2010
Александр ГЕРАСИМОВ
Родился в 1978 году. Поэт, автор книги стихов «Стиходрамы»; переводчик поэтов Болгарии, Сербии, Украины, Польши, Словакии, Венгрии, Грузии… Участник совещаний молодых писателей Москвы и Подмосковья, автор нескольких периодических изданий, в том числе газеты «Литературные вести» и журнала «Кольцо А», а также нескольких выпусков ежегодника «День поэзии».
* * *
Сюжет уместился в черту меж дат.
Коротенький был сюжет:
Сначала – школьник, потом – солдат.
Обоих на свете нет.
И тот, и другой, выходя за порог,
Рукою махали: «Пока!
До скорого!» Но всё равно итог –
Суглинок и облака…
С землёю ясно: в её состав
Уходим, свершив труды.
А вот про душу букварь и устав –
Как в рот набрали воды.
Так значит, требы свои умерь,
Но впредь живи, не горюй.
Ведь, если хочешь, – молись и верь;
Не хочешь – окстись и плюнь.
Приспеет время, всему свой срок,
Наступит и твой черёд:
Услышишь свой самый последний звонок,
Как колокол (Хэм не врёт).
Окончишь четверть, семестр, год.
Как по колее вековой –
Безусый взводный, сырой окоп,
Ранение в штыковой.
И новый мальчик пройдёт, как ты,
От школьной линейки до
Еле зримой – своей! – черты
Рубца между дат: «Итого»…
* * *
Кто надиктовывает стихи нам,
Если они одновременно
Цветик уральского малахита,
Гимн Рамаямы и Джон Леннон?
Если они в тчк телеграммы
И в отражении на роговице
От панорамы радужной гаммы
До лакированной жостовской птицы.
Всё: махаоны вокруг влюблённых,
Звук ледохода и вкус каравая,
Дождик осенний, птицы на клёнах…
И отпевальная, и строевая…
Всё вверх стихами, видеть не сложно –
Одушевлённое множится рифмой.
Чувствовать это дано подкожно,
Дрожью в спине, холодеющей лимфой.
Кто надиктовывает стихии?
Веруем, а посему меж делами,
Слушая слышим, ведь не глухие…
Он и меня надиктовал маме…
* * *
Когда отклокочет во мне механизм,
Когда отшагаю я сам
От мелочных и бытовых укоризн
По лесенке к небесам,
Ты будешь заглядываться в окно,
Смотреть, как снуют воробьи.
Ты вспомнишь, как я высыпал им пшено,
Чтоб кончились птичьи бои…
Ты вспомнишь меня и мой заспанный вид,
И то, как тебя я любил.
Свершится. И сердце не заболит.
Куда его, кто торопил?!
Свершится. И я улыбнуться смогу
Уже только с фотолиста.
Тебе и прохожим. И даже – ему
И всем, кто меня пролистал.
Простится ли эта улыбочка мне?
Надеюсь и верю, что да…
Ведь каждый упрётся в ворота в стене
В назначенные года.
Ворота откроют и выйдут встречать
В воробышковой суете…
И жизнь можно заново будет начать.
И с лесенки выйти к тебе.
* * *
В кафешке тихо. Сидим в углу.
Есть два эспрессо и суп с котом.
Ты знаешь, милая, я могу
Сказать про всё, что нас ждёт потом…
Потом, когда заблестят глаза,
Потом, когда я открою зонт,
Когда мы двинем с тобою за…
За синей птицей, за горизонт.
Когда напротив – аквариум,
Где в синем свете плывут мальки.
И к чёрту всё: и передний ум,
И утопающих, и буйки.
Когда озябнешь, я обниму…
Вокруг сентябрь трясёт листвой.
Когда по лужам, когда ко дну
Пойдёшь со мною, а я – с тобой…
Когда дыханьям крест-накрест лечь,
Когда измята уже постель…
Когда… Как голову будут сечь,
Не скажут дикторы новостей.
Я не читатель кофейных гущ,
Но кофе выпит. Зовёт труба.
