Игорь Харичев "Мы и Россия". Издательство Вест-Консалтинг, М.,  316 стр., предисловие Л.Аннинского

 

Повести и рассказы, вошедшие в эту книгу, опубликованы в последние десять лет, начиная с 2003 года. Среди них произведения, написанные как в ироничном ключе, так и в жанре серьезной прозы; есть социальная фантастика, и есть старый, проверенный реализм. Все повести и рассказы объединяет одно – боль за Россию, страну с очень непростой историей, особую территорию на Земле. Настолько особую, что впору допустить: её состояние впрямую влияет на состояние всей Вселенной.

 

Дары Данайцев

Игорь Харичев продолжает социально-психологическую экспертизу нашей реальности. Я продолжаю эту экспертизу комментировать. Параметры те же. Хотя интонация меняется.

Интонация предыдущей книги самим заглавием намекала на игру: «Будущее в подарок». Будущее вызывало авгурову улыбку, а уж подарок точно зашкаливал к Лаокоону, боявшемуся данайцев с их коварными дарами. Однако содержание книги было сугубо серьёзно: демократическая перестройка России, с технологическими уточнениями: что делать с районами, жители которых перестраиваться не захотят. Какая уж там игра…

Новая книга Игоря Харичева, напротив, озаглавлена сугубо серьёзно: «Мы и Россия» – с подзаголовком, отваживающим читателя от всякой игры: «Размышления о нас и нашей стране».

Настроившись на соответствующий лад, я раскрываю первую повесть – «Виват, Россия!» и с первых строк натыкаюсь… на незабвенного майора Пронина, анекдотический образ которого вселён автором во внука, тоже Пронина и тоже майора.

Вот уж действительно персонаж, народом обласканный до анекдота. Причём вполне непредсказуемо. Кто знал и кто запомнил бы литератора Льва Сергеевича Шаповалова, если бы под укороченной для детектива фамилией «Лев Овалов» он не пустил бы в свет своего героя, который был вполне предсказуемым персонажем для брошюрки 1941 года, напечатанной в серии «Библиотека красноармейца», а шагнул же в народное сознание – то ли как герой всамделишный, то ли как герой шуточный.

И ладно бы Харичев просто использовал легендарное имя, так ещё и обыграл, усугубив шуточность: когда успешному майору-внуку генерал прочит чин полковника, – тот отвечает: не надо, тогда-де придётся растить ещё и правнука – но тоже непременно майора…

Это уже сквозной приём книги «Мы и Россия»: отыгрыш общеизвестного персонажа.

Мало вам Пронина? – принимайте Чапая. «Где должен быть командир? – Впереди, на лихой машине!»

Заметный прогресс со времён братьев Васильевых: картофелину заменяет бутерброд с икрой, командир красуется не на лихом коне, а на лихой машине…

Легендарный герой, перевоплотившийся из комдива в майора и перескочивший на лихой машине из 1919 года в 1941-й, сопровождает нынешнего читателя в наш 2013-й, погружая нас в мифологически-анекдотическое пространство.

Тост майора: «За нашупобеду!» – не пробуждает ли в нашем читателе кинозрителя послевоенных лет с незабываемым «Подвигом разведчика» в заднем уме?

А ответ майора Пронина О-очень большому начальнику: «Я просто больше, чем я есть… Потому что это Россия. Здесь всё больше, чем оно есть», – не пробуждает ли читателя стихов, помнящего, как великую строку Евтушенко переколпачивали опять же в тост: стакан в России больше, чем стакан? Опять дух пародии витает над размышлением.

Властитель умов телезрителей, призывающий их: «Пусть говорят!» и переименованный в Андрея Махалова, – разве не подкрепляет эту пародийность?

Но вот в этом пародийном пространстве вы напарываетесь на формулу, вышибающую вас из этого весёлого настроя.

В центре сюжета оказывается академик, который долгие годы искал и наконец нашёл… формулу спасения России.

Тут, оторвав взор от любимой широкой страны и устремившись душой в любимую же вертикаль (от барина, который всегда во всём виноват до царя, который всё решит, а если не решит, то тоже будет во всём виноват), – этого академика герой Харичева должен немедленно доставить к Президенту вместе с формулой спасения России… Президент ждёт…

Подождите, дайте дух перевести… Чего ждёт? Формулу. И что тогда? Формула спасёт страну!? Да что же это за страна такая, которая ждёт спасения от формулы!

