином вывел самоходную установку на открытую позицию и, действуя в составе экипажа, уничтожил три ДЗОТа с пулеметами, разбил два здания, превращенных противником в долговременные огневые точки, подавил два орудия ПТО и истребил 50 немецких солдат и офицеров».

Со Степкой, так он назвал свою «находку», практически не расставался. Да и малыш от него не отходил ни на шаг.

Время шло. Лечение закончилось, оставаться далее в госпитале и есть казенные харчи Петр не хотел, но и как быть дальше, представлял смутно.

Помог случай: его направили учиться в Казань, в танковое училище.

Пассажирский состав прибывал на вокзал в 14.30 по московскому времени. Степка жевал пряник и глядел в пыльное окно, за которым уже мелькали строения, свидетельствуя о приближении к населенному пункту. Их никто не ждал в незнакомом городе, но в кармане, рядом с военным билетом, лежало направление, которое обещало и жилье, и какое-никакое питание.

Взяв в одну руку чемодан, в другую руку мальчика, Петр направился к выходу. На платформе толпились встречающие и провожающие, один за другим прибывали составы, возвращая матерям, женам, детям их сыновей, отцов и мужей – героев безжалостной и кровопролитной войны. Плач, смех, звук гармошки, завлекающие крики торговцев – все сливалось в единый гул, голос казанского вокзала.

Как добраться до Оренбургского тракта, Петр узнал у хмурого усатого дворника в грязном ватнике. Тот наспех объяснил, куда им идти, и морщинистой ладонью указал траекторию движения.

Путь до трамвайной остановки лежал через тихую улочку, на которой в ряд располагались несколько небольших деревянных домиков. В палисаднике одного из них Петр увидел девушку. Аккуратная русая коса, белоснежное платье, стройная фигура так напомнили Наталью, что он замер на месте. Незнакомка же, не замечая прохожего, продолжала увлеченно собирать плоды с низкой молодой яблоньки. На вид ей было лет двадцать, не больше.

Так в жизни вдовца и сироты появилась Татьяна.

 

Спустя три года семья Куличенко перебралась в Чистополь. Они обзавелись небольшой уютной квартирой на окраине города, из окна которой хорошо было видно Каму.

Петр работал завхозом на часовом заводе, Татьяна –  учителем математики в средней школе. Своих детей у них так и не родилось, поэтому в Степе они души не чаяли.

Он так же, как и отец, окончил военное училище, женился. Вместе с семьей исколесил половину Советского Союза. Известие о начале войны в Афганистане застало его в Белоруссии. В республику, охваченную гражданской войной, он отправился тридцатисемилетним подполковником. Был убит 11 мая 1980 года в ущелье Печдара у кишлака Хаара, близ города Асадабад, в зоне афгано-пакистанской границы, где произошел бой подразделений 66-й отдельной мотострелковой бригады с многочисленным отрядом афганских моджахедов.

Не успел Петр оправиться от потери сына, его ждал очередной удар – смерть Татьяны.

Что было дальше – он не помнил, да и не хотел вспоминать. Жилья лишился по вине мошенников, ордена и медали, полученные за боевые заслуги, продал внук в период очередного запоя.

Он снова очутился на казанском вокзале, только не подтянутым бойцом, а больным, изможденным стариком. Просить милостыню он стыдился, заработать что-то физическим трудом тоже не мог. Спал, где придется. Все чаще напоминало о себе «наследство» войны – эмфизема легких.

Приближались холода. Октябрь выдался теплым и солнечным, но ночами первый морозец уже убивал редкую запоздалую зелень. Петр понимал, что зиму он не переживет. И, как ни странно, это его радовало. Все, что он имел и любил, кануло в небытие.

Многочисленный персонал железнодорожного вокзала, зная о судьбе ветерана, помогал чем мог. Ранним утром, обнаружив полуживого старика на скамье в парке по пути на работу, кассирша  Зульфия вызвала «скорую».

Так Петр Григорьевич Куличенко оказался на железной койке в городской больнице №4.

 

Светало… Город просыпался. Сосед по палате, шаркая клеенчатыми тапочками, отправился на укол, в буфете стучала посудой санитарка Зина. Из процедурной доносились слова песни из кинофильма «Земля Санникова» – не спавший радиослушатель заказал ее для однополчанина. «Есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется жизнь…», – эхом летело по больничному коридору.

«Есть только миг», – устало повторил Петр.

Это было его последнее утро…