В 7-ом, 8-ом и 9-ом номерах журнала «Посев» за 2014 год опубликована статья Игоря Чубайса под названием «Как нам понимать свою страну». Ее главная идея уже не раз артикулировалась в других статьях и в книгах этого автора: в нашей истории присутствует разрыв, «… историческая Россия и СССР – две взаимоисключающие госсистемы». Чубайс подчеркивает: «Нам необходимо патриотическое прочтение своего прошлого. Это означает, во-первых, признание разрыва, история страны – это история Империи и история СССР. Во-вторых, досоветское прошлое – предмет нашей гордости, источник формирования патриотизма, основа нашего будущего…»
Рецепт решения главных проблем нашей страны «…следует из проделанных автором рассуждений – Преемство с исторической Россией. Преемство учитывает западный и советский опыт, сознает, что Русская идея должна быть модернизирована, но исходит из того, что основой идентичности должна стать исторически обоснованная, собственная система ценностей». «Простившись с советским прошлым, следующая задача – продолжить российский маршрут».
Но куда ведет привычный российский маршрут? И был ли на самом деле в отечественной истории разрыв? Попробуем разобраться в этом. И прежде всего обратимся к культуре, поскольку именно она определяет менталитет каждого народа. Будучи фундаментальным феноменом, вбирающим в себя всё, что создано руками и умом человека, культура состоит из многих составляющих. Можно говорить о поведенческой культуре, правовой, политической, экономической, культуре деловых отношений, культуре сочетания коллективного и индивидуального, достижительской культуре и так далее. Можно говорить о наличие или отсутствии отдельных составляющих, об их развитости. Например, мало кто станет спорить, что политическая культура в России на низком уровне, как и культура самоорганизации.
Власть или собственность?
Каждая составляющая культуры важна. Однако, особое значение имеют два культурных переключателя (или триггера), которые определяют не уровень составляющей, а приоритет одной составляющей над другой. Первый триггер показывает, что приоритетно в паре «власть-собственность». Если собственность не защищена, если ее можно отнять, используя властное положение, то приоритет власти над собственностью очевиден. Если собственность надежно защищена законом, если ее нельзя отнять по прихоти правителя или представителя власти, триггер «власть-собственность» переключен на собственность.
Великая хартия вольностей, принятая в 1215 году, заложила основу для защищенности частной собственности. Триггер «власть-собственность» переключился на собственность. С этого времени в Англии начали возникать предпосылки для развития буржуазного общества, а если шире – для становления западноевропейской цивилизации, поскольку правовое сознание уверенно распространялось в странах Западной Европы. Как указывает Эрнандо де Сото в книге «Загадка капитала», имеющей длинный подзаголовок «Почему капитализм торжествует на Западе и терпит поражение во всем остальном мире» (2000 г., перевод на русский – 2001 г.): «… собственность – это не некий объект, который можно сфотографировать или нанести на карту. Собственность не является первичным свойством активов. Она представляет собой юридическое выражение экономически значимого согласия относительно активов. Закон – это инструмент определения и реализации капитала. На Западе закон в меньшей степени поглощен отражением физических свойств зданий или земельных участков. Его главная задача – обеспечить действенность процессов или правил, позволяющих обществу извлекать их этих активов потенциально содержащуюся в них дополнительную ценность. Собственность – это не активы сами по себе, а согласие между людьми по поводу того, как следует этими активами владеть, как их использовать и как обмениваться». Трудно не согласиться с де Сото, частная собственность – прежде всего предмет согласия между людьми, и это согласие в странах Западной Европы научились достигать уже в средневековье.
В России собственность никогда не была защищена. Многие столетия она давалась в качестве милости монарха и отбиралась, когда отношение монарха менялось. К примеру, после введения опричнины в 1565 году Иван Грозный нещадно конфисковывал боярские и княжеские вотчины, передавая их дворянам-опричникам. Но бесправие распространялось на все слои населения. Побывавший в России в 80-е годы XVI века английский дипломат Джайлс Флетчер отмечал в написанной по итогам поездки книге: «Народ, стесненный и лишаемый всего, что приобретает, теряет всякую охоту к работе». Карл Витфогель неоднократно подчеркивал, что для деспотического правления характерно стремление не допустить, чтобы собственники развились в самостоятельную политическую силу.