А что до мнимых эдемских кущ,
То вряд ли мы попадём туда…
Сижу на самом, что есть, краю,
Но разве это не всё равно?
Пойдём! Я руку тебе даю.
А сердце… Сердце твоё давно.
Ах, да... Ведь я же сказать хотел
О том, что ждёт нас с тобою впредь…
Да всё, что можно желать от тел,
Плюс нежелание умереть.
Пусть рыбки в синей плывут воде
И снуло смотрят на наш дуэт.
Мы – здесь, напротив. И мы нигде…
Стекло меж нами. И весь сюжет.
* * *
Она – его морфий, морфема, сладостная тюрьма,
Вечная теорема, но не Коши, не Ферма…
Носит французский запах, кофе со сливками пьёт…
Он рядом с ней – о трапах не помнящий самолёт.
А в голове – круженье, над головою – пар.
Верует в продолженье, как в крылья свои Икар.
Он может и без обязательств, он ждёт диалога тел,
Но женщина – вне предательств, а самолёт улетел…
И оба знают: случится, как писано на небеси:
Достаточно насладиться и больше не выйдут шасси.
Достаточно перьев и воска, молчания тет-а-тет,
Чтоб встала ждать труповозка паденья героев в кювет.
И всё же, как по закону бутера, жанра и проч., –
Хлеб к маслу, масло к бекону… Двуслойно ложатся в ночь.
Так действует притяженье: вспорхнул – получи омлет!
Любовь – это перерожденье рассудка в спасительный бред.
* * *
Из России с любовью, в неведомый мне Пекин
Я пишу мимо адреса, мимо посольства, полпредства…
Я пишу… И ещё не придуманный «Вопрекин»
Подавляет тоску, как вполне седативное средство.
Подавляет тоску по тебе, потому что тебя
Нету рядом со мною. И это такая же данность,
Как и то, что все ночи длиннее в конце декабря,
А свиданья короче, но больше за них благодарность.
И я дальше пишу… Без «кому» и без марок к тому ж.
Без мороки, однако. Без лишних сю-сю и отточий.
Я пока что дышу! И неровно! Но всё-таки груш
Ни касаться, ни есть не имею пока полномочий.
Между тем в январе, по утрам, – посветлей-веселей.
То ли будет ещё с наступлением тёплых маюлей?!
Дай-то Бог! Но грядущее – неба серей.
И туман пеленает судьбу… Не твою ли, мою ли?
Вот такое письмо на деревню… Деревню, да к де…
Нет, не дедушке, – девушке! Впрочем, не та нынче эра.
На другую планету письмо! Где – куда там Москве иль Чите –
Сквозь границу глядит миллиардный прищур КНРа.
Каждый день на неделе и каждую – каждую! – ночь
Диалоги с тобою хранят меня от детонаций,
Даже мнимые, даже повторенные точь-в-точь
(смс и е-мейлы – не средства для сублимаций)…
Через Стену – к тебе! Наплевать мне на тысячи ли.
Что с того, что Великая, если и эта – по росту?!
Ты ответишь, наверно, что, мол, снова я сочинил.
А я просто смолчу, ведь всё гениальное просто…
Что ты видишь сейчас? Восстановленный Бадалин?
Или Я Бао лу – средоточие ширпотреба?
Верю, милая, – первое, и от красивых долин,
И от горных хребтов манит выше извечное небо.
По хутунам идёшь или в тихой кафешке сидишь,
Поедая лапшу и, палочками барабаня,
Говоришь про ушу, юанями шелестишь
И молчишь про уйгуров и будущее Тайваня.
Поднебесная ты, в Поднебесной гуляешь стране…
За меня в Хоухай – на удачу – закинь-ка монету!
Это только сейчас я остался, увы, в стороне,
Но, надеюсь, иначе мы выйдем к ближайшему лету.
Вперевес всей китайщине (грамоте, ценам, еде
И хайтековским гаджетам, слизанным у Европы),
Я зову тебя к дому, на Родину, в местности, где
Появилась на свет, и где почва согреет стопы.