– Страна Россия, – отвечает майор Пронин. И готовится доставить академика куда следует… То есть на самый верх.

Тут ему пытаются помешать враги (сбоку, впрочем, не понять, с какого) – враги, не желающие спасения России. Сюжет!

Я переспрашиваю: а что, стране только и требуется – найти формулу? Не брезжит ли пародийность в самой постановке такой задачи? Вы вслушайтесь: формула спасения России… Это что: шутка, анекдот, розыгрыш?

Так нет же: реальность.

Разве не упираются в этот сакраментальный вопрос со всех сторон нынешние идеологи, ищущие спасительную идею, которая разом высветлит мозги миллионам сограждан? «Общечеловеческая идея», «Русская идея»… Вот бы слово найти!

А может, это вообще тысячелетняя грёза россиян: зацепиться бы за какое-нибудь слово, чтобы остановить разброд и шатания! Зацепились же пращуры за «самодержавие», подпирали формулу «православием» да «народностью»! Пока не шатнулась история в очередную крайность. И опять нашлась формула: «коммунизм». С детализацией в стадиях: «от каждого по… каждому по…». И не формулами ли спасали советские вожди дело, доводя их до лозунгов? «Электрификация». «Индустриализация», «Коллективизация». Если не «всего мира», то «по всему фронту». И с неизменным «коммунизмом» на все времена.

Но вот коммунизм отменился. И по всему фронту – чесотка переименований. Всё та же мания. Города, переименованные Советской властью, – обратно в досоветские. Неистребимая вера в магию слова, которое переменит реальность. Ступор на спасении через формулу.

Это уже не весёлое пародирование в стиле «командир на лихой машине». Игорь Харичев упирается в проблему, действительно осаживающую нас в реальность. Ищем петушиное слово… волшебную идею… формулу спасения.

Но и это ещё не финал нынешнего нашего самопознания. Дело в том, что враги, похищающие академика с его формулой, – никакие не враги, а… те же самые надёжные наши спецслужбы, только разных подразделений.

Знают ли они друг о друге? Вряд ли. Но хоть кто-нибудь в их руководстве знает об этой дублированной технике похищений? А бог его знает. Может, и президент не знает, а те и эти особые отделы докладывают ему. Прибалтийский след... Лондонский след… А он решает: тянуть ли нефтепровод через Прибалтику или в обход…

Но дело-то даже не в этом. Не в том, какой «след». Дело в том, что с самого верха тайные службы параллельно и одновременно шуруют в России с разных направлений.

И это не разваливает страну?

А может, это как раз и спасает её? Вопрос настолько выпадает из обычной логики, что кажется абсурдным. Но ведь именно спасительные формулы искали правители, стремившиеся удержать страну от распада, в котором участвовали. Колчак верил в свою формулу, Ленин – в свою. Насчёт Ленина у Харичева сказано, что его идеи – полная чепуха. То есть, вряд ли Ильич видел реальность за своими химерами. Я думаю, что именно это он и видел: накренившуюся реальность. А хватался за «пролетариат», за «коммунизм» и прочие бродячие призраки того времени, потому что не за что было больше ухватиться. Чтобы перевернуть Россию туда, куда она уже накренилась.

Но это всё – в ситуации Гражданской войны и вообще военного времени. А в ситуации мирной «передышки»? Партия вроде бы одна, но фракции раздирают её смертельно. Гулаг эти фракции стережёт и дробит, но и фракции караулят друг дружку, и каждая имеет формулу спасения. А в целом создаётся облик страны, которая без конца спасается, громя по очереди приверженцев этих формул и ссылаясь на волю народа, народ же мечтает о единстве, а проваливается в междоусобия.

«Монолитная Россия» неотразимым пугалом маячит у Харичева в сегодняшней экспертизе тысячелетнего чресполосья.

Президент, понимающий, что мы живём в «новом информационно-коммуникационном мире», выслушивает советников и советчиков.

Один поясняет:

– Народ – носитель суверенитета и источник власти. Власть всегда от народа. Поэтому, когда народ ругает власть, он ругает самого себя. Таким образом, не надо бояться народной ругани.

Другой напирает:

– Они сладострастно описывают якобы мерзостную природу русского человека, мечтающего лишь о том,чтобы напакостить соседу, и способного хорошо работать только из-под палки в тисках тоталитарного режима. Это возмутительно!

Участники этого диспута думают об одном и том же: найти спасение от распада страны, то есть научиться терпеть народную ругань, не доводя дело до тисков и до палки, но на всякий случай укреплять и стены, чтобы они, гнилые, не разваливались, когда ткнёшь.

В эпоху рынка и гласности стена называется: банкет.

Игорь Харичев посвящает этой теме самую большую свою повесть, а поскольку тени и дары данайцев продолжают маячить в его экспертизах, то подзаголовок к «Банкету» звучит так: «Пособие для начинающего патриция». То есть для нынешнего прохиндея, который хочет в этот патрицианский заповедник любой ценой проникнуть.

Для этого надо знать правила проникновения или, лучше сказать, условия пребывания участников банкета – как постоянно пребывающих, так и на время прибывающих.

Что же они там делают?

Во-первых, едят. Бесконечно. И пьют, понятное дело. Во-вторых, у них всегда праздничное настроение. У всех, обязательно! В-третьих, они убеждены, что недоступны, то есть, что общаются только с равными себе. Никаких чужих ни в один зал этого многозального банкета охрана не пропустит.

Прокомментировать?

То, что они без конца жуют и булькают – с тостами и без, но с непременным смакованием сверхмодных винных марок и неслыханных заморских рецептов, на мой вкус, несколько перегружает у Харичева повествовательную ткань: во всяком случае, я как читатель с трудом перевариваю такое количество съестного в чужих животах. Однако отдаю должное экзистенциальным истокам подобного чревоугодия: сколько же надо было голодать народу, кладя зубья на полку при каждом природном и социальном бедствии (каковыми полна российская история), – чтобы без конца заедать эту историческую жуть! Праздник обжирания как гиперкопенсация голодухи.

«Праздник жизни, который нескончаем». «Жизнь, кажущаяся ярким праздником». Праздник – как мечтаемый образ жизни… Чьей жизни, я спрашиваю, – этих вот избранных? А что, в народе, в огромной глубинной массе его – не живёт разве неизбывная жажда праздника, которым прерывается тягучая лямка повседневности? И разве не становится в русской жизни любой праздник – освобождением от этой проклятой лямки – уходом в гульбу без края?

Так что завсегдатаи банкета зря думают, будто они на Руси – что-то особое. Хотя и общаются – только с избранными и только как избранные. Сквозь лёгкий налёт пародийности харичевского описания (габитус) чувствуются тысячелетние хроническое болезни русской души (диагноз), которые, может, и не болезни уже, а склад органики (спасительный рецепт).

Они ведь, банкетчики, не только едят и пьют. Они работают.

Как?

«Каждый беспрерывно что-то пишет, согласовывает, прорабатывает, решает».

Что решает, с кем решает? С какими-то ловкими поставщиками, не обеспечившими доставку каких-то дефицитных приборов… Но доставщики не сами же делают эти приборы! Всё делается руками (и умами) тысяч работников, за которыми стоят миллионы работяг, добывающих для этого металл и энергетику, а их надо ещё и кормить, и не в банкетных залах, а в рабочих столовках и на полевых станах, среди земли, то ли вспаханной, то ли брошенной по нашим «праздничным» временам.

Между лямкой повседневности и гульбой от этой повседневности – гигантская тысячелетняя реальность. Между бунтом и диктатурой, диктуемой силами этого же бунта. Между Гулагом и Реабилитансом.

И это – нормальная жизнь? Спасительная формула?

Да, спасительная. В страшные эпохи войн и нашествий. С запада, с востока, с юга. Или от надрыва сил при собственном продвижении. На запад, на юг, на восток. Куда пустят. А в паузах этой героики – праздник чаемого безделья, безумие от того, что не за что гибнуть, не во что верить, нечем занять ум и душу. И судорожное нагромождение стен и запретов, замков и заборов. Потому что иначе – «полный бардак». От пустоты на месте спасительных формул.

Вот такая плата за безопасность на гигантском пространстве, где нет естественных границ, а опасность на каждом шагу диктует повседневный образ жизни (и смерти), где сила – в руках бандитов и правоохранительных органов, договаривающихся между собой, а огромная «серая» масса людей думает, что она и впрямь серая, то есть делает вид, что она так думает, а мыслями она – или на банкете, или…

Или так:

«Изощренное испытание – жизнь в России, потому что страна вроде бы цивилизованная, а всё время находится что-то, что отравляет существование, подталкивает к подлости. Очень трудно оставаться человеком в таких условиях, но в этом смысл испытания – тебе подлянку, а ты держись, не поддавайся. Короче, Россия – особая территория. Настолько особая, что её состояние впрямую влияет на состояние всей Вселенной».