Ситуация начала меняться во второй половине XVIII века при Екатерине II, но лишь в отношении дворянства. В 1775 году был издан манифест, согласно которому дворянам позволялось свободное заведение любых промышленных предприятий, а в 1785-ом появилась Жалованная грамота дворянству, закреплявшая монопольное право дворянства на владение землей, недрами и крепостными крестьянами. Наиболее серьезные изменения произошли во второй половине XIX века – появились определенные гарантии неприкосновенности частной собственности для всех слоев населения, что всерьез сказалось на развитии экономики. Но в условиях бытовавшего правового нигилизма, значительной коррупции собственность не имела надежной защиты.
В советское время частная собственность вообще была отменена. Однако, как справедливо отмечает И.Чубайс, фактически государственная собственность использовалась в интересах малой части населения – партийной номенклатуры. Что касается современной России, то мы опять имеем ситуацию, когда закон вроде бы защищает интересы собственников, но правоприменительная практика такова, что представители власти и силовых структур без особого труда отнимают не только малые и средние, но и крупные предприятия. Примеров тому не счесть. Реальной защитой собственности является не закон, а «крыша» в лице представителей силовых структур или власти. Триггер «власть-собственность» по-прежнему остается у нас переключен на власть.
Поскольку Февральская революция не успела создать в России правовое государство, в плане взаимоотношений власти и собственности можно говорить о преемственности в истории Российской империи – СССР – современной России. Но та ли это преемственность, которой надо гордиться?
Государство или человек?
Еще один культурный триггер «государство-человек». В этом случае тоже возможно только два варианта: либо приоритет за государством, либо за человеком. Данный триггер срабатывает позже «власти-собственности», но он имеет не меньшее значение. Фактически он изменяет тип государства. Конституционные монархии и республики появились именно как ответ на переключение триггера «государство-человек», что было вызвано изменением отношений государства и общества, появлением гражданских свобод, становлением гражданского общества.
В странах Западной Европы и Северной Америки давно установился приоритет человека перед государством, что, как показывает многовековый опыт, отнюдь не разрушает основ государства. Он заставляет власть считаться с интересами граждан, исходить из этих интересов, а решения принимать, учитывая мнение различных групп населения. Тон в этой сфере задавала всё та же Англия. Иван Грозный высказывал в своем письме королеве Елизавете I удивление: «почто слушаешь мужиков торговых?» – так он величал купцов, заседавших в парламенте. А для Елизаветы это была данность – парламент существовал в Англии с XIII века.
Индустриальный подъем в Туманном Альбионе, начавшийся еще в XVIII столетии, показал, что свобода личности и равенство всех перед законом не только оправданны морально, но и чрезвычайно полезны для общества. В массовом сознании все прочнее укоренялись убеждения, что права и свободы личности священны и неприкосновенны, что они более значимы, чем любые интересы общества и государства. Именно это имел в виду Гуго Гроций, когда писал в знаменитом произведении «О праве войны и мира» (1625 г.): «Государство есть совершенный союз свободных людей, заключенный ради соблюдения права и общей пользы».
И в Российской империи, и в Советском Союзе в массовом сознании государство всегда стояло выше человека. Именно это являлось определяющим. Власть при решении стоящих перед страной проблем неизменно исходила из приоритета интересов государства, и общество в подавляющей своей части принимало это как должное. Упомянутый выше Джайлс Флетчер писал в своей книге: «Правление у них чисто тираническое: все его действия клонятся к пользе и выгодам одного Царя и, сверх того, самым явным и варварским образом». Так что англичан уже в те времена удивлял наш способ жизни, напрочь пренебрегающий интересами отдельных людей.
Говоря о традиционной роли государства в России, основатель французской социологической школы Эмиль Дюркгейм писал в 1902 году в книге «Государство и общество в России»: «У западных народов Европы государство было скорее следствием спонтанного развития общества; политическая организация здесь сформировалась постепенно, под влиянием экономического, демографического и нравственного состояния страны. Исторический процесс развивался здесь снизу вверх. В России оно происходило противоположным образом. Государство там организовалось до общества, и именно оно общество и организовало». Фактически Дюркгейм дает объяснение тому, каких образом в России, равно как и в странах Востока, сохранился приоритет государства перед человеком, в то время как в Западной Европе укоренилась иная парадигма. Дюркгейм продолжает: «Судя по ряду признаков, похоже, что результат деятельности государства носит поверхностный характер и не имеет глубоких корней. Поскольку политическая организация не выражает нравственное устройство страны, она почти не смогла глубоко ее затронуть. Вероятно, там имеет место простое ее наложение, точно так же, как в Китае». Дюркгейм показывает, что приоритет государства перед человеком не создает эффективного государства, связывая последнее с его политической организацией, которая должна выражать нравственное устройство.
