АВТОБИОГРАФИЯ

 

Родился в августе 1941г. в Чувашии, куда из Москвы с заводом «Прожектор» была эвакуирована мама. В Москву мы вернулись в конце 1944г. Отца впервые увидел в 1945г., когда бригаду морской пехоты, где он служил, перебрасывали на Чукотку.
Закончил Военно-медицинскую Академию и почти 30 лет прослужил в Вооружённых силах. Начинал авиационным врачом, закончил службу ведущим хирургом госпиталя.
Писал много, но, в основном, истории болезни. После демобилизации вернулся в Москву, работал в хирургической клинике.
В девяностых годах внезапно возобновились стихи, и это было одним из самых сильных и ярких впечатлений «гражданской» жизни.
С 2004 соредактор и издатель литературного альманаха «Складчина».

Автор книг стихов:

 

«Дорога к храму» - «Медиум», Москва, 1994г.,
«Поговорим» - «Кахоль лаван», Москва, 2010г.
«Мидреш» - «Кахоль лаван», Москва, 2011г.
Книга прозы «Тыча» - «Зебра Е», Москва 2012г.

 

 

Член Союза писателей Москвы.

* * *

Я проснусь однажды старым,
очень старым и седым,
и пойму, что даже даром
не хочу быть молодым.
Но за этим поворотом,
на изломе бытия,
станет грустно отчего-то,
словно я уже не я,
будто в этом старом теле
постепенно, не спеша
незаметно постарела
вместе с телом и душа.
А шальная, молодая,
вместе с телом молодым,
постучалась в двери рая
и растаяла как дым.
Но и этой старой клуше,
хоть она не молода,
хочется ведь песни слушать,
спрашивать: ты любишь, да?
Не могу понять, хоть тресни:
если будет страшный суд,
кто из них тогда воскреснет,
чье ей тело поднесут?

И когда взмахнет десницей
шестикрылый Серафим,
с телом чьим соединится,
хорошо ль ей будет с ним?
Вдруг душе, что постарела,
испытала боль и грусть,
не свое предложат тело,
Юное предложат тело...
Ну, и ладно, ну, и пусть.

* * *

Ах, друг мой, право не беда, 

что мы внезапно постарели.
С людьми такое иногда
случается на самом деле.
И я не стал бы тосковать,
об этом и писать неловко,
но как-то грустно сознавать,
что кончится командировка,
и здесь на трепетной земле,
где было зыбко и тревожно,
в мерцающей полночной мгле
проснуться будет невозможно.
И только изначальный свет,
неизъяснимый свет творенья,
проявится сквозь бездну лет
мелодией стихотворенья.
Но на закат похож восход,
и жизнь, еще, как прежде, длится,
и наступает новый год,
и пусть душа не убоится.

* * *

 

Мы будем счастливы ещё,
что б ни случилось...
По впалому пространству щёк
слеза скатилась.
Мерцала ранняя звезда
подарком скудным,
сырой туман крыльцо лизал
щенком приблудным.
А ты смотрела на меня,
ты так смотрела…
И оставалось лишь три дня
до смерти тела.

* * *

Ну, что такое человек?

Прах, дуновение...
И жизнь его от силы век,
Одно мгновение.

То воспаряет к небесам,
То с бездной вровень,
И Господу кричит - А сам?
И ты виновен!!!

Не верю я тебе, не ве...
И чрез мгновение, -
Ведь это я не по злобе...
Прах, дуновение.

* * *

Я прошу не справедливости,

Милосердия прошу,
Буду я просить о милости
До тех пор пока дышу.
Не ищу обоснования,
Мол, была жизнь непроста,
Для любви и покаяния
Разомкни мои уста.