А как же наша особость в этом вселенском всесмешении? Голос крови?

«Национальность по крови может не совпадать с той национальностью, которая определяется самоощущением человека. Если человек думает по-русски, если ему близка русская культура, если, наконец, он считает себя русским, он русский, несмотря на то, что в нем течет другая кровь. Неважно какая, армянская, еврейская или польская».

Абсолютно согласен с этой самохарактеристикой! Остаётся вопрос о том, что делать.

«Россия – из антивещества… Следует дать свершиться (свершаться? - Л.А.) тому, что неизбежно… Пусть всё идет, как идёт».

Прохиндей идёт – на банкет. Потому что в массе народа живёт мечта: если не сломать все стены, то хотя бы проникнуть за стены. И, значит, перед нами не прохиндей, а человек, проникшийся общим чувством нашей эпохи. Ощущением чаемой народной правды, то бишь немедленной справедливости.

Правдами и неправдами он проникает-таки в запретные залы; в конце концов его засекают, изобличают, выставляют вон и даже собираются наказать.

«– Наказать его надо. За наглость. Примерно наказать. Но потом вернуть. Человек он полезный. Наш человек».

Божественная музыка слышится ему (и мне) в этом дополнении к приговору. Значит, не только в массе «серых» прохиндеев, «подталкиваемых к подлости», живёт мечта попасть на банкет избранных, но и сама элита, вкушающая банкетную праздничность, должна пополнять свои ряды теми из прохиндеев, которые выкажут соответствующие способности.

А они выкажут! Так что стена между властью и народом – если не гнилая, то прозрачная. Иначе всё давно бы взорвалось.

Оно и взрывается, когда вонь от гнили доходит до небес.

А в мирные промежутки, подобные тому, какой мы имеем сейчас? Проблемы исчезают?

Нет, не исчезают. Вот их далеко не полный перечень, по Харичеву:

«Следователь может открыть дело, а может закрыть, оперативники могут подбросить наркотики, оружие, а могут не заметить их. Прокурор может выдвинуть обвинения, а может не выдвинуть. Судья может осудить, а может и оправдать; судебный исполнитель, если захочет, заставит выполнить решение суда, а то возьмёт и посмотрит на всё сквозь пальцы».

Виновники – чиновники. Крапивное семя. Начальники.

«У каждого начальника свой заскок. Один большой теннис обожает, другой – японскую борьбу, третий – пчёл или хоккей. Один девочек любит, другой – мальчиков».

Сплошные взятки и откаты… Ну что с этим делать?

Следователей, прокуроров и судей, безобразничающих на своих постах, снимать, судить и сажать. Чиновников, нарушающих неписанные законы, прижимать и возвращать в разумные рамки. Девочек и мальчиков от их похоти – спасать. А также пчёл, хоккеистов, теннисистов и японских борцов.

Ну, и что же, «коррупция» исчезнет?

Никогда!

Обуздывать, ставить пределы подлостям, давать по рогам зарвавшимся – да!

Искоренить? Нет. Не удастся. Потому что это образ жизни. И коренится он в народе, привыкшем сводить концы в бесконечности, где всё без конца смешивается, разграничивается и вновь смешивается. Могут покалечить, засадить или, по крайней мере, устроить неприятности по службе, а если не хочешь неприятностей, знай правила жизни.

Правила известны. Неписанные:

«Не нарушай, не ругай власть, не воруй слишком много, делись с теми, от кого зависишь».

Зациклились, понимаешь, на «коррупции». Да она – просто очередной псевдоним того, что было всегда.

«Бакшиш, мзда, подмазка, хабар, барашек в бумажке…»

Я бы и «нос» добавил к этому списку: то, что несёшь, чтобы дать, а при неудаче остаёшься с носом.

Ключевое слово: подарок.

Подарок из будущего. Подарок на будущее. Будущее как подарок.

Что же это в нас? Предельная иррациональность, лечащаяся беспредельной рациональностью. Вселенная, лучащаяся в беспросвете. Антивещество в роли вещества. Всеотзывчивость и безответность. Любовь ко всему миру и презрение к самим себе. Русский дух. Проклятые вопросы.

Чёрное и белое не различить, пока дело не обернётся красным и белым? Но красное против белого – это уж последняя ясность. А чёрное с белым – вопрос повседневный, стоящий перед каждым. Когда у верёвки два конца… и надо выбрать, какой конец твой.

Пора откомментировать финальный аккорд книги Харичева, последний пункт его экспертизы.

«Я повесился. В ванной. На веревке, которую мать использовала, чтобы сушить белье. Обманул все-таки этого капитана. Я освободился».

Про «этого капитана» – чуть ниже. Для начала оценим конец – конец героя. Монолог самоубийцы. От первого лица. Как бы с того света. Монолог прохиндея, который на этом свете умел проходить в закрытые двери, иногда несовместимые.

Однако совместил – роль платного осведомителя, которого «этот капитан» внедрил в оппозиционную противозаконную группу, и роль активного участника этой противозаконной группы, как приказал «этот капитан».

Надо крутиться между теми, кому ты пишешь доносы, и теми, на кого пишешь.

А если по мере того, как делаешь оба эти дела, ты понемногу проникаешься идеями тех вождей, к которым подставлен?

Идеи – в духе проклятых вопросов. Надо устраивать шествия, митинги и демонстрации, требуя своего права на эти шествия, митинги и демонстрации. Масляное масло? Антивещество в роли вещества? Кому должен сочувствовать герой Харичева, подвешенный на верёвке о двух концах? И тем, и другим - вполне в духе отечественной традиции, где тайные организации и секретные службы шуруют параллельно, то есть с двух концов разом?

А в чью пользу и во имя чего шуровал Евно Азеф? Штатный чин Департамента полиции и одновременно – руководитель боевой организации эсэров – он когда был искренен: когда выдавал боевиков властям, спасая тем самым от гибели важных начальников, или когда организовывал теракты, обрекая этих самых начальников на гибель? (Между прочим, обрёк и попа Гапона, который тоже не поймёшь кто: то ли провокатор, увлёкший рабочих на кровавое шествие, то ли радетель за рабочих, надеявшийся им помочь).

В отличие от Гапона, Азеф сумел отвертеться если не от смертного приговора, то от его исполнения – удрал. Умер в 1918 году от болезни почек, своей смертью, в германском госпитале.

В России ему не дали бы умереть своей смертью: угробили бы или родные эсэры, или родные полицаи – в зависимости от того, какой конец верёвки оказался бы реальнее, то есть ближе. И уж точно прав Харичев: само наличие такой верёвки о двух концах – роковой выбор человека, решившегося на активное участие в нашей истории.

Интересно, а Дмитрий Богров был когда искренен: когда работал тайным агентом на полицию (и стрелял в Столыпина при явном её попустительстве) или когда входил в организацию эсэровских боевиков-максималистов, то ли провоцируя их на смертельные подвиги, то ли отдаваясь этому смертельному делу всей душой? Полиция его не выгораживала – казнила незамедлительно (через десять дней после покушения). Голову петле Богров подставил спокойно и с достоинством (потому что ненависть к Столыпину и ко всей правящей камарилье была истинным символом его революционной веры?).

Где же там вера, а где имитация? Где подвиг, а где провокация? В какой синодик вписывать человека, когда будущее, за которое он отдаёт жизнь, наконец, наступает? И что это за светлое будущее, которое требует тёмных жертвоприношений?

А уж от чего не удрать и не отвертеться: будущее – не подарочек.

Я имею ввиду великое будущее. Если распадёмся, переродимся, исчезнем как великий народ, проклятые вопросы снимутся сами собой. Если же и дальше суждена нам судьба великой страны, то великое будущее всегда тяжко, горько. И тогда надо быть готовыми ко всему. Кроме одного варианта (сейчас я напомню заголовок предыдущее книги Игоря Харичева), что будущее будет преподнесено нам в подарок.

Притопает в образе ещё одного коня, подаренного грекам-троянцам греками-данайцами?

Про такого коня и написал Вергилий в «Энеиде», вложив в руки Лаокоона копьё, а в уста – фразу, которая вошла в золотой фонд всечеловеческой мудрости:

– Quidquid id est, timeo Danaos et dona ferentes!

Что переводится так: что бы это ни было, боюсь данайцев, даже и дары приносящих.

Закончу тем, что сказал по этому поводу замечательный филолог, мой университетский учитель Николай Иванович Либан:

– Лучше бояться, чем испугаться.

 

 

Лев Аннинский