Последователь Дюркгейма Марсель Мосс в книге «Социализм и большевизм» (1925 г.) отмечал, что большевизм «прилеплен к российской жизни» и «удерживается у власти теми же методами, что и царь», то есть силой – военной и полицейской. Мосс говорит об искусственном, неорганичном характере государства, как в Российской империи, так и в СССР. Отсюда и необходимость в постоянном подавлении, в опоре на силу, а не на общество, на его поддержку.
На фактическое отсутствие в России общества указывал еще известный русский историк и философ К.Д.Кавелин (1818-1885), подметивший, что в России «были бояре и не было никогда боярства, были, есть и будут духовные, купцы, мещане, ремесленники, крестьяне, но никогда не было и по-видимому не будет духовенства, купечества, мещанства, крестьянства в смысле действительных сословий. Все наши разряды, не исключая дворянства, означали род занятий, общую повинность, тягло или службу, но никогда не имели они значения общественного организма, общественной формации, с задатками политической или общественной связной жизни».
Трудно не согласиться с тем, что Российская империя и Советский Союз – совершенно разные государства. Как и современная Россия по отношению к ним. Осознанной исторической преемственности, разумеется, не было ни после октябрьского переворота 1917 года, ни после августовских событий 1991-го. Но можно говорить о невольной, неосознанной преемственности, осуществляемой в силу менталитета, культурных особенностей народа России, в том числе той его части, которая занималась коренными преобразованиями. Несмотря на то, что большевики в своем гимне пели: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим…», весьма скоро выявилась удивительная похожесть многих черт этого «нового» мира на прежний, свергнутый. Это, прежде всего, полная централизация и концентрация социально-экономической жизни; это всесилие государства, его безусловный приоритет перед человеком, пренебрежение реальными интересами граждан, даже тех, ради кого будто бы создавался «новый» мир; это бюрократический характер государства, отмеченный всесилием и безответственностью чиновничества.
Сходство старого и «нового», выстроенного большевиками мира было подмечено давно. Уже в 1920 году известный монархист, один из лидеров фракции националистов в IV Государственной думе, один из создателей Добровольческой армии Василий Витальевич Шульгин (1878-1976) увидел преемственность советской России по отношению к Российской империи. По мнению Шульгина, что бы ни думали и ни говорили большевики, они восстанавливают могущество, единство и границы России «до естественных пределов» и «подготавливают пришествие самодержца всероссийского». Шульгин оказался прав. Как писал в обширном исследовании «Традиции и инновации в современной России» (2008 г.) социолог Александр Гофман: «… несмотря на радикализм большевистского проекта, полную смену социокультурной и политической символики и море крови, пролитой в революции и гражданской войне, 25 октября 1917 г. система традиционных социальных институтов, существовавшая до февраля этого же года, себя восстановила. Произошел поворот на 360 градусов, и новые люди, большевики, самоотверженно и беспощадно боровшиеся с царским режимом, продолжили его же старую генеральную линию».
Шульгин не остался в гордом одиночестве. К примеру, наш выдающийся философ Николай Александрович Бердяев (1874-1948) также подчеркивал преемственный и органичный характер большевизма по отношению к истории России, его глубоко национальный и традиционный характер. Разумеется, речь шла не о полной преемственности – советская власть уничтожала и изгоняла старую интеллигенцию, зажиточных крестьян, всячески притесняла религию, навязывала стране коммунистическую идеологию. Но в главном преемственность осуществлялась. В том, что по-настоящему роднило СССР и Российскую империю, что позволяло называть вторую «тюрьмой народов». Эта преемственность была замечена и зарубежными исследователями. Так, упоминавшийся выше Карл Витфогель в книге «Восточный деспотизм, сравнительное исследование тоталитаризма» (1957 г.) высказывал мнение, что через «девять месяцев после падения полууправленческого аппаратного государства, созданного царизмом, большевистская революция расчистила дорогу тотально-управленческому аппаратному государству СССР». Витфогель считал построение социализма в СССР возвратом к восточной деспотии на базе современной, на тот период, индустрии.
Необходимый России переход к приоритету человека перед государством никак не может считаться восстановлением преемства с «исторической Россией», как называет ее И.Чубайс.
Уважение к человеческой личности и самоуважение
Тесно связана с приоритетом человека перед государством такая составляющая культуры, как уважение к человеческой личности. При всей своей обычности и кажущейся несерьезности уважение к человеческой личности – фундаментальный фактор. И важная составляющая западноевропейской культуры.