ПРОРОК

Из пустоты текут слова

без мыслей и без чувств,
вот так насквозь растет трава
и в зелень плещет синева,
и марево, как тетива
дрожит, и… вспыхнул куст.
Он вспыхнул пламенем речей,
а я при чем? Ведь я ничей,
косноязычен я и гол,
и робок, не по мне глагол,
и голова моя пуста,
замкни, Господь, мои уста,
случайно я в кресте дорог,
я не пророк.
Но ничего кроме огня,
и в мраке ночи, свете дня,
теснясь, волнуясь и звеня
несет меня поток.
Противился я сколько мог,
но слов поток, словно потоп,
несет меня.

* * *

Раз воплотиться, только раз,

но непременно в человека,
жить независимо от века,
пред ним не опуская глаз.

И ввысь пройти ущельем тесным,
и в небесах парить, как птица,
и, став стихом, рисунком, песней,
развоплотиться.

* * *

Вся наша жизнь – лишь узкий мост,

идём мы сквозь туман,
спешим на свет далёких звёзд,
а вдруг они обман?
Но сколько б ни было нам лет,
как в детстве верим в чудо,
и жаждем получить ответ:
кто мы, куда, откуда...

* * *

Всё в порядке, старик, всё в порядке, 

Жизнь пока шелестит за окном,
А со смертью играю я в прятки,
Чаще ночью, а изредка днём.
Незаконное время воруя,
Отдаваясь блинам и икре,
Безвозвратную ссуду беру я
Словно прикуп в картёжной игре.
Мне известно, кто в ней проиграет,
Но мне по фигу, веришь ли, брат?
Я играю, пойми, я играю!
И, неважно, какой там расклад.
Жизнь порою похожа на покер
Был во фраке, сегодня в тряпье,
Но с усмешкою вбросил вдруг джокер
Озорной и бесстрастный крупье.
Он по-шулерски карты тасует,
Готов срезать, как вальдшнепа влёт,
Он смеется, но я не пасую,
Я уверен, к утру повезёт.
И когда рассветёт, всё распишут,
Пот со лба незаметно стерев,
Угадаю скорей, чем услышу
Доннер ветер, вотс хэппен, пся крев.

* * *

Я думал, чувствовал, я жил,

мечтал, любил, страдал, дружил,
знал горе и беду,
но ведь и радость тоже знал,
гармонии ловил сигнал,
и с ветром был в ладу.
И ветер звуки приносил,
и об одном лишь я просил,
чтоб было мне дано,
обрывки слов слагать в стихи
и извлекать из шелухи
поэзии зерно.
И это счастье, этот свет
мне осветил десятки лет,
и если что-то жаль,
то детский лепет, женский бред,
след тайны в дыме сигарет,
прощания печаль.
Ничто не вечно под луной,
поэтому, не ной,
не хнычь, не бойся, не дрожи,
не умирай во лжи.
Есть только здесь и лишь сейчас,
и все, что можешь в смертный час -
будь честным пред собой,
и зная, что бессмертья нет,
благослови угасший свет
немеющей губой.

* * *

Жизнь прошла, но ведь была,

А могла и не случиться,
Наяву иль только снится
Взмах бесшумного крыла?
Но в неведомой дали,
в ускользающей вселенной
Чье-то сердце заболит
непременно.
Ночь. Беспамятство. Вновь снится
взмах бесшумного крыла,
жизнь могла и не случиться,
но была...

ГОД СОБАКИ

Вступив во владенья собаки
Надеюсь, что огненный пёс
Спасёт от раздоров и драки
От бедствий, унынья и слёз.
И хвост, закрутивши колечком,
Разгонит он тени в углу
И любящим верным сердечком
Рассеет ненастье и мглу.
И станем друг другу мы ближе
И всем, кто с ним с детства знаком,

Душевные раны залижет
Шершавым своим языком.
И там, где никто не поможет,
Когда разразится гроза,
Он лапы на плечи положит,
Доверчиво взглянет в глаза.
И ветви пушистые елей
Из давних и памятных лет,
Подобьем ушей спаниеля
Любовно качнутся в ответ.

 

ЛИРИЧЕСКАЯ–ПАТРИОТИЧЕСКАЯ

В Тель-Авиве, Москве иль Майами,
Беззащитна, отважна, нежна,
Лишь одна мне нужна мне, моя мне,
Лишь моя мне, нужна мне жена.
И пусть бабы в Нью-Йорке иль Мьямне
Строят глазки, какого рожна?
Лишь одна мне нужна мне, моя мне,
Лишь моя мне, нужна мне жена.
Не нужны мне Парижи и Бонны
И чужая страна не нужна,
Не нужны мне маркизы и донны
Лишь моя мне, нужна мне жена.
Не оставлю я камня на камне,
Разлетится любая стена.
Дайте мне лишь мою, лишь моя мне
Лишь моя мне, нужна мне жена
Ночь опустит лиловые ставни
Мы одни, наконец, тишина
И шепнет мне на ухо тогда мне,
Лишь моя мне, шепнет мне жена.
Снег сойдет и проклюнется озимь,
Среди хлябей российских и луж,
Строг, беспечен, смешлив и серьезен
Нужен мне лишь один мне мой муж.

* * *

Жаль, всего полтора понедельника

дымный воздух московский мне путь
в небо цвета небесного тельника
скоро взмою и свистну: фью-ить.
До свиданья Бутырская улица
и Савёловский малый вокзал,
где стоят вперемежку, сутулятся
те слова, что тебе не сказал.
Шлифовал, расставляя отточия,
не успел, ты меня извини,
но пока ещё жизнь не закончена,
есть еще предпоследние дни.
Распахни двери, окна и форточки,
не жалей ни тепло, ни уют,
вмиг слова, что сидели на корточках
загалдят, зашумят, запоют.
И до тех пор, пока это тянется,
я с тобой пребывание длю,
мы с тобой никогда не расстанемся,
я тебя дольше жизни люблю.

 

* * *

у тебя висит тоска на губе,

да и в целом внешний вид так себе,
всю неделю все не так, кое-как и это факт,
знать колесики не в такт по судьбе.
Так бывает, вроде бы, все тип-топ,
только вдруг сосулька хлоп - прямо в лоб,
и осколков мельтешенье – вдрызг,
и машины перед носом – визг.
Жизнь куражится, плетет вензеля,
только кажется спокойной земля,
вон как кружится вкруг солнца и оси,
и звенят колокола на Руси,
все прими и ничего не проси.
Все свершится, все случится в свой черед,
пламень плеч и расставания лед,
и ненужных встреч запутанный след,
и любовь как смерч на краешке лет.

* * *

Если ты три раза “нет”

мне сказала,
надо покупать билет,
и с вокзала –
прочь, куда даже глаза
не смотрели,
в глушь забиться, в замять, за
снег, метели.
Но пусть даже трижды “нет”
просвистело,
а к утру едва «привет»
шелестело,
значит, тьфу и ерунда,
между прочим,
что послышалось тогда,
поздней ночью.

* * *

Я тебя любил, не понимая,

не умел и не хотел понять,
ведь на то, что полюбил, не зная,
невозможно злиться и пенять.
Так любил я грозовое лето,
солнце, ливни, лунный звездопад,
громы, что с ворчаньем шлялись где-то,
забредая изредка в наш сад,
град и ливень, рухнувший стеною,
молний свет, расчерчивавший тьму,
мощь судьбы, непостижимой мною,
неподвластной сердцу и уму.

Как в челне, сорвавшемся с причала,
вниз срываясь и взлетая ввысь,
сердце пело, плакало, кричало,
слезы благодарности лились.
Но законам следуя природы,
замелькали дни календаря,
ты менялась в унисон с погодой,
нудный дождь иль снегопад даря.
Но ведь я любил тебя другую:
ливни, грозы, молнии и град,
и, не понимая, но ревнуя,
нежен был и злился невпопад.
Мы расстались, но в начале мая,
в небесах я знаменье ловлю.
Я причину гроз не понимаю,
но, как прежде, грозы я люблю.

* * *

Замело все следы без следа,

хорошо поработала вьюга,
никогда не найти нам друг друга,
никогда, никогда, никогда.
Вновь вернемся назад в города,
в толчею, гул машин, звон трамваев,
мы друг друга в толпе не узнаем
никогда, никогда, никогда.
Но закрою глаза, вот беда,
где бы ни был, везде и повсюду -
только ты, я тебя не забуду
никогда, никогда, никогда.

* * *

Между ночью и рассветом
в сизой дымке
вдруг мелькнет перед поэтом
невидимка.
Как он счастлив грешный,
если изловчится
и ухватит в тьме кромешной
хвост жар-птицы.
А потом при свете дня
с удивленьем,
ощутит следы огня,
стих-творенья.

* * *

Земля не зря, как в вальсе крутится,

чуть отклонивши стана ось,
у нас осенняя распутица,
у вас опять весна насквозь.
У нас идут дожди унылые
и в лужах палые листы,
у вас цветут с нездешней силою
мне неизвестные цветы.
И все ж, скажи, какая разница,
осенний лес, цветочный взрыв,
когда, как прежде, юность дразнится,
про время года позабыв.

* * *

Уже прошел миллениума год,

и новый век отметил день рожденья,
мелькают дни и новый день грядет,
ни памяти в нем нет, ни снисхожденья.
Лишь мы, из года в год переходя,
из века в век, сменив тысячелетье,
несем в себе, под снег, под шум дождя,
всю нашу жизнь, как вздох, как междометье.
Мы как сосуды полные вина
вины, любви, отчаянья, надежды,
и жизнь, пока не выпита до дна,
тела меняя, страны и одежды
струится в нас, течет.
Куда? Бог весть…
Но воздухом земным покуда дышим,
мы, будущему отправляя весть,
жизнь переводим в текст. И пишем, пишем…

* * *

Давным-давно, задолго до начала,

(история ещё не началась),
не слово было, музыка звучала,
гармония в ней зрела и рвалась
на волю, и грядущего основа,
наперекор не начатой судьбе,
в безвременье формировала Слово,,
чтоб слово Ухо создало себе.

Есть уши, но никто не хочет слушать,
у всех своих забот невпроворот,
и всё пространство от небес до суши
заполонил один огромный рот.
И только музыка – предвечный вечный дух,
ждёт времени, когда возникнет слух

ОКТАВА

Если кресло скрипнет – никто не съест,
но шуметь окрест всё равно нельзя,
ведь у До – хозяина здешних мест,
подросли уже сыновья.
Самый старший – наследник, красавец Ре,
он давно подрос и давно в игре,
он умён, как гном, и силён, как тролль,
а какая стать! Только вот в чём соль,
он пока ещё только вживается в роль,
он готов им стать, но пока не король,

нет, пока он ещё не король.


А за ним след в след, гибок словно лоза,
с виду не атлет, не глядит в глаза,
и бесформен, как дым, и неуловим,
и в любой момент готов быть другим,
на любого в толпе он похож меж людьми,
но загадочней призрака братец Ми,
и попробуй его пойми.
Толст и важен на вид младший братец Фа,
как Фальстаф сановит и пуглив как дрофа,
но, когда рядом с ним из охранников взвод,
он локтями и пузом таранит народ,
он забавен как шут, но лишь время придёт,
он не только своё, он чужое возьмёт,
непременно с корнем урвёт.
А за ними сестрицы – одна к одной,
то ли лани, то ль львицы.
то в холод, то в зной
окунаешься взглядом, и даже герой,
находясь с ними рядом, становится в строй.
Но глухою безлунной ночною порой
снисхожденья у них не проси,
Соль, Ля, Си,
Соль, Ля, Си,
Соль, Ля, Си.

Есть одна только радость на свете – игра,
без неё нет пространства, одна лишь дыра,
по сравнению с нею всё тлен и мура,
по сравнению с нею мура всё и тлен,
ей младенцы внимают из белых пелен,
и согбенные старцы, поднявшись с колен,
есть лишь музыка – радостный плен.

ВЕСНА СВЯЩЕННАЯ

Шесть десятков музыкантов,

а мелодия одна,
виртуозы и таланты
чашу разопьют до дна,
Тянут выше, выше, выше
скрипки, флейты и кларнет,
выше окон, выше крыши…
в светлом небе тает след.
И вытягивают душу
уцепившись за смычки,
тоньше, тише, дальше, глуше
и… ударными в клочки.
Контрабас, виолончели
раскачали вверх и вниз,
и качели – карусели
закружились, понеслись.
Словно огненные губы,
раздирающие твердь,
геликон, тромбон и трубы,
и литавр злая медь.
Но внезапно ввысь из бездны,
из глубин летейских вод
странной нежностью железной
голос подаёт фагот,
И из сумрака разлуки
прорывается гобой,
и взорвали коду звуки –
Воскресенье и разбой.

9 МАЯ 1974г.

«Этот праздник со слезами на глазах…»

Мой отец пропахал всю войну
преимущественно в глубину,
в землю по бескозырку вгрызался,
чтобы в артналёт уцелеть,
он, наверное, очень старался,
чтоб прошла, не заметив, смерть.
Он морпехом был, а морпехам
умирать на земле не к спеху,
западло, коль завалит глиной,
но однажды осколок минный
его сидор тощий пробил
и чуть до смерти не убил.

Он вернулся, а я уже был,
я его поначалу боялся,
хотя он не кричал, не дрался,
лишь зубами порой скрежетал,
если бы не этот металл,
я бы раньше его полюбил.
Не тогда, когда сам стал отцом,
когда понял, как он безмерно
уставал. С посеревшим лицом
он в палате лежал больничной,

было всё безнадёжно, скверно,
жить ему оставалось два дня.
Он открыл глаза, ? всё отлично,
? прошептал, ободряя меня.
Умер он девятого мая,
за окном расцветала сирень,
до сих пор я не понимаю,
что я чувствую в этот день.
На пять лет я уже дольше прожил,
вновь сирень цветёт за окном,
но с годами он старше и строже,
а я рядом стою – пацаном.

* * *

Аты-баты, шли солдаты,
шли солдаты на войну,
так могли идти мы с братом,
вслушиваясь в тишину.
Вслушиваясь, вспоминая,
папа, мама, ось земная…
И, качаясь на оси,
раз словечко, два словечко,
там деревня, здесь местечко,
и трепещет жизнь, как свечка…
Сохрани нас и спаси.

* * *

Жила была девочка Маня,
носила цветочек в кармане.
Спросите, какой? Спросите, какой?
И я Вам скажу: голубой.
А Манина мама, чудачка,
однажды купила собачку.
И Вы догадались, какую?
Конечно же, голубую.
А бабушка, Манина, Тина,
ужасно любила картину,
где домик над светлой рекою
дышал тишиной и покоем.
Втроём они жили на дачке,
с цветочком, картиной, собачкой.
и дачка, я это не скрою,
конечно, была голубою.

А в речке медового цвета
от зноя спасалося лето,
и в омута чёрном оконце
всплывало подсолнухом солнце.
За пойменным лугом темнели
прохладною зеленью ели,
и медные всполохи сосен
пугали ненастную осень.

Над речкою этой, над лесом,
над лугом, над пойменным плесом
бездонная чистая синь
безмолвно взывала: спаси…
Спасибо за жизнь и за счастье
Принять в этой жизни участье.

…Картина, цветочек в кармане,
собачка и девочка Маня.

 

Полную версию книги в формате pdf можно посмотреть и скачать в электронной библиотке IM WERDEN (Германия, Мюнхен), пройдя по этой ссылке

 

http://imwerden.de/cat/modules.php?name=books&pa=showbook&pid=4095