Союз Писателей Москвы

Советский и российский литературовед, историк, доктор филологических наук, критик, писательница, мемуарист, общественный деятель.. Основная сфера литературоведческой деятельности – история русской литературы советского периода (особенно творчество М. А. Булгакова, Е. Замятина, М. Зощенко, М. Козырева), поэтика, история русской филологической науки, архивоведение (архивное дело и его история), текстология. Председатель Всероссийского булгаковского фонда. Автор около десятка книг прозы для подростков.

Много раз в последние годы Семен Самуилович Виленский оказывался на краю жизни. Помощницы, любившие и жалевшие его, говорили обреченно:

– Всё… Умирает…

– У тех, кого Колыма выпустила живьем, – такой потенциал, что ни нам, ни медикам оценить его не дано.

Так и было. Продолжалась не только физическая жизнь, но поразительно бурная деятельность ума и воли этого выдающегося человека. Замыслы новых и новых действий рождались в его не знающем покоя и усталости сознании.

Когда в 2011 года вышла книжка «Стыковка лет. Воспоминания», я писала: «Герои живут в сегодняшней России. Среди нас, рядом с нами. Но они неизвестны нашим подросткам. Хотя именно в отрочестве – не позже! – нужны, необходимы образцы для подражания. Если подлинные образцы остаются неизвестными – их заменяют ложные. И это опасно, потому что практически необратимо». Писала, что автор книжки мемуаров – «колымчанин» (не житель Колымы, как, может, кто подумал, а много лет долбивший там – по воле «успешного менеджера», любимца половины сегодняшних россиян, – вечную мерзлоту)…

«Это с ходу сочиненное мною стихотворение, – вспоминал Виленский, – я пропел на мотив польского гимна в подмосковном Перхушкове, в по-весеннему светлой березовой роще. Шел победный 1945 год. Я только что принят экстерном, при конкурсе 25 человек на одно место, на филологический факультет Московского университета. В Перхушкове со мной было несколько будущих сокурсников. Донёс кто–то из них. …Приводя четверостишие в протоколе допроса, следователь не решался вывести своей рукой: “Сталин”. В конце концов пожертвовал рифмой – вместо “Сталин” написал в скобках: “Далее следует имя любимого вождя советского народа”».

Юношу этапируют в Сухановскую тюрьму (но он этого не знает). Страшнее ее, по единодушному мнению зэков, не было.

«В этой тюрьме люди сходят с ума. Кричат, воют. …Требую вызвать прокурора.

В ответ: “Можем вызвать следователя”. Следователь мне не нужен. Ему надо одно: чтобы я подписал, что хотел убить Сталина…

Сырость. Холод. Не могу повернуть голову – вся шея покрыта фурункулами. Белье такое ветхое, что нельзя сплести веревку, чтобы удавиться. Всё предусмотрено. …Книг нет. Писать не положено. От безумия спасают стихи. Сочиняю на память. Дня не хватает…

Работал там как никогда… До сих пор помню сочиненные там стихи».

Объявленная юношей голодовка и настойчивые требования: “Вызовите прокурора” привели, естественно, в карцер.

В подвале посреди проходной комнаты – «большая бочка и табуретки. Привыкнув в тюрьме к парашам, я по наивности подумал, что это тоже параша… Узкий каменный мешок… Холодные мокрые стены, по ним сползает вода… Вдруг за дверью карцера шум и возня. Отчаянный вопль. И голос: “Шпарь ему яйца!” В ужасе понимаю, что за дверью пытают людей, что большая бочка вовсе не параша…».

Это всё – если кто еще не понял, не успел выучиться по свежим учебникам истории профессоров Данилова и Филиппова, – ради модернизации, в целях индустриализации.

А узнал Виленский, что был он именно в Сухановке, только 10 лет спустя, в 1955 году, у генерал-полковника ГРУ, после девяти лет сталинских лагерей передвигавшегося в инвалидной коляске. «Меня интересовал таинственный спецобъект. Я успел перечислить всего несколько его примет – и человек в коляске сказал уверенно: “Вы были в Сухановке. Обычно оттуда не возвращались…”»

Решение Особого совещания – десять лет лагерей. «Террористом я себя не признал – наверное, потому, что не шпарили кипятком».

Странный эффект – неотрывно читаешь про эти ужасы, не впадая в депрессию, а на каком-то подъеме. И вдруг понимаешь: это необычайно сильная личность на каждой странице перемалывает изображаемые обстоятельства.

Вот почему я уверена – на этой книге, на примере потрясающей жизни Семена Виленского как на образце для подражания можно (и нужно) воспитывать подростков. Чтобы, прочитав, они сказали отцу, водружающему в наши дни памятник Сталину, – Ты что, отец, – с ума сошел?

…Сегодняшняя местная власть в Пензе поясняет – на своей земле люди имеют право, оказывается, ставить что угодно!.. Обдумываю в связи с этим официальным разъяснением – нельзя ли мне у себя на даче водрузить памятник Чикатилло, убившему в сотни тысяч раз меньше людей, чем Сталин?.. Есть еще вопрос к пензенским властителям – и памятник Геббельсу в вашем городе на частной земле можно поставить?..

В годы Перестройки Виленский учредил вместе с другими узниками Колымы историко-литературное общество «Возвращение». Впоследствии он с горечью писал, что о нем «если кто и знает, то в основном благодаря нескольким статьям и интервью самого председателя общества. Официальные и либерально-демократические средства информации умалчивают не только о делах «Возвращения», но и о самом его существовании. Оно оказалось для них в равной степени неудобным». Весьма, весьма горькие, но, подтверждаю, – увы, справедливые слова. В прямой связи с этими его оценками ситуации – сегодняшние памятники Сталину.

…30 октября 1991 года – меньше, чем через два месяца после конца советской власти у стен Белого дома, – в День политзаключенного, на митинге на Лубянской площади было объявлено о проведении обществом «Возвращение» весной 1992 года конгресса «Сопротивление в Гулаге».

На этом митинге у Соловецкого камня Семен Самуилович, глава общества «Возвращение» и инициатор Конгресса, говорил: «…Гражданское достоинство немыслимо без исторической памяти. Новым поколениям необходимо знать судьбы тех, кто провидел гибельные для России последствия большевистского переворота, знать о неравной борьбе с тоталитарным режимом, на которую отважились одиночки, знать о восстаниях заключенных, сотрясавших Гулаг. Некоторые из руководителей и активных участников этих восстаний еще здравствуют. К стыду нашему, они безвестны и одиноки».

…Помню, как в последний день работы Конгресса автобус отправлялся в Сухановку. Трудно поверить – но в нем не оказалось НИКОГО, кроме детей и внуков зэков и немногих еще живых участников восстаний…

НИ ОДИН журналист не проявил интереса к самому страшному месту заключения и пыток невинных жертв Сталина и его строя. А это были еще 90-е годы!.. Не «нулевые» и не сегодняшнее время! Вот когда, значит. Это начиналось…

Много лет Виленский отбирал, редактировал и издавал лучшие образцы (вкус его был безошибочен) прозы – например, четыре тома неведомого прежде читающей России Георгия Демидова – и мемуаров о Гулаге. Неутомимо, за всех бездействующих (действующих – замечаете? – почти не видно; уехали из России или предаются ламентациям по поводу в ней ныне происходящего: непыльная работенка) занимался просвещением непросвещенных. Для него было очень ценно, что эти книги не оседают в Москве – мы развозили их по библиотекам России, где их – как важно было ему это знать! – представьте себе, очень ждут.

Последнее его дело, в которое он, как всегда, погрузился с головой, – это была конференция, посвященная Демидову и Шаламову, с успехом прошедшая в начале марта. Он проследил за всем детально (уже совсем не видя, все решительно держал в памяти!), с пронзительной ясностью своего ума. И наконец-то сумели мы с ним реализовать давно поставленную задачу: активное участие в работе конференции приняли российские подростки… Как же он этому радовался!.. Мою заключительную статью в сборнике материалов конференции мы подробно обсуждали по телефону поздно вечером 22 –го. А в 6 утра 23-го мне позвонили…

Все эти дни звучат и звучат в голове со школы памятные строки: «Природа-мать! Когда б таких людей Ты иногда не посылала миру, Заглохла б нива жизни…».

Прощальное слово об одном из лучших людей России

Мариэтта ЧУДАКОВА (Москва)