Самоуважение, внутреннее достоинство – обратная сторона уважения к личности. Важнейший фактор, делающий человека реальным членом общества, гражданином в полном смысле этого слова. Более двухсот лет назад хорошо известный в то время немецкий философ Карл Экартсгаузен в книге «Благоразумие, соединенное с добродетелью», предназначенной для юношей из знатных семей, писал (дается в переводе 1795 года): «Какую бы ты в мире роль ни играл, сколь бы ни велико было счастье твое, но не забывай никогда, что ты человек». И чуть ниже: «Когда ты являешься к своему начальнику или великому человеку, не делай никаких жалобных мин: твердое присутствие духа и спокойствие да господствуют в чертах лица твоего, но взор твой должен при том быть важен и почтительности исполнен». А в главе «О непрезирании простых людей» Экартсгаузен подчеркивал: «Оказуемое же простому человеку уважение всегда основывается на внутреннем достоинстве». Так что самоуважение считалось важной чертой в Германии в столь давние времена – пусть в высших слоях общества. Но это задавало и уважение к личности в обществе в целом.
В истории России никогда не было уважения к человеческой личности, ни в период Российской империи, ни во времена СССР, ни в нынешней России. Разумеется, были те, кто понимал роль этой составляющей культуры, как и самоуважения. К.Д. Кавелин писал: «Личность, сознающая сама по себе свое бесконечное, безусловное достоинство… есть необходимое условие всякого духовного развития народа». Увы, но подобное мнение не находило поддержки в обществе. Более того, идея важности личности оспаривалась в царской России. Как отмечает в книге «Санкт-Петербург: Российская империя против российского хаоса» (2008 г.) известный философ Владимир Кантор: «Причем оспаривавшие не отрицали необходимости личности, но видели ее подчиненной стольким социальным институтам (от общины до государства), столь растворенной в хоре, что сам принцип, породивший современную цивилизацию, в которой мы живем, благами которой пользуемся, опасности которой разделяем, оказывался упраздненным». И далее: «Нигде в Европе государство не обладало такой властью над жизнью и собственностью своих подданных, как в России. Соответственно, и независимая индивидуальность в такой стране появлялась с трудом, с чувством вины за свою особность, исповедуя культ народа, общинного сознания, что вело к отрицанию самой идеи личности либо к появлению весьма специфического типа личности вопреки, а в конечном счете к так называемому "культу личности"».
Но более существенным стоит признать следующий вывод, сделанный В.Кантором, согласно которому в Российской империи (впрочем, как и в СССР): «Личность не защищена и стремится укрыться в некую мифическую соборность. Но эта пресловутая российская соборность говорит как раз о неумении, неспособности русского человека быть самим собой. А общество, где личность не сформировалась, есть соединение людей, не способных каждый сам по себе нести за себя всю полноту ответственности, а потому деструктурирующих социум, превращающих его в некий социокультурный хаос… В том обществе, где человек не сам по себе, а лишь частица единой силы, единого общества, этот человек оказывается чрезвычайно одинок и беззащитен. Государство не печется об отдельном человеке. Он может полагаться только на собственную изворотливость, умение терпеть и быть незаметным. Иными словами, не имея сообщества независимых людей, которые могли бы ему помочь, он, не становясь личностью, становится гораздо большим индивидуалистом, чем любой буржуа на Западе. На правительство у него надежды нет, а близкий его, как он понимает, столь же бессилен. В периоды катастроф (скажем, сталинских репрессий) жизнь по принципу «каждый за себя» выявила себя как ведущая общественная константа».
Нынешние руководители России все более уподобляются руководителям СССР, которые не были заинтересованы в становлении личностей. Они хотели иметь не желающих рассуждать, послушных исполнителей, за которых думает начальство, а их задача – выполнять приказания. Отсюда идея человека-винтика, части целостного механизма, которым должно являться государство. Но человек-винтик не может быть личностью, у него рабская психология, у него нет самоуважения. Он не может быть частью общества. Поэтому в СССР, как и в Российской империи, фактически не было общества в истинном значении этого понятия – как совокупности людей, имеющих общность происхождения, положения, интересов и целей, осознающих свою причастность к происходящему в стране и свою ответственность за ее будущее. Нет общества и в современной России. Поэтому гражданская активность затрагивает незначительную часть населения России. А власть является фактически бесконтрольной. И во всем этом нет нарушения давних традиций.