Остывает чаёк, снегопад за окном, немота…
Исчириканный лист – не стихи, – инструмент терапии.
Как положено всё: и подушка в мычании рта,
И холодная простынь… Утопию – утопили.
Мне не сладко сейчас, укрепляю эффект халвы,
Повторяя «Ни хао!» с бесстрастностью попугая.
И, готовый на всё, в том числе на начало главы,
Я в России, с любовью, жду тебя, дорогая…
ОТКЛИКИ
Лауреатом премии имени Риммы Казаковой стал поэт Александр Герасимов
Галина Нерпина поздравляет лауреата
Лауреатом литературной премии имени Риммы Казаковой «Начало» стал поэт и переводчик Александр Герасимов, сообщил в среду Первый секретарь Союза писателей Москвы Евгений Сидоров…
«Внимательно рассмотрев и обсудив стихи молодых авторов, жюри присудило премию имени Риммы Казаковой за 2010 год поэту Александру Герасимову, автору книги стихов «Стиходрамы» и многочисленных литературоведческих статей», – сказал Сидоров...
Александр Герасимов является также переводчиком, благодаря его труду появились художественные переводы поэтов Болгарии, Сербии, Украины, Польши, Словакии, Венгрии, Грузии, Китая и других стран. В настоящее время к печати готовится его новый поэтический сборник, добавил Евгений Сидоров.
РИА НОВОСТИ,
19.05.2010
Ольга КРЫЛОВА
Наше дело – донорство...
Вспоминая Римму Казакову
Александр Герасимов читает стихи
у памятника Римме Казаковой 26 мая 2010 г.
Сегодня на Ваганьковском кладбище Москвы состоится торжественное открытие памятника всенародно любимому поэту Римме Казаковой, а после этого в Центральном доме литераторов пройдет вручение литературной премии ее имени. Лауреатом премии за 2010 год стал поэт Александр Герасимов. Накануне награждения «Вечерняя Москва» задала ему несколько вопросов.
– Премия называется «Начало». Значит, предполагается, что она адресована дебютантам?
– Да, Союз писателей Москвы решил выделять этой премией тех, кто только начинает свой путь в литературе. Предусмотрено возрастное ограничение в 35 лет. Честно говоря, не знаю точно, за что жюри решило отметить именно меня, но по формальным рамкам я прохожу, мне 32 года.
– Кого из мастеров вы считаете своими учителями в поэзии?
– На самом деле фамилий довольно много. Очень помогли поэты Владимир Корнилов и Римма Казакова.
– Какой была Римма Казакова?
– Она была предельно открытой. И памятник, поставленный ей на Ваганьково, такой же: он похож на стоящую вертикально раскрытую книгу, соединенную крестом. Памятник двойной: Казаковой и ее сыну – писателю Егору Радову. «Страницы» памятника отражаются друг в друге: сын – в матери, и наоборот. Внизу – тоже книга, с автографами. И ваза для цветов...
Когда мы начали общаться с Риммой Федоровной, я стеснялся ей звонить. А потом стало очевидно, что она – человек без дистанции. Если оказывался в гостях, то и чаем поила, и супом кормила. Ее кухня была, пожалуй, литературным штабом. Сколько народу там перебывало?! Одному Богу известно. А скольким беседы на этой кухне помогли?! Казакова давала и творческие советы, и жизненные... При этом у самой жизнь была не сахарной. Но вопреки всему она писала так: «Наше дело – донорство,/ сколько ни отдашь,/ выплеснуть до донышка/ душу – страсть и блажь./ Пусть не удостоится/ и хвалы подчас,/ иссушает донорство,/ истощает нас, –/ но воздастся стояще! / Пустоту утрат/ наше дело, донорство,/ возместит стократ...». И донорство это было среди прочих дел. Частички ее крови ощущают в себе сотни поэтов и тысячи читателей.
«Вечерняя Москва»,
27 мая 2010
С Татьяной Кузовлевой и Нателлой Лалабекян
Фотографии из личного архива Александра ГЕРАСИМОВА