О демократии в России
И.Чубайса пишет в своей статье: «Говоря современным языком, институты демократии действовали у нас во все времена, кроме советских». Но это не отражает реальности. Скажем, при Иване Грозном начался созыв Земских соборов, были внедрены элементы самоуправления на местном уровне. Однако, именно Иван IV уничтожил в 1570 году Новгородское вече – наиболее яркий исторический пример отечественной демократии.
Земский собор вовсе не представлял из себя ветвь власти. В XVI веке только начинался процесс формирования земских соборов как общественного института, первоначально он не был чётко структурирован, и его компетенция не была строго определена. Механизм созыва, порядок формирования, состав земских соборов долгое время не были регламентированы. В любом случае, представители посадских людей в него не входили, а все решения принимал царь. Лишь в 1610 – 1613 гг. при ополчениях Земский собор превращается в верховный орган власти, решающий вопросы внутренней и внешней политики, принимающий Соборное уложение. Именно в этот период времени земский собор играл наиболее важную роль в общественной жизни России. В 1613 – 1622 гг. собор действует почти непрерывно, но уже в качестве совещательного органа при царе. С 1622 по 1632 год деятельность соборов прекращается, а с 1632 по 1653 год соборы созываются только для решения важнейших вопросов внутренней и внешней политики: так в 1649 году на Земском соборе был принят свод законов Русского государства – «Соборное уложение 1649 года».
В 1684 году состоялся последний земский собор в российской истории. Он решал вопрос о вечном мире с Речью Посполитой. После этого земские соборы больше не собирались, что стало результатом проводимых Петром I реформ общественного устройства России и укрепления абсолютизма. Лишь в марте 1711 года Петр I учредил в качестве высшего органа государственной власти и законодательства Сенат, члены которого назначались царем.
Предшественником Государственного совета был Непременный совет, учрежденный в апреле 1801 года сразу после восшествия на трон Александра I. Государственный совет был высшим законосовещательным органом Российской империи с 1810 по 1906 год и верхней палатой законодательного учреждения Российской империи с 1906 по 1917-й. Членов Государственного совета назначал и увольнял император, все решения также принимал император, причем не всегда при этом учитывалось мнение большинства членов совета. Демократией это можно назвать лишь с большой натяжкой.
Государственная дума Российской империи, являвшаяся нижней палатой парламента, впервые избранная весной 1906 года, стала первым представительным законодательным органом в нашей стране. Увы, но его деятельность была прервана осенью 1917 года.
Что касается местного самоуправления, то несомненно положительный опыт земств, начало которому положили реформы Александра II, был полностью уничтожен большевиками. И это единственная сфера, в отношении котором можно говорить о необходимости преемственности с «исторической Россией».
Что делать?
Нам ничего не остается, как вслед за Герценом и Ленином отвечать на извечный в России вопрос: что делать? Восстанавливать преемство с «исторической Россией», преодолевая разрыв? Но из всего сказанного выше видно, что не было разрыва в истории России. Попыткой разрыва с прошлым стала февральская революция. Однако большевики быстро вернули Россию в привычную колею. И нам не разрыв надо устранять, а выводить нашу страну из той колеи, в которой она движется со времен Андрея Боголюбского.
Если мы хотим быть Европой, надо становиться ее частью, не теряя при этом своей самобытности. Принадлежность к западноевропейской цивилизации не отменяет национальных особенностей. Немцы не перестали быть немцами, англичане – англичанами, французы – французами, датчане – датчанами и так далее, хотя все эти народы разделяют одни базовые ценности. Прежде всего это уважение к человеческой личности, законопослушность, неприкосновенность честно заработанной частной собственности. И.Чубайс пишет: «Преемство учитывает западный и советский опыт, сознает, что Русская идея должна быть модернизирована, но исходит из того, что основой идентичности должна стать исторически обоснованная, собственная система ценностей». Что войдет в эту систему ценностей? И стоит ли изобретать паровоз? Неужели нам не подходит то, что уже опробовано и дало положительный результат? Или, может быть, уважение к человеческой личности, законопослушность, неприкосновенность частной собственности не совместимы с нашей идентичностью? Как и независимый суд, и реальное разделение властей?
Нам надо менять нашу культуру. Не теряя при этом нашей самобытности. Потому что отнюдь не разрыв в истории породил наши застарелые проблемы, и не чей-то злой умысел, а то, что в головах людей, населяющих нашу страну.
Автор – генеральный директор журнала «Знание-сила»,
участник Конституционного совещания 1993 года.
Опубликовано в журнале «Посев» № 10 за 2014